– Мальчики, выйдите, я должна с Вождем переговорить!
Последнее, что я запомнил из речи патлатого человека, – вот эту фразу:
– И главное, ребятки, действуйте! Это ваше время! Пора брать бразды правления в свои руки.
24.11.02, коридоры памяти, вечер (ночь?)
Помню, долго блуждал по коридорам казавшегося мне маленьким домика. Кое-какие слова задержались все-таки у меня в голове, и я, скорее всего, смог бы уловить смысл монолога Вождя, если бы не одно событие. Я блуждал в полном загадочного мистицизма доме и вышел через один из коридоров в небольшую комнатку. В ней была лишь кровать, стул да небольшой столик, придвинутый к окошку. Бледный свет луны вплывал в незанавешенное окошко. На столе лежали бумаги, стоял огарок свечи со свеженаплывшим воском. Здесь, наверное, и находилась Катя все время, пока мы беседовали с Вождем. Одни бумаги были исписаны характерным для медсестер линейным почерком, на других значились какие-то цифры. Я оглядел еще раз комнату. На кровати определенно кто-то лежал: даже во тьме я чувствовал, как под одеялом бьется человеческое сердце. Я думал было уйти, но простое человеческое любопытство взяло верх и на сей раз. Может, этот кто-то спит, размышлял я. Сделав шага два, я очутился прямо у изголовья кровати. Я наклонился, дабы разглядеть лицо спящего. Это определенно была старуха – глубокие морщины на лице, впалые глазницы, черные мешки от времени, иссушенные черты лица… И наклонившись еще ниже, я почувствовал запах мочи и говна одновременно. Такой, знаете ли, сладковато претящий запах. Я принюхался. Да, все верно! Запах исходил из-под старухи. Я аккуратно, так, чтобы ее не разбудить, отогнул краешек одеяла и увидел на синей простыне в свете луны мокрые разводы.
«Надо срочно кого-нибудь позвать, – на меня нашла такая паника, какая никогда еще не находила. – Надо срочно кого-нибудь позвать!» – только и мерцало у меня в голове. Может быть, сюрреалистический вечер или спокойный размеренный тон Вождя, или вообще нахождение в одной комнате со старым обосравшимся человеком непонятно в каком конце дома привели меня в панику. «Надо срочно кого-нибудь позвать, иначе она может умереть!» – ни с того ни с сего возникла в мозгах опасность.
Я попытался позвать на помощь. Но это получилось настолько неестественно и глупо, что мне даже показалось, будто мой треснувший на половине фразы голос глохнет, проходя бесконечные пространства дома-загадки. Запаниковав, я бросился обратным путем и все орал и орал… Я не знаю, сколь долго это представление длилось, но закончилось оно Катиными пощечинами по моим щекам. Она призывала успокоиться и рассказать все мною виденное. Я запыхающимся голосом рассказал все. Она спокойно погладила меня по небритой щеке и сказала:
– Глупенький! Это моя мама, за ней ухаживает мой брат, пока я работаю. Она тяжело больна и нуждается в серьезной медицинской помощи. А ты, наверное, подумал, что она собирается за тобой по коридорам бежать?! – И она легко, как ветер, рассмеялась. И сам я себе уже казался смешным и глупым. – Иди на улицу, продышись!
Я послушно поплелся через дверной проход, рядом с которым простоял половину сегодняшнего вечера. Но перед тем как окончательно покинуть злополучную комнату с русской печкой, я оглянулся и поискал взором Вождя. Тот сидел в той самой позе, в которой мы и застали его, как только явились сюда. На лице играла мудрая улыбка, и свет разбегался и собирался на его оспенном лице. Слегка коптила керосиновая лампа.
25.11.02, дорога из Николаевской, ночь Мы возвращались из Ада. Вокруг нас горели костры, лаяли собаки, орали какие-то люди. Я шел, окончательно потеряв ощущение реальности. Как сторонний наблюдатель в музее живописи разглядывает картины, так и я наблюдал за всем происходящим со стороны, будто и не я это вовсе иду весь скрюченный от ночного холода с округлившимися от страха глазами. Меня до сих пор не покидало то ощущение ужаса, которое пришло с блужданием по этому странному дому, вид обосравшейся старухи и абсолютное смешение всех возможных запахов – начиная с испарений мочи и заканчивая терпким запахом косяка Вождя. Мы довольно давно уже шли по дороге слегка прихваченной ночным морозцем, но тело мое все никак не могло соединиться с душой. Кажется, будто лабиринты бревенчатого дома забрали в качестве уплаты за посещение часть самого дорогого, что есть у человека.
Мы шли по дороге из Ада в привычный мир. Нас окружали непонятные люди с уродливыми рожами, лыбящиеся своими гнилыми зубами и лохмотьями вместо одежки. Нас окружали костры, выхватывающие из тьмы сборища прокаженных. Я видел преследующую нас суку с порванной нижней губой и бельмом на правом глазу. Соски отвисали почти до земли, и она склабилась и утробно издавала угрожающие звуки, словно хотела сказать: проваливайте подобру-поздорову. Все эти образы проносились настолько затянутые пленкой ирреальности, что казалось, будто я рассматриваю картины Босха. Такие же уродливые люди, прокаженные всех видов, животные, дерущие живую плоть на куски, костры инквизиции…
Мы вышли из Ада, но я не прочувствовал этого. Я не прочувствовал, как изменился воздух: из затхлого и отсыревшего он превратился в кристально чистый с примесью морозца и далекого, практически неуловимого запаха загазованного города. Я не увидел, как под ногами появилась асфальтовая дорожка, не услышал, как друзья переговариваются о ближайшей электричке, наконец, не заметил, как, мягко покачиваясь, подошел последний по расписанию поезд. За окном местность покрывалась толстым одеялом мрака, но я и этого не замечал. Перед моими глазами стояли два образа – бесконечные коридоры дома и полумертвая старуха. Друзья переговаривались, но я впал в прострацию.
Пришел в себя я, уже лежа в кровати. За стеной занимались сексом Тесак с Катей: я слышал скрип древних пружин матраса в соседней комнате и ерзанье железной спинки по обоям. Меня начало мутить. То ли от выпитого вчера, то ли от омерзительного проявления человеческой животности за стеной. Не знаю, в общем, я поплелся в ванную. У Кати была широкая, просторная и светлая ванная – из-за стен, выложенных белым кафелем. Я оперся руками на края раковины и попытался извергнуть из себя хоть чуточку того яда, который раздавливает изнутри все внутренности. Я открывал рот, будто какая-то сраная рыба, выброшенная на песок приливной волной. Ничего не получалось. Тогда я глянул в зеркало и увидел зеленовато-белое лицо с взлохмаченной копной волос на голове. Скопившаяся во рту слюна свисала до самого умывальника. Капелька на конце этой трапеции готова была в любую секунду сорваться в черную бездну канализации, скатившись до этого по сухой белой поверхности раковины. Я помотал головой из стороны в сторону, и трапеция с капелькой на конце повторила мои движения, правда с меньшей амплитудой. Я подумал: «Вот так и человек: его всю жизнь пинают из стороны в сторону силы окружающего мира, а он им поддается. И лишь со временем он приспосабливается и внутренне, и внешне к каждому такому толчку извне. Но мир не дремлет – и вот человек вынужден подчиниться новому колебанию». И я снова мотнул головой, ниточка слюны закачалась, и капелька, упав на глазурную поверхность, медленно покатилась в бездну. «Это смерть человека. Так человек умирает, если рядом с ним никого в жизни нет и он одинок, – смерть долго высасывает из него жизненные силы. Такая кончина самая мучительная! А вот если бы рядом с ним оказались другие люди, знакомые или товарищи, или родня, с которыми он прошел большую часть своей жизни, – и я включил кран с холодной водой и тут же выключил, а затем стал наблюдать, как оставшиеся на стенках раковины капельки стекают, сливаясь друг с другом в трубу канализации с большей скоростью, нежели это проделала отдельная капелька слюны, – такая смерть не особенно страшна, потому что ты видишь, как умирали до тебя, и ты знаешь, что и после тебя будут точно так же умирать. И от этого на душе становится спокойнее, ты смиряешься. И умираешь…»
Я еще раз включил холодную воду – на этот раз, дабы ополоснуть лицо. Мороз неожиданно пробежал по коже, и в зеркальном отражении на меня смотрело уже слегка порозовевшее мокрое лицо. Но теперь отвращение перебарывало мои желания. Отвращение ко всем, и к себе, в частности. Оно перерождалось в злость и ярость. И вот я наблюдаю, как мой правый кулак с грохотом врезается в зеркало. Я чувствую резкую, острую как нож боль, и кровь брызжет во все стороны, заливая борта раковины.
1.12.02, под землей весь день
Минуло семь дней. Если быть точным – шесть. Воскресенье, конец ноября – начало декабря. Морозно, но снега по-прежнему нет. Порезы на костяшках кулака зажили довольно быстро. Остались лишь корочки засохшей сукровицы, которые лучше было не отдирать раньше времени. Хотя раны-то и зажили, в голове моей по-прежнему звучал один и тот же вопрос: «Как она оказалась в этой долбаной машине?» И очевидно, что уже не просто интерес, а и симпатия связывали меня и эту девушку. Она начинала мне нравиться, и мысли все чаще возвращались к тому вечеру и ночи.
