Поначалу клево просто глядеть, как эта белая линия наматывается на морду «Вилли», но когда я выглядываю в окно, виден лишь нескончаемый ряд домов, и повсюду новенькие голубые фабрики – Дейв говорит:» Да, это так, переселение народов скоро заполнит каждую пядь американской земли, на самом деле им придется однажды громоздить эти чертовы дома друг на друга, вроде как «городГородГОРОД», пока они не заполнят сотни миль неба по всем направлениям карты, и тогда жители других планет, глядя в телескоп, увидят болтающийся в космосе колючий шарик – Настоящий ужас, если задуматься, даже нам с нашими причудливыми разговорами, черт, слушай, нам трудно вообразить миллионы этих карабкающихся со всем добром людей, мы, как сдуревшие бабуины, будем лезть друг другу на головы, потом еще выше, или как ты думаешь – Сотни миллионов дурных глоток, ревущих, чтобы еще, и еще, и еще – И самое печальное то, что мир не способен произвести, скажем, писателя, чья судьба могла бы реально, на самом деле соприкоснуться со всей этой жизнью во всех ее деталях, как ты всегда говоришь, таких писателей, которые вылечили бы тебя, заставив рыдать над описанием ебаной люльки луны, так чтоб увидеть все, вплоть до последней окровавленной детали какой-нибудь мрачной кражи сердца на рассвете, когда всем наплевать, как поет Синатра («Когда всем наплевать», поет он низким баритоном и продолжает):«Какого-нибудь сурового уборщика, который очистит все это. Я имею в виду ту невероятную беспомощность, Джек, которую я ощутил, когда Селин закончил свое «Путешествие на край ночи», писая в реку Син на рассвете, ведь я думаю, о Господи, ведь наверное кто-то прямо сейчас писает в Трентон, Дунай, в Ганг, в морозную Обь, в Хуан-Хэ, в Паранью, Вильямет, Меримак, в Миссури тоже, в саму Миссури, в Юму, в Амазонку, Темзу, По и т. д. и т. д., и этому, блядь, конца не видно, как будто повсюду нескончаемые поэмы, а достойный старый Будда никому неизвестен, ты знаешь, где он говорит:» Таинственные вселенские вечности мельчайших звезд, еще более неисчислимые, чем песчинки во всех галактиках, помноженные на миллионы световых лет, на самом деле, если бы мне пришлось продолжать, вы бы испугались, и перестали бы понимать, и так отчаялись бы, что упали бы замертво», вот что он говорит в какой-то из сутр – Макрокосмы, микрокосмы, холодокосмы и микробы, в конце концов, у тебя ведь есть еще все эти чудесные книги, которые прочесть человеку и жизни не хватит, что делать в этом и без того запутанном мире, если приходится думать над «Книгой песен», Фолкнером, Цезарем Биротто, Шекспиром, «Сатириконом», Данте, да еще над долгими историями, которые рассказывают парни в барах, да еще над самими сутрами, сэром Филипом Сидни, Стерном, Ибн Аль Араби, плодовитым Лопе де Вегой и неплодовитым чертовым Сервантесом, фу-у-х, потом есть ведь еще все эти Катуллы, Давиды, и любители радио, и трущобные мудрецы, с которыми надо соперничать, ведь у них всех тоже есть миллионы историй, и у тебя самого тоже; Рон Блейк на заднем сиденьи, заткнись! И всего этого так много, что ничего уже даже не нужно, а?» (безусловно, он выражает именно то, что я сам чувствую).
И чтобы подтвердить всю эту слишком-много-сть мира, на заднем сиденье – Стенли Попович, нью-йоркский Стенли Попович приехал вдруг в Сан-Франциско со своей прекрасной итальянкой Джеми, но собирается бросить ее через пару дней и устроиться в цирк, здоровенный крепкий югослав-подросток, работавший в нью-йоркской галерее «Семь искусств», где собирались на чтения большие бородатые битники, и вот теперь будет цирк и вся его собственная эпопея «на дороге» – Это слишком, ведь уже в настоящую минуту он начинает парить нас рассказами о цирке – И вершина всего – сам Коди ждет нас, с ЕГО тысячей историй – Мы все соглашаемся, что за этим уже не угнаться, что мы взяты в окружение жизнью, что нам никогда не понять, поэтому мы сосредоточиваемся посредством отхлебывания виски из горла, и когда бутылка пустеет, я выбегаю из машины за следующей, точка.
Но по дороге к Коди мое безумие уже начало странным образом обнаруживаться, позже я отметил еще один знак беды: мне показалось, что в небе над Лос-Гатосом я вижу летающую тарелку – В пяти милях – Я посмотрел и увидел, как летит эта штука, и сказал об этом Дейву, он глянул туда и ответил:» А, это просто вершина радиомачты» – Это напомнило мне случай, когда я съел таблетку мескалина и принял за летающую тарелку самолет в небе (это странная история, и надо быть сумасшедшим, чтобы писать об этом).
А вот и старина Коди, сидит на подоконнике в гостиной своего замечательного ранчо-дома, размышляя над какой-то проблемой, рядом с огнем камина, который разожгла его жена, зная, что я обожаю камины – Она тоже мой хороший друг – Дети спят в глубине дома, время около одиннадцати, и милый старина Коди вновь пожимает мою руку – Я не видел его несколько лет, поскольку два года он провел в тюрьме Сан-Квентин по идиотскому обвинению в хранении марихуаны – Однажды он добирался на работу на железную дорогу, уже опаздывал, а его водительские права были аннулированы за превышение скорости, и вдруг он видит: стоит тачка с двумя бородатыми битниками в голубой джинсе, попросил их подбросить до железнодорожной станции за пару косяков, они согласились и арестовали его – Оказались переодетыми полицейскими – И за это великое преступление он два года провел в Сан-Квентине, в одной камере с убийцей – Его работой было драить полы на хлопкопрядильной фабрике – Поэтому я ожидал увидеть его ожесточенным и безумным, но странным и изумительным образом он стал тише, лучезарнее, терпимее, мужественней и даже дружелюбней – И несмотря на то, что миновали дни наших с ним «дорожных» безумств, его лицо оставалось таким же строгим и страстным, а мускулы гибкими, словно он готов в путь в любую минуту – Но на самом деле мне нравится его дом (которым расплатилось страховое общество железной дороги, когда он сломал себе ногу, спасая от крушения товарный вагон), нравится даже его жена, хотя порой они дерутся, нравятся его дети, особенно младший Тимми Джон, отчасти названный и в мою честь – Бедный старый, милый старый Коди сидит за шахматной доской, мечтая немедленно вызвать кого-нибудь на турнир, но у нас есть только час, чтобы поговорить, прежде чем он отправится зарабатывать на пропитание для семьи, мча своего «Гуляку Нэша» по тихим пригородам Лос-Гатоса, подпрыгивая, заводя мотор и жалуясь только на то, что «Нэш» без пинка не заводится – И никаких горьких упреков обществу не услышишь от этого великого, идеального человека, который любит меня больше, чем я того заслуживаю, а я взрываюсь объяснить ему все, не столько даже Биг Сюр, сколько последние несколько лет, но среди всеобщего трепа нет ни малейшего шанса – И я вижу по глазам Коди, что он читает в моих глазах наше общее чувство сожаления о том, что в последнее время у нас не было возможности поговорить, как бывало разговаривали, колеся по Америке в старинные «дорожные» времена, слишком многие хотят теперь поговорить с нами и рассказать свои истории, нас окружили и силы не равны – Замкнулся круг на старых героях ночи – А он говорит:» Однако парни, давайте-ка подваливайте где-нибудь около часа, когда шеф свалит, посмoтрите, как я работаю, составите мне компанию, прежде чем ехать в Город» – Я вижу, что Дейв Вейн сразу в него влюбился, да и Стенли Попович, отправившийся в это путешествие только ради того, чтобы повидать легендарного «Дина Мориарти» – Так я назвал Коди в «На дороге» – Но о, мне больно видеть, что он потерял свою любимую работу на железной дороге после того, как там накопился стаж с 1948, и теперь он обречен на шиномонтаж и тоскливые проверочные визиты – И это все из-за двух косяков дикой травы, которая спокойненько произрастает в Техасе по воле Господа Бога —
А над книжной полкой фото, где мы стоим с ним, взявшись за руки, давным-давно, на солнечной улице.
Я спешу объяснить Коди, что произошло год назад, когда тюремный уполномоченный по делам религии пригласил меня прочитать в Сан-Квентине лекции на религиозную тему – Дейв Вейн должен был отвезти меня и ждать снаружи, пока я войду, наверное, пряча под пальто бодрящую с похмелья бутылку, здоровенные охранники проведут меня в учебную комнату тюрьмы, где будет сидеть не меньше сотни зеков, и, очевидно, Коди в первом ряду – А я начну с того, что сам однажды сидел и не имею права читать им тут лекции о религии – Но все они одинокие заключенные и им наплевать, о чем я говорю – Все уже было продумано, все мелочи, но вместо этого в то знаменательное утро я проснулся на полу мертвецки пьяный, уже полдень и слишком поздно, вот и Дейв Вейн тут же, «Вилли» ждет нас на улице, чтобы везти на лекцию, но поздно – Правда сейчас Коди говорит:» Да все в порядке, приятель, я же понимаю» – Хотя вместо меня это сделал наш друг Ирвинг, прочитал лекцию, но он более» общественник», чем я, и может все это делать, может пойти туда и читать свои безумные стихи, заставить тюремный двор гудеть от волнения, и все-таки, я думаю, ему не стоило делать этого после всего, что случилось, ведь как я уже сказал, выпендриваться по любому поводу кроме посещения тюрьмы, это О ЧЕМ-ТО ГОВОРИТ – И я сообщаю об этом Коди, который, решая шахматную задачу, отвечает:» Снова пьем, эй?» (если он что-нибудь и ненавидит, так это видеть меня пьяным).
