Майкл Тернер
«Порнографическая поэма»
Шестнадцать лет. Первая порнуха. Точнее, порнухи. Три разные: «Голубой шар», с Клинтом Иствудом в главной роли, и еще одна, название забыл. Показывали подряд, без перерыва. С полудня до полуночи. Семь дней в неделю.
Итак, порнушки. Смотрел минут пятнадцать. Полицейские вышвырнули меня прежде, чем я успел разобраться, какую именно ленту смотрю. Какую же из трех, действительно? Скажете, не важно? А по мне, так очень существенно.
Это я видел определенно:
КИНОТЕАТР «ВЕНЕРА». НОЧЬ
Кирпичное здание. Бордовые занавески на окнах. Постеры, конечно. Индианка лет сорока посматривает из своей будки. Я подхожу, камера справа.
ЖЕНЩИНА
Пять долларов.
Даю ей пятерку, она отрывает мне билет. Небольшое помещение, стены обиты розовой материей. Машина для попкорна с наклейкой «НЕ РАБОТАЕТ» на щели для монет. Престарелый индус (лет 70) сидит за карточным столиком перед обувной коробкой. Это для билетов.
Он протягивает ко мне руку, я даю ему билет. Он отрывает половину и указывает мне на щель в розовых занавесках.
МУЖЧИНА
Внутри.
Равномерные постукивания. Низкие стоны. Звуки «о». В более высоком регистре — «а». Обрывки диалога. Слишком приглушенные, еле-еле что-то слышно. Голоса кажутся бесполыми, неопределенными.
НЕОПРЕДЕЛЕННЫЙ ГОЛОС НОМЕР ОДИН
Чувствуешь?
Сердце колотится. Еще сильнее. В ритме 2/4.
НЕОПРЕДЕЛЕННЫЙ ГОЛОС НОМЕР ДВА
Да.
Я оказываюсь в луче света. Серебристого света. Сотни сидений. Виднеется десяток затылков. Только силуэты. Зрение фокусируется слишком медленно. Мне приходит в голову: серебристый свет рождает самые темные тени. Все еще ничего не вижу. В конце концов сажусь вперед, в самую середину. Странно, что это удалось.
НЕОПРЕДЕЛЕННЫЙ ГОЛОС НОМЕР ОДИН
Здесь…
Яркость, присущая только первому ряду. Кожа полностью побелела. Поры моей плоти. Каждый волосок на руках встал дыбом.
Справа примостился здоровый мужик. Покряхтывает. Немолодой уже. Лет пятьдесят, должно быть. Прямо над ним висит колонка. Его плащ оглушительно скрипит.
попробуй-ка…
Сцена в комнате. Женщина и мужчина. Она закрывает дверь. Ни лучика дневного света не проникает внутрь. Лишь свеча на тумбочке.
НЕОПРЕДЕЛЕННЫЙ ГОЛОС НОМЕР ДВА
Сначала я хочу нюхать.
Мужик у прохода. Кладет ногу на ногу. Потом меняет их местами. Еще раз. И еще. Кажется, при каждом движении от него валит пар. Воздух становится солоноватым. Это от его коленей. Он заметней других — я имею в виду, в этом здании.
НЕОПРЕДЕЛЕННЫЙ ГОЛОС НОМЕР ОДИН
Давай…
Его рука ныряет в карман. Между рядами слышится скрип. Слаженный, ободряющий скрип. Как метроном — скрип-скрип. Затем более высокая нота… Что твоя гамма. Скрип… скрип… скрип…
НЕОПРЕДЕЛЕННЫЙ ГОЛОС НОМЕР ДВА
Ну, давай…
Музыка. Сначала вступает бас. Два такта. Крупный план ее лица. Глаза. Оба-на! Партия органа. Труба. Затем «уа-уа». Затем «фузз». Теперь показывают его. Идет как надо.
Его рука вцепилась в подлокотник. Кресло скрипит. Болты едва не вываливаются. Я прикасаюсь к себе. Одновременно скашиваю глаза на него, туда, где ничего не видно. Почесываю щеку, чтобы еще раз взглянуть украдкой. На него. Трясущегося, изгибающегося. Ноги напрягаются, пятки висят в воздухе. Он раскачивает и мое кресло тоже.
НЕОПРЕДЕЛЕННЫЙ ГОЛОС НОМЕР ОДИН
О… о-ооооо…
Он прикрывает глаза. Тяжелое дыхание. Я провожу рукой по вздыбившимся джинсам. Теперь я сам. Трясусь. Слышен скрип. Все вместе.
НЕОПРЕДЕЛЕННЫЙ ГОЛОС НОМЕР ДВА
А! А! А!
Теперь сцена на улице. В глаза ударяет дневной свет. Его плащ сползает. Показывается этот монстр. Встает на изготовку. Я ничего подобного в жизни не видел. Весь в каких-то крапинках. Необрезанный.
НЕОПРЕДЕЛЕННЫЙ ГОЛОС НОМЕР ОДИН
Я сейчас кончу.
Бьет струя. В три приема. Первая летит вверх. Вторая стекает между его ног. Последняя капля венчает сцену.
НЕОПРЕДЕЛЕННЫЙ ГОЛОС НОМЕР ДВА
А! О! Да!
Снова съемки в помещении. Непроглядная темнота. Свет спички. Сигарета. Бормотание. Возня. Один голос выше другого, затихает к концу фраз. Задает вопрос. Потом другой. Тихо. Бесстрастно. Монотонно. Безучастно.
НЕОПРЕДЕЛЕННЫЙ ГОЛОС НОМЕР ОДИН
Теперь иди. Ты же знаешь, тебе пора.
НЕОПРЕДЕЛЕННЫЙ ГОЛОС НОМЕР ДВА
Все к тому, что ты прав.
Он снова натягивает плащ. Поднимается. Уходит.
НЕОПРЕДЕЛЕННЫЙ ГОЛОС НОМЕР ОДИН
Как ты думаешь, мы еще увидимся?
Шаги.
Снова на улице. Он выходит из старого кирпичного здания, садится в машину — и вот его уже нет.
НОВЫЙ ГОЛОС
Молодой человек?
Я
А?
НОВЫЙ ГОЛОС
Позвольте ваши документы.
Двое копов. Один говорит. Второй держит фонарь. Меня просят пройти. Свет бьет в лицо.
КОП-ГОВОРУН
Это для твоего же блага, сынок. Эти люди — извращенцы. Никогда не угадаешь, что в угаре такому может прийти в голову.
КИНОТЕАТР «ВЕНЕРА». НОЧЬ
Мы на улице. Коп-говорун. Его лекция. Женщина в будке. Она кивает. Смотрит прямо на нас. Рядом, почти невидимая в темноте, тормозит машина. Коп с фонарем дает им знак — все в порядке. Коп-говорун зовет:
— Детектив!
Мужик с соседнего сиденья. Выбирается из еле различимой машины. Смотрят прямо на меня. Обращаясь к говоруну, произносит:
— И что только дети делают во всем этом дерьме?
Коп с фонарем поддакивает:
— Знали бы, сами пошли в детективы.
— Простите. Забыл вопрос.
— Мы спрашивали, в каком возрасте вы впервые посмотрели порнографический фильм.
— А-а-а…
В школе, на следующий день. Пятница. Рано утром. Подхожу к входу. Кругом снег. Школьники скатываются с горки. По двое, по трое. Смеются. Но я-то лучше знаю. Видал такое, что им и не снилось. Вижу девушек с муфтами, мне никогда с ними не поиграть. Вижу парней в шапках-«петушках», с ними мне тоже ничего не светит. Я начинаю представлять их вместе. Разные невозможные сочетания. Типа чирлидеров с законченными ботаниками. Игроков в регби с маменькиными дочками. Участвуют все. Никто не жмется у стенки, никаких колонок, никаких диск-жокеев. Здесь, сейчас.
Шона Ковальчак. Ее гладкие ноги. Она почти обнажена — остался только пояс с подвязками, — призывно развалившись, смотрит на Бобби Голтса, капитана команды. Он морочится с презервативом.
— Вставь, вставь же мне.
Его лицо покрывается легким румянцем, затем густо краснеет от прилива крови — ничего не выходит. Шона натягивает на голову бумажный пакет. Ее щель намокла.
— Давай, — соглашается Бобби.
— Так давай, давай же! — Шона проделывает дыру в пакете, чтобы взять член Голтса в рот.
Бесполезно — он все так же похож на червяка, который не желает двигаться дальше.
— Полижи тогда меня, это сладко, — требует Шона.
— Если ты хочешь, Шона, то давай. Если ты считаешь, что так надо.
Она думает, что так надо. Она знает, что больше он уже не станет над ней подшучивать.
Или же так.
Джеффри Смит-Гарни, знаток физики, странствуя по морям, натыкается на остров и видит там толстушку Синди Карратерс, неудовлетворенную богатую сучку, которая ревет, лежа на камнях: у нее кончилась вся косметика. Никто ее не слышит. И тут появляется Смит-Гарни, голый до пояса снизу, его член — размером с августовский цукини.
— Тринадцать. Мне было тринадцать, когда я посмотрел свое первое порно.
— Помните название?
— Помню. «Дрочка по кругу — 1976».
— Помните, о чем оно было?
— Да, совершенно ясно. Это про пятерых парней, которые отправились в кукурузное поле, прихватив с собой банку вазелина и пачку «Хастлеров».
— Вы бы охарактеризовали его как гетеросексуальное или гомосексуальное?
— Ни то, ни другое.
— Вы имеете в виду, что оно было бисексуальным?
— Нет. Они прихватили еще и своих собак.
Бобби Голтс спросил, где меня носило прошлым вечером, почему пропустил тренировку. Я соврал, что читал дома Пушкина. Бобби заявил, что мне не следует читать это коммунистическое дерьмо, а также лгать, потому что вчера он звонил мне три раза.
— Твоя мать сказала, что ты пошел в кино.
Я объяснил, что прошу ее говорить так, когда хочу остаться один.
