Успокойся, Полиграф. Купи кока-колы, сядь на лавочку, расслабься. Взгляни на прохожих, совершенно нормальные советские лица. У тебя же дед воевал, ты веришь своему деду, не правда ли? Да и ведь американцы тоже считают, что нацизм побежден, и англичане, и французы. Не могут же они обманывать целый мир. Что с того, что ты никогда не был за границей? Ты знаком с их искусством. Ты разговаривал с людьми, которые были там. Не могли нацисты все подделать, слишком уж это сложно…
Внутренний голос несколько успокаивает меня, я покупаю бутылочку кока-колы, напитка приятного, успокаивающего и творчески стимулирующего. Сажусь на лавочку, делаю глоток. Все нормально. Бросаю взгляд в сторону дороги. Нормальные советские лица?
Вот этот мужик, явно врач, их нетрудно отличить, профессия накладывает отпечаток, внешность — Ганнибал Лектор. Как две капли воды похожи. Наверное, тоже людоед. А что это он несет? Пакет какой-то, что в нем?
Чьи-то ноги, он расчленил труп в компании товарищей-людоедов, они поделили то, что когда-то было человеком между собой. Этому достались ноги — он у них, по всей видимости, в авторитете. Какая хищная улыбка! Скотина. Ладно бы он сейчас думал о своем обеде, как будет жрать эти ноги. Поджарит их. Или он предпочитает сырое мясо? Будет рвать плоть зубами, наслаждаясь вкусом крови. Так нет же — он явно помышляет о том, чтобы схавать кого-либо еще. Например, вот эту девченку…
Ну и пусть. Типичная нацистка. Пора отсюда валить, однозначно. Я отрываю зад от скамейки, выбрасываю бутылку и ухожу. Несколько часов я петляю по городу в полувменяемом состоянии.
* * *
Выхожу на пустырь. Перед моими глазами возникает такая картина: десяток псов сидят строго на одной линии и испражняются. Выражения морд у них весьма несчастные. Завидев меня, собаки поднимаются, перестраиваются в колонну и убегают трусцой прочь.
Похоже, это и есть конечный пункт моего сегодняшнего путешествия. Пустырем я назвал это место чисто условно. Не подумайте, что это какое-нибудь огромное открытое пространство где-то, где непонятно, находишься ли ты на окраине города или же далеко за его пределами. Место, в котором я сейчас нахожусь, является ничем иным как просто пространством между жилым пятиэтажным домом и бывшим детским садом, в здании которого ныне располагаются какие-то малополезные конторы, входящие в бюрократический аппарат нашего несправедливого капиталистического государства.
На земле вокруг много мусора и собачьего дерьма и немного дерьма человечьего. Людям здесь справлять нужду не с руки — кто-нибудь из жильцов может не вовремя выглянуть из окна и, если он не признает свободы человека срать где душе угодно, все испортить. Лично я никогда бы не стал испражняться на этом пустыре, я здесь разве что проблевался разок, когда из школы пьяный шел. Но это давно было.
Данная территория заслуживает названия пустыря в первую очередь потому, что она никем, кроме собак, практически не используется и располагается здесь впустую. У нас ведь цивилизация людей, а не собак, не так ли? Впрочем, когда-то это место казалось мне полезным, но было это недолго и очень давно, в детстве, еще задолго до того как я начал возвращаться из школы нетрезвым.
Это был старт моей карьеры бытового анархиста. Тогда среди людей моего возраста было модно носить с собой спички. Что с ними делать наверняка никто не знал. Иногда ими поджигали петарды, но редко, так как петарды были далеко не всегда. Но как немного для счастья нужно детям. Хватало и спичек. В основном мы их втупую жгли где попало — во дворах, в детских садах, в родной школе. Я тогда еще не слышал песню «Rammstein» а «Feuer frei», да, скорее всего, и не было тогда такой песни в видимом мире, но огонь вызывал у меня ассоциации со свободой, тут уж ничего не поделаешь.
Складывалось так, что все время кто-то мешал нашей невинной забаве со спичками — дети, учителя, старушки на лавочках. И однажды в поисках подходящего места для освобождения огня мы нашли этот пустырь. Но радость была недолгой. Из окна вскоре выглянула какая-то глупая пьяная женщина и прогнала нас, сказав, чтобы шли жечь спички на пустырь, а здесь люди живут. Мы хотели спросить, что это за люди, и где же мы находимся, как не на пустыре, но почему-то не спросили. Просто молча дуру прокляли и ушли.
Да уж, занесло меня. Не сомневаюсь, что это не случайно, но что я могу найти на этом замусоренном пустыре? Пессимизм уж совсем было начинает овладевать мною, как вдруг я вижу приближающуюся женскую фигуру. Она как будто бы не идет, а парит над горами дерьма и сора. Когда женщина приближается, я вижу, что это Грэйс Слик, она молода и прекрасна. Та самая божественная Грэйс Слик, что вдохнула жизнь в до того весьма среднюю группу «Jefferson airplane».
— Почему ты такая молодая, Грэйс? — спрашиваю я.
Она ничего не отвечает, лишь подмигивает мне и улыбается. Грэйс подходит, берет меня за руку и куда-то ведет. Мы обходим дом и в соседнем дворе я вижу воздушный шар. Моя спутница подводит меня к шару. Ничего не остается, как просто влезть туда и обрезать держащие его тросы. Я медленно взлетаю над городом, еще не зная, куда унесет меня это транспортное средство. Это мой первый опыт воздухоплавателя, первый полет. Шар уносится в небо, и некоторое время я еще вижу машущую рукой Грэйс.
Приключения продолжаются, я лечу на воздушном шаре над облаками и чувствую себя жителем неба. Мой воздухоплавательный аппарат уютен и надежен, стены и пол корзины обиты чем-то мягким, в качестве балласта присутствуют две наковальни, когда шар начнет снижаться, можно будет бросать их на головы жителей земли. Если я буду в это время пролетать над Госпромом, есть вероятность, что попаду четко в голову губернатору моего города Арсену, занимающемуся всяким непотребством на крыше этого величественного здания. Все складывается как нельзя лучше. С провиантом проблем возникнуть не должно, подо мною облака, а ведь любому нормальному советскому человеку с детства известно, что они представляют собой кисель. Так говорил герой книжки Николая Носова Незнайка, а этот малец был мудр не по годам.
Мимо меня пролетают голуби, трудолюбивые птицы изо всех сил машут крыльями, стремясь как можно скорей доставить доверенную им почту. Сверху периодически осыпаются листья с небесных деревьев. Мне, разумеется, хотелось бы вкусить их плодов, но возможности воздушного шара, к сожалению, ограничены, на такую высоту ему не взлететь.
Мимо меня проплывает «Летучий голландец». Это судно в последние годы окончательно потерялось в пространстве, оно плавает по небесным просторам и ищет океан, или хотя бы море. Корабль удаляется в направлении Кривого Рога, что ж, поговаривают, в этом городе есть Криворожское море, скрытое от глаз непросветленных посредством чего-то неведомого.
«Слепой не увидел, как море над лесом в стакане пылало у водки-реки, а в лодке сидели два пьяных балбеса и в сторону леса по небу гребли. По небу гребли… По небу гребли…» — доносится песня авторства Хвоста. Мимо меня движется деревянная лодка, в лодке двое, они гребут, рассекая веслами воздух. Я не могу не удивиться и не воскликнуть в порыве любопытства:
— Ребята, вы кто?!
— Мы — воздухоплаватели, — с гордостью отзываются мужчины, замедляя темп гребли, — мы плаваем по воздуху.
— А правда ли, что существуют звездоходы, которые ходят по звездам? — задаю давно интересующий меня вопрос.
— Да, они ходят по звездам и гадят, бля, на эти звезды. Не будем вдаваться в подробности. — Отвечают мне воздухоплаватели. Затем они, ссылаясь на занятость, прощаются и желают мне приятного путешествия.
— Удачи, товарищи! — кричу я и машу им рукой. Лодка уплывает вдаль.
Странно, что здесь, над облаками, где можно лицезреть столько чудес, совсем нет музыки. Признаться, мне ее немного не хватает. Есть, правда, и одно преимущество — невозможность встречи с музыкальными гопниками. Однажды я с ними едва не столкнулся.
Дело было одним погожим осенним днем. Телефонный звонок оторвал меня от размышлений о футболе и направил в госпромовскую столовую, место встречи харьковских фашистов. Там я должен был встретиться со своими друзьями, среди которых наличествовала тетя Галя, заслуженный повар Столицы Мира. Тетя Галя замечательная девушка, но есть у нее один существенный недостаток — любовь к музыке группы «Мельница». И в этот светлый день я как раз записал ей музыку вышеупомянутой группы и стремился поскорее избавиться от оной записи. Я даже отослал сообщение одному из своих друзей, гласившее, что если тетушка будет порываться уйти до моего прибытия, ее необходимо привязать к стулу. Причем, желательно так, чтобы на него невозможно было сесть. Что может быть для повара хуже невозможности сесть на стул?
Дорога в столовую была нервной — я остерегался встречи с музыкальными гопниками. Представьте себе: встретили бы они меня в пути и спросили бы:
