показалось, как будто над ним скопился какой-то мрак, которого не в состоянии разогнать никакой свет. Им представлялось, как будто Гефсиба хмурится и грозит им пальцем одновременно из нескольких окон, а воображаемый Клиффорд, который (это сильно бы его огорчило, если б только он знал) всегда наводил ужас на этот маленький люд, стоит позади фантастической Гефсибы, в своем полинялом платье, и делает какие-то зловещие знаки. Дети способны более взрослых заражаться паническим страхом. Весь остаток дня ребятня боязливо ходила окольными улицами, чтобы только не проходить мимо Дома о Семи Шпилях, а храбрецы собирались толпой и во всю прыть пробегали мимо его страшных дверей и окон.
Прошло, может быть, немного больше получаса после ухода итальянца с его неуместной музыкой, когда дилижанс остановился возле Пинчонова вяза. Кондуктор снял с крышки дилижанса сундук, узел и картонную коробку и положил все это у двери дома. Изнутри дилижанса показалась соломенная шляпка, а потом стройная фигура молодой девушки. То была Фиби. Хотя она не была уже такой игривой, как в начале нашей истории, потому что несколько недель деятельной душевной жизни сделали ее серьезнее и сообщили ее взглядам особенную глубину, соразмерную с сердцем, которое начало догадываться о своей глубине, но все-таки ее озаряло тихое, естественное сияние веселости. Она не потеряла своего дара заставлять все фантастическое в жизни принимать вид действительности, но мы считаем теперь опасным для всех, даже и для Фиби, переступать порог Дома о Семи Шпилях. Достаточно ли в ее натуре здоровых элементов для того, чтобы прогнать из этого старого дома толпу бледных привидений, которые поселились здесь со времени ее отъезда? Или же сама она сделается тоже бесцветною, болезненною, печальной и безобразной и превратится в новый мертвенный призрак, который будет скользить бесшумно вверх и вниз по лестнице и пугать детей, которые остановятся напротив окон?
По крайней мере, мы радуемся, что можем предупредить чуждую подозрительности молодую девушку, что в этом доме не осталось более никого в вещественном человеческом обличье для ее встречи, кроме разве что фигуры судьи Пинчона, который все еще занимает старое дубовое кресло.
Фиби попыталась сперва отворить дверь лавочки, но она не поддалась, и белая занавеска, какой было задернуто окно, составлявшее верхнюю часть двери, тотчас дало ее быстро соображающему уму понять, что в доме случилось что-то необыкновенное. Не делая новых усилий пройти сюда, девушка отправилась к большому порталу над полуциркульным окном. Найдя и здесь дверь запертою, она постучала молотком. Ей отвечало эхо опустевшего дома. Она постучала еще и еще раз и, приложив ухо к двери, услышала или вообразила, что услышала, будто Гефсиба подходит осторожным своим шагом по скрипучим половицам к двери, чтоб отворить ей. Но за этими воображаемыми звуками наступило такое мертвое молчание, что Фиби начала спрашивать себя, не ошиблась ли она адресом, хотя дом был ей отлично знаком.
В эту минуту ее внимание было отвлечено детским голосом, послышавшимся на некотором расстоянии. Голос называл девушку по имени. Посмотрев в ту сторону, откуда он долетал к ней, Фиби увидела маленького Неда Гиггинса на значительном от нее расстоянии посреди улицы. Мальчуган топал ногами, сильно качал головою, делал обеими руками умоляющие знаки и кричал ей изо всей силы:
– Не входите, не входите! Там что-то страшное случилось! Не входите, не входите туда!
Но так как он не решался подойти к ней ближе, чтоб объясниться, Фиби заключила, что он когда-нибудь во время посещения лавочки был испуган кузиной Гефсибой, потому что на самом деле обращение доброй леди или сводило детей с ума, или заставляло хохотать. Все-таки это обстоятельство заставило Фиби почувствовать сильнее прежнего, до какой степени молчалив или недоступен сделался теперь дом. Прежде всего Фиби решилась отправиться в сад, где по случаю такой ясной и теплой погоды она надеялась почти точно найти Клиффорда и, может быть, также саму Гефсибу в тени беседки. Лишь только она отворила в сад калитку, семейство кур полуприлетело-полуприбежало к ней навстречу, между тем как страшная старая кошка, притаившаяся под окном комнаты, вскарабкалась на подоконник и в одну минуту исчезла из виду. Беседка была пуста, и ее пол, стол и окружавшие его скамейки все еще были мокры и усеяны листьями, свидетельствовавшими о миновавшей буре. Садовая растительность, казалось, решительно перешла за свои пределы; бурьян воспользовался отсутствием Фиби и продолжительным дождем, чтобы вторгнуться между цветами и кухонными растениями. Моулов источник выступил из своих каменных берегов и образовал пруд ужасных размеров в своем углу сада.
Фиби показалось, будто ни одна человеческая нога не касалась этой почвы со дня ее отъезда. Она нашла свой гребешок в беседке под столом, куда он, вероятно, упал в последний раз, когда она сидела здесь с Клиффордом.
Фиби знала, что ее родственники способны еще и не к таким странностям, как запереться на несколько дней в доме, что, по-видимому, они сделали теперь. Несмотря на это, с неясным чувством, что случилось что-то дурное, и с опасением, которое ее ум не мог никак объяснить, она подошла к двери, которая служила обыкновенно для сообщения между домом и садом. Эта дверь была тоже заперта изнутри, как и две прежние, в которые девушка уже пыталась войти. Она, однако, постучалась, и вдруг, как будто внутри ожидали этого сигнала, дверь отворилась – не широко, но довольно для прохода Фиби. Так как Гефсиба, для того чтоб не подвергать свою особу наблюдениям посторонних глаз, всегда отворяла дверь таким образом, Фиби не сомневалась, что это именно она ей отворила.
Поэтому, нимало не медля, она перешагнула через порог, и лишь только Фиби вошла, как дверь опять за нею затворилась.
Фиби, перейдя так внезапно из яркого дневного света в густые сумерки коридора, не сразу увидела, кто впустил ее. Прежде чем ее глаза освоились с темнотой, чья-то рука взяла девушку за руку с твердым, но нежным и теплым пожатием, выражая таким образом приветствие, от которого сердце ее забилось необъяснимой для нее радостью. Ее повели далее – не к приемной комнате, но в другую, нежилую комнату, которая в старые времена была большой приемной Дома о Семи Шпилях. Солнечный свет обильно лился во все незанавешенные окна этой комнаты и падал на пыльный пол. Фиби теперь увидела ясно, хотя это не было уже для нее открытием после теплого пожатия руки, что ее впустил в дом не Клиффорд и не Гефсиба, а Хоулгрейв. Какое-то неопределенное чувство говорило
