Рафаэль Борисович с ранней юности жаждал воплотить в жизнь русскую мечту: хорошо жить и не работать. И в какой-то мере ему это удалось. После пары лет скитаний и поисков он увидел на загородной трассе, по которой шел, глотая капли дождя и наслаждаясь запахом навоза, в лепешку раздавленную кошку.
При всей своей любви к этим животным, Рафаэль залюбовался. Решение созрело в сознании, вернувшись в город, он обзвонил всех своих знакомых музыкантов, узнал, кто в городе играет горграйнд, принялся за дело.
Решение было таково, он прихватывал какое-нибудь животное, исключая кошек, разумеется, прибивал его гвоздями к дороге и ждал. Движение практически на всех путях страны бурное, рано или поздно кто-нибудь переезжал несчастное существо. Тогда Рафаэль Борисович фотографировал останки, добавлял к получившемуся изображению несколько ярких деталей, и получалась прекрасная обложка для альбома очередного коллектива.
Удивительно хорошо получались у него эти обложки, живые, антиэстетичные. Конкуренции не было, сколько не пытались другие люди воспользоваться идеей, у них выходило лишь жалкое подобие гениальных фоторабот Рафаэля.
Доев чебурек, Рафаэль Борисович извлек из кармана огромный носовой платок и тщательно вытер им бороду. Затем он подхватил сумку, в которой находился гусь и сказал будущей жертве:
— Не находите, сударь, что служение искусству — значительно лучший финальный аккорд в жизни, нежели попадание в суп?
— Га-га, — меланхолично ответила птица, и вяло попыталась ущипнуть своего будущего палача за палец.
— Но-но, дружок, не шали, — погрозил гусю пальцем Рафаэль. И вдруг что-то щелкнуло у него в голове.
Фотохудожник уронил сумку и быстрым шагом пошел к метро. Иррациональное нечто заставило его позабыть о своих делах и поехать на площадь Свободы. Глаза Рафаэля засверкали, и дело здесь было вовсе не в солнечных лучах, отражавшихся от линз очков.
* * *
Где-то на городской окраине в забытом Богом месте среди свалок и заброшенных домишек было два здания, все еще используемых людьми. Фактически в полной мере обитаемым был лишь один дом — там жил полусвихнувшийся старый пенсионер Никодим, некогда зубной врач, единственный, не считая крыс и воронья, местный житель. У него в подвале были колоссальные запасы веселящего газа, постоянно пополняемые из неведомых мне источников. Старик частенько нанюхивался его и несколько часов хохотал как безумный. Изредка, когда у Никодима заканчивались деньги, он погружал один-два баллона на тачку и вез продавать в город.
Второе упомянутое мною здание не было жилым, оно использовалось как кузнечная мастерская. Располагалось оно неподалеку от жилища бывшего стоматолога. Каждое утро к мастерской подъезжал автобус с нарисованным сбоку средневековым гербом какого-то знатного рода. На нем приезжали работники мастерской — кузнецы. Они садились на бревна, пили чай из прихваченных с собой термосов и курили, пока минут через десять-пятнадцать не прибывали грузовики с сырьем. После выгрузки кузнецы, допив чай, шли в мастерскую и до вечера ковали там мечи, изредка прерываясь чтобы перекусить и покурить. В течение дня другие грузовики забирали готовый материал и увозили его за город к одному огромному поросшему бурьяном полю.
Там мечи выгружались, и другие рабочие в намеченных точках вбивали их в землю. Над полем кружил вертолет.
В вертолете сидели кроме пилота двое, Джо, американский художник русского происхождения и его друг инженер Боб, прибывший недавно из США. Джо недавно получил колоссальное наследство оставленное ему почившим с миром дальним родственником. Теперь он творил, что хотел. Первым шагом было возвращение на историческую родину, в Харьков, промышленный и культурный центр некогда Российской империи, а ныне Украины.
Здесь Джо взялся за осуществление своей давней мечты. Ему очень нравились передачи об обнаруживаемых на полях загадочных кругах. Их появление часто приписывалось инопланетянам, но не это интересовало художника. Он восхищался масштабами рисунков и мечтал когда-нибудь создать собственную картину, по размеру сравнимую с ними.
Теперь грезы его воплощались в реальность, он выкупил поле, нанял рабочих. Пролетев над местностью на вертолете, он сделал несколько фотоснимков, сделал нехитрые расчеты, прикинул масштабы и сделал набросок. Затем в течение нескольких дней бродил он по полю и отмечал места для вбивания мечей.
— Гляди, Боб, — гордо говорил сияющий Джо, — на этом вот самом поле делается новое искусство. Здесь будет изображен средневековый рыцарь. Я специально выбрал мечи как популярное в те времена оружие для создания этого произведения.
— Да, чувак, я никогда не видел ничего подобного, — отвечал восхищенный Боб на ломанном русском. Он тоже был из семьи эмигрантов, но язык предков знал не так хорошо.
Но недолго американцы в это утро любовались трудом рабочих. Те вдруг разом побросали инструменты и принялись запрыгивать в кузова свежеразгруженных грузовиков. Когда посадка была окончена, машины помчались к городу.
— За ними! — Вскричал ошеломленный художник. — Что бы это ни значило, я не хочу ничего пропустить.
Разумеется, прерывание создания картины не могло не огорчить Джо, но куда сильнее в нем преобладали другие эмоции: было до ужаса интересно узнать причину столь внезапного бегства.
Неудивительно, что когда по его приказу летевший за грузовиками вертолет снизился, и была к одному из кузовов спущена веревочная лестница, Джо полез вниз. Нисколько не задумываясь о возможной опасности упасть или быть плохо принятым рабочими.
— Лестницу поднимать, или Вы тоже полезете? — Спросил пилот Боба.
— God damned! — Только и смог ответить инженер.
* * *
Когда я прихожу на площадь, я вижу многие тысячи людей, собравшихся вокруг сцены, находящейся на том самом месте, на котором произошла казнь Джима Слэйда. Площадь расширилась, похоже, в этот день ее вместимость неограниченна. Толпа расступается предо мной, давая проход к первым рядам, я подхожу к пустой сцене. Впрочем, пустует она недолго.
Сцена удлиняется, уходя куда-то вглубь, на ней появляется огненный коридор, вокруг него все в пределах обозримости окутано туманом. По бокам в коридоре я вижу бюсты великих правителей прошлого, со времен античности до наших дней. Вдали появляется темная человеческая фигурка, она приближается. За ее спиной коридор исчезает, и пространство заполняется туманом. Фигурка приближается, я вижу, что это Люций.
В конце концов, коридор полностью исчезает и видно лишь окутанную туманом сцену. Люций хлопает в ладоши, и непонятно откуда на сцене появляются несколько людей в промасленных робах. Еще один хлопок — в центре возникает огромный крест. Рабочие подходят к нему и вбивают в перекладины гвозди. Когда они заканчивают свое дело, на кресте появляется некая светящаяся субстанция, она постепенно принимает очертания человеческой фигуры. Это призрак Слэйда, постепенно он затвердевает. Джим вновь обретает плоть. Рабочие вновь подходят к кресту и плоскогубцами вынимают гвозди из рук и ног распятого. Слэйд спрыгивает с креста и раскланивается, рабочие исчезают.
Джим Слэйд дует на конечности, и раны затягиваются. Справившись, он обращается к публике:
— Спасибо, что почтили вниманием, дамы и господа! Впрочем, особого выбора у вас и не было. Итак, объявляю начало нового шоу! Оно сегодня не будет таким уж красочным и кровавым, но небезынтересным, уж поверьте. Номер первый нашей программы — воскрешение Джима Слэйда прошел успешно. Продолжай, Люций!
— Системного Кота на сцену! — Весело кричит в микрофон Люций. Появляется Системный Кот. Он невыносимо мерзок, но совсем не страшен, скорее жалок.
— Ну, котяра, поиграем в кошки-мышки? — Люций принимается наступать на кота. Слипшаяся шерсть у того встает дыбом, животное с шипением пятится, пока не попадает хвостом в непонятно откуда взявшуюся на пути огромную мышеловку. Вопль ужаса вырывается из глотки твари, и она начинает таять. Так длиться около минуты, пока Системный Кот не превращается в лужицу слизи. — Что ж, уважаемая аудитория, не будем затягивать представление. — С торжествующей улыбкой говорит Джимми. — Объявляю начало новой эры. Аплодисменты!
