Это древнее волшебство бретонского благородства и бретонского гения, о котором магистр Мэтью Арнольд говорил: «Отметина бретонского происхождения, освещающая некие таинственные свойства ее носителя, или оттеняющая оттенок оных, образом неведомым, и «светом, что не встретишь ни на суше, ни в море».
31
Недоверчиво так, опасливо, но потекла все же струйка нашей беседы – (Вновь, дорогие американцы страны моего рождения, на таком гаденьком французском, типа английского уроженцев Эссекса): — Я: — «Эгхм, сударь, мне бы, этого, коньячку бы вот»
«Извольте, отменнейший коньячок» (с таким вот каламбурчиком [87] , и позвольте мне задать тебе всего лишь один вопрос, читатель: — Где еще, кроме как в книге, можно вернуться назад и поймать упущенное, и не только поймать, но и посмаковать, поворошить, повертеть его туда–сюда? Разве какая–нибудь тетушка вам такое говорила?)
Я говорю: «Бог ты мой, а вы изысканный тип, а?»
Никакого ответа, только хитрющий взгляд.
Я чувствую себя деревенским увальнем, которому пришлось изъясняться покрасивше. И начинаю его рассматривать. Его голова с попугайской грацией повернута в сторону писателя и дам. В глазах писателя я подмечаю проблеск интереса. Может он полицейский, раз детективы пишет. Я спрашиваю сидящего с другой стороны этой подушки знает ли он Сименона? И читал ли Дэшилла Хэмметта, Раймонда Чандлера и Джеймса МакКейна, или даже Б.Травена?
Лучше бы мне начать длинные и серьезные дебаты с мсье Улиссом Дебри, читал ли он англичанина Николаса Бретона, кембриджца Джона Скелтона, или великого Генри Вогэна, или даже Джона Херберта – можете сами продолжить, может еще Джона Тейлора, поэта темных потоков Темзы?
Мы с Улиссом не способны были даже словечко друг другу ввернуть, сквозь поток собственных мыслей.
32
Но я тут дома, в этом сомнения быть не может, если только не стану требовать себе клубники, или не поправлю пряжку на алисиной туфельке, и тогда старый Херрик [88] в своей могиле и Улисс Лебри заорут оба на меня чтобы я тут ничего не трогал, и тогда я оседлаю своего дикого пони и покачу прочь.
Ну а теперь Улисс застенчиво поворачивается, кидает быстрый взгляд мне в глаза, и сразу отводит его в сторону, потому что он–то знает что по сути дела разговаривать людям не о чем, ведь каждый хозяин и каждая благословенная его кошка имеют свое мнение по любому поводу.
Но он смотрит и говорит «Подойдите и посмотрите на мою родословную», что я и делаю, почтительно, в смысле что все равно ни в чем сейчас разобраться не способен, а могу лишь поводить пальцем по сотням старинных имен, ветвящимся во все стороны, по всем этим именам из Финистера, Кот дю Норд и Морбихана.
Теперь задумайтесь на минуту об этих трех именах: —
(1) Бихан
(2) Махан
(3) Морбихан
Хан? (потому что «мор» это просто «море» по–бретонски)
Я вслепую пытаюсь найти старое бретонское имя Даулас, из которого возникло переделанное «Дулуоз», которое смеха ради я придумал в своей писательской юности (чтобы использовать вместо собственного имени в романах).
«А где родословная вашей семьи?» выпаливает Улисс.
«В Rivistica Heraldica!» ору я, хоть должен был сказать «Rivista Araldica», что по–итальянски означает «Геральдическое обозрение»
Он это записывает.
Его дочь снова заходит и говорит что читала какие–то мои книги, переведенные и изданные в Париже тем самым издателем который ушел на обед, и Улисс удивляется. Оказывается, ей нужен мой автограф. И оказывается, что я самый настоящий Джерри Льюис [89] на небесах в Бретани, или в Израиле, набравшийся коньяку с Малахией.
33
Безо всяких шуток, мсье Лебри был, и есть, да–да, настоящий умница – Я даже обнаглел до того что налил себе третью рюмку коньяку, не предложенную еще хозяином (но с вежливым (?) кхе–кхе), что, как мне тогда показалось, шокировало romancier de police, и он больше ни разу не взглянул в мою сторону, будто разыскивал отпечатки моих пальцев на полу – (или в пыли) В дальнейшем события развивались так (опять это избитое выражение, но куда нам деться от этих словечек–ориентиров в пути), мы с мсье Лебри принялись без умолку обсуждать Пруста, де Монтерлана, Шатобриана, (это когда я сказал Лебри что у него такой же нос), Саскачеван, Моцарта, и потом мы поговорили о бесплодности сюрреализма, чарах очаровательного, моцартовой флейте, и даже о Вивальди, Бог ты мой, я даже упомянул о Себастьяне дель Пиомбо, о том что он скучней даже Рафаэля, и он опроверг это уютностью своих подушек (тут я параноидально напомнил ему о Параклите), и он продолжил, повествуя о славе Арморики (древнее название Бретани, ар, «на», мор, «море»), после чего я сказал ему со всей убежденностью мысли: — или обычного тире: — «C`est triste de trouver que vous êtes malade, Monsieur Lebris» (произнося это как «Лебрис»). «Грустно обнаружить вас нездоровым, мсье Лебри, но радостно что вы окружены любящими сердцами, честное слово, в такой компании и мне всегда хотелось бы находиться»
Все это на вычурном французском, и он ответил «Хорошо сказано, с таким красноречием и изяществом, которые редкость в наши дни» (и тут мы вроде как подмигнули друг другу, потому что почувствовали что готовы погрузиться в словесные дебри словно парочка надутых мэров или архиепископов, потехи ради и чтобы испытать меня в знании формального французского), «и позволю себе заметить, перед лицом семьи и друзей своих, что вы ни в чем не уступаете тому своему кумиру, в коем черпаете источник своего вдохновения» (que vous êtes l`égale de l`idole qui vous à donnez votre inspiration) «если мысль эта будет вам утешительна, вам, кто, безо всякого сомнения, в этом утешении не нуждается, будучи окружен взыщущими вашего слова».
Подхватывая на лету: «Но, certes, мсье, ваши слова, подобно цветистым колкостям, кои Генрих Пятый Английский обращал к бедной маленькой французской принцессе, в присутствии его, прошу прощения, ее дуэньи, и не с целью оскорбленья, ибо, как говорят греки, возложение пропитанной уксусом губки в уста не является жестокосердием, но (как, опять таки, известно в Средиземноморье) испытанным средством от жажды».
«Конечно же, выражаясь таким образом, я должен весь обратиться в молчание, в малодушной неспособности своей осознать всю степень собственной вульгарности, но, скажем так, я нахожу поддержку в вашем доверии к моим недостойным усилиям, и все благородство нашего словесного обмена наверняка оценено херувимами небесными, и даже более того, благородство пакостное такое словечко, и ныне, перед тем как – что–то я утерял нить собственных рассуждений, мсье Керуак, вы обладаете столь совершенным превосходством, что превосходство это заставило меня позабыть обо всем, о семье, о доме, о домочадцах во всяком случае: — говорите, губка с уксусом убивает жажду?»
«По словам греков. И, если я продолжил бы свои тщательные объяснения, ваши уши утеряли бы то никчемное выражение в коем они пребывают ныне – Вам необходимо, не перебивайте меня, послушайте - »
«Никчемное выражение! Вот оборотец для главного инспектора Шарло, дорогой Анри!»
Французского детективщика не интересуют ни мои никчемности, ни мои мудрености, но я просто пытаюсь дать вам стилистический образец того как мы разговаривали и что при этом происходило.
Конечно же, мне страшно не хотелось покидать это милейшее изголовье.
К тому же тут было так много коньяка, хотя конечно я мог бы выйдя запросто купить себе коньяку сам.
Когда же я рассказал ему о лозунге моих предков, ‘”Aimer, Travailler et Souffrir» (Любить, Трудиться и Страдать), он сказал: «Мне нравится та часть которая про Любовь, что же касается Труда то у меня от него грыжа, а Страдания – достаточно посмотреть на меня сейчас».
Прощай, брат!
P.S. (А щит был такой: «Голубой с золотыми полосками, с тремя серебряными гвоздями»)
В оригинале: Из «Armorial Général de J.B.Riestap, Supplement par V.H.Rolland: LEBRIS DE KEROACK – Canada, originaire de Bretagne. D`azur au chevron d`or accompagné de 3 clous d`argent. D : — AIMER, TRAVAILLER ET SOUFFRIR. RIVISTA ARALDICA. IV, 240 »
И старый Лебри де Лодеак еще обязательно встретится с Лебри де Керуаком, и так будет пока один из нас, или мы оба, не умрем – И тут мы, напоминаю я своим читателям, возвращаемся к тому же: К чему менять свое имя, если вам нечего стыдиться.
34
Но я был настолько очарован старым де Лодеаком, к тому же на рю де Сиам не было такси, что мне пришлось мчаться с моим 70 фунтовым чемоданом в руках, меняя постоянно руки, и я опоздал на свой парижский поезд, подсчитайте–ка, на три минуты.
Мне предстояло проторчать в привокзальных кафешках восемь часов до одиннадцати – Я сказал вокзальному стрелочнику «Вы хотите сказать, что я опоздал на этот парижский поезд на три минуты? Что это вы бретонцы задумали, отпускать меня не хотите, что ли?» Я спрыгнул на пути, подошел к тормозным буферам и нажал на масляный клапан, посмотреть сработает ли — сработало, так что теперь я с полным правом мог написать письмо (вот бы они удивились) тормозным кондукторам Южной Тихоокеанской, теперь они наверное уже мастера и ветераны, что во Франции это делают по–другому, что похоже слегка на похабную открытку но зато чистая правда, но черт подери я потерял фунтов десять пока бежал от ресторана Улисса Лебри до станции (целую милю) с этим чемоданом, ну ладно, забудем, я оставлю чемодан в камере хранения и буду пить восемь часов Но, отстегнув свой чемоданный ключик фирмы Мак–Крори (если точнее, марки Обезьянья Отмычка), я понимаю что слишком пьян и безумен чтобы открыть этот замок (я хочу достать свои успокоительные таблетки которые, как вы должно быть заметили, мне уже очень даже необходимы), ключик пристегнут булавкой к одежде согласно указаниям моей матери – Целых минут двадцать я стою на коленях в центре багажного отделения станции Брест, Бретань, пытаясь заставить этот маленький ключ открыть замочек, дешевый это чемоданчик все–таки, и в конце концов в бретонском раже ору “ O u v r e d o n c m a u d i t ! “ (ОТКРОЙСЯ ЧЕРТ ТЕБЯ ДЕРИ!), и ломаю замок – Я слышу смех – Слышу как кто–то говорит: «Le roi Kerouac» (король Керуак). В Америке я слышал это из недобрых уст [90] . Я снимаю синий вискозный галстук и, вытащив таблетку или две, и оставленную про запас фляжку коньяка, надавливаю на чемодан со сломанным замком (сломан только один из двух) и обвязываю его галстуком, обматываю галстук один раз, пропускаю один конец под другой, потом плотно прижимаю чемодан и, зажав один конец в зубах, сдвигаю получающуюся петлю вниз придерживая ее средним (или безымянным) пальцем, так что мне удается еще раз перекинуть второй конец туго натянутого галстука, затянуть узел, тихонечко, не торопясь, затем я опускаю свои оскаленные зубы к этому самому разбретонскому из всех бретонских чемоданов будто собираясь его поцеловать, и раз! рот тянет в одну сторону, рука в другую, и эта штуковина зажата так же крепко, как верный сынок прижимистой мамаши, или сукин сын, что одно и то же [91]
