Василий вынул часть нормы из пакетика, откусил, усмехнувшись.
– Да… ради этого стоит пойти.
– Дурачок ты. – Аня бросила ветку. – Люди новое делают, а ты издеваешься.
– Этому новому, Анечка, уже почти полвека. «Таганка» для нас новой кажется потому, что мы больше ничего не видим. Только наше полное невежество позволяет нам называть их авангардом.
– Чьё это наше?
– Наше. «Таганка» мимикрирует под авангард, в сущности оставаясь вполне обычным культурно-просветительным заведением. Все их формальные приёмы затасканы и не новы. То, что разрабатывал Мейерхольд полвека назад, они берут на вооружение. А сегодняшний авангард, милая моя, авангард в полном смысле слова, это прежде всего вопрос содержания. И это новое содержание сразу диктует новую форму. Тут обратная связь. А у них содержание советское.
– Ну это ты слишком…
– По-моему «Таганка» из всех наших театров самый рутинный. Она научилась готовить соус, под которым всё пойдёт на «ура». Даже «Малая Земля».
Аня взяла его под руку:
– Ты, Васенька, у меня сегодня шибко злой и шибко умный.
Василий умехнулся, скомкал пакетик из-под нормы:
– Я, Аня, злым бываю, только когда не поем вовремя…
– А умным?
– Когда ты мне в попку даёшь.
– Хам…
– Здесь, что ли? – Таксист сбавил скорость.
– Ага, тут. – Заяц поспешно докурил сигарету, приоткрыл треугольное окошко и выбросил. – Щас свернём, тут недалеко. Километра два.
– А что там, посёлок?
– Не посёлок, а городок.
Свернули с шоссе, поехали медленней.
Дождь по-прежнему шёл, «дворники» монотонно размазывали капли по стеклу. Узкая, плохо заасфальтированная дорога стелилась под фары. Мелькавшие справа кусты кончились, из темноты выплыли два кургузых стога.
– Что тут, поля, что ли?
– Ага. Совхоз, ясное дело. – Заяц расстегнул молнию куртки и усмехнулся. – Еле убрали в этом году.
– Что, дождь мешал?
– А им всегда что-то мешает.
– Точно. Я вон как к тётке ни поеду, всё у них или картошка помёрзнет, или телята подохнут.
– Далеко тётка живёт?
– Под Курском.
– Порядочно…
– Ага. A то однажды ферма сгорела. Двое мужиков напились и сожгли. И сами сгорели… слушай, ну где твой городок-то?
– Да вот щас поворот… Ну-ка притормози, не проехать бы…
Шофёр затормозил, Заяц быстро сунул руку за отворот куртки, повернулся к нему и ударил кастетом в висок.
Голова шофёра стукнулась о стекло.
Заяц ударил снова. Шофёр ткнулся лицом в руль.
Неловко размахнувшись, Заяц ударил его торцом кастета по затылку и потянул к себе.
Голова таксиста бессильно болталась. Заяц потянул сильнее. Обмякшее тело повалилось ему на колени. Содрав с руки кастет, он перевалил таксиста к себе. А сам, перебравшись через него, сел за руль, выправил сползшую с дороги машину и погнал дальше.
Метров через триста чернотой встал по бокам дороги высокий еловый лес, показался поворот.
Заяц свернул, выключил фары и тихо поехал по грунтовой дороге.
Шофёр неподвижно лежал рядом – ногами и задом на сиденье, головой на полу.
Проехал немного, Заяц свернул на поляну, провёл машину меж двумя елями и остановился за кустами.
Помедлив минуту, вышел, осмотрелся и, обойдя «Волгу», выволок шофёра. Достав фонарик, посветил. Остекленевшие глаза таксиста были полуприкрыты, в волосах поблёскивала кровь.
Заяц обшарил его карманы, вынул деньги, зажигалку, ключи. Деньги спрятал, зажигалку и ключи зашвырнул в лес.
Потом, подхватив труп под мышки, поволок.
Мелкий дождь продолжал моросить, с потревоженных кустов текла вода.
Ноги таксиста волочились по переросшей мокрой траве.
Заяц ткнулся задом в ствол ели, выругался и, подтянув таксиста под раскидистый куст, бросил. Руки трупа раскинулись в траве. Заяц выпрямился и несколько раз ударил его ногой в голову. Потом расстегнул ширинку и помочился.
С ели слетела какая-то птица, захлопала тяжёлыми крыльями. Сторонясь кустов, Заяц вернулся к «Волге», включил свет в салоне. Он достал из кармана кастет, повертел перед глазами. Кастет оказался чистым.
Заяц открыл бардачок, вытащил пачку документов, поднёс к глазам:
– Монюков… Виктор Иванович… так… девятый таксопарк…
Полистав документы, Заяц сунул их обратно, вытащил оттуда же грязную тряпку, плюя на неё, вытер кровь с сиденья, выбросил в окно.
Возле ручки скоростей на пластмассовой коробке с мелочью лежала смятая фуражка таксиста.
Заяц поднял её. Из фуражки с шуршанием выпал пакетик с недоеденной нормой. Заяц повертел в руках норму, понюхал:
– Вон что, бля…
Положил пакетик в фуражку и швырнул за окно. Потом завёл мотор, задом вырулил на просёлочную, проехал, оглядевшись, свернул на шоссе и погнал, включив фары.
Дождь перестал.
У поворота на Минское шоссе встретился грузовик. Пригнувшись к рулю, Заяц вырулил на Минское и понёсся к Москве.
В коробке с мелочью лежало круглое карманное зеркальце. Придерживая руль, Заяц поднял его, посмотрел на себя. Из зеркальца глянуло широкоскулое небритое лицо с небрежно зашитой заячьей губой.
– Так, может, убрать второй абзац? – спросил Куликов, снимая очки.
– Да нет, Алексей Михалыч. Тут убирай не убирай, ничего же не изменится, – поморщился Бондаренко. – Я же говорю, он прочёл когда главу, вообще, говорит, а нужна ли она?
– Ну, это не разговор.
– Тем не менее…
– Тогда всё менять, всю фабулу, что ли? Это же немыслимо.
– Мыслимо, немыслимо… – пробормотал Бондаренко, посмотрел на часы. – Ой-ей-ей… Засиделись мы с вами.
Часы показывали десять минут седьмого.
– Ну, а что ж делать?
– Не знаю. Я б на вашем месте всё-таки поработал над главой. Целиком.
– А смысл? Это же меняет содержание романа. Что ж, Борисова выкидывать, а Елецких из простых инженеров в зам. нач. цеха переводить?
– Ну, зачем такие крайности? Дело не в том, кем работает Елецких, а как он к завкому и парткому относится.
– Но он не может иначе, Виктор Юрьевич! У него ведь характер такой! Начальник литейного цеха делает приписки, а ОТК ему потворствует!
– Правильно, но почему Елецких не пойдёт сразу в партком и громко не расскажет обо всём?
– Да потому, что рыцарь-одиночка он! Молодой специалист, без малого год на заводе! У него за плечами десятилетка и СТАНКИН! Тем более он ведь ещё не член партии. Во второй части он вступает, но сейчас он совсем по-другому подходит к производственным проблемам. Я же сам таким был, когда на Кировском начинал…
– Но он и в бюро комсомола не сказал ничего. Сразу кинулся на Ерёмина. Я не говорю, что он не имеет право ударить очковтирателя, безусловно имеет, но ковбои нам ведь не нужны.
– Виктор Юрьич, но не всё сразу, пойдёт он в партком и в…
Дверь скрипнула, вошла Графт, улыбаясь, положила толстую папку на стол Бондаренко:
– Извините. Вот, это Баруздин. Еле доволокла. За недельку одолеешь?
– Побачимо. – Бондаренко ответно улыбнулся, кивнул на её шаль. – Что, мёрзнешь?
– А у нас весь конец мёрзнет.
– Так вроде не холодно ещё.
– Тем не менее.
Графт поправила шаль и вышла.
Куликов барабанил по столу.
Бондаренко вздохнул:
– Знаете что, Алексей Михалыч, давайте так договоримся. Вы всё менять не будете, но поработаете над сценой с Ерёминым и над разговором в раздевалке… Беркутову причешите, пожалуйста, что это, ей-богу, публичный дом в общежитии… это не надо… Договорились?
– Попробую.
– Дня за четыре успеете?
– За недельку.
– Ладно. Вот. А тогда уж мы по второму заходу к шефу…
Бондаренко выдвинул ящик стола, достал завёрнутую в бумагу норму и стал есть, держа перед собой. Отвислые щеки его ритмично задвигались.
Куликов убрал рукопись в портфель, встал:
– Тогда я в четверг звоню вам.
– Да можете сразу приезжать утречком. Я буду.
– Ладно. – Куликов подошёл к двери, обернулся: – Вы вот норму едите, а я вспомнил, как мы с Чеготаевым пришли в «Новый мир». К Твардовскому. Он при нас норму вытащил, тогда они ведь поменьше были, так вот, норму, значит, вытащил и бутылку с коньяком. Нам по стопке налил, а сам раз куснёт – стопку опрокинет, другой – и снова стопку. Так полбутыли выпил.
Бондаренко улыбнулся, закивал:
– Да я знаю. У нас ребята тоже видели не раз. Он ведь её всегда на работе ел.
– Домой не возил?
– Никогда. Да что Твардовский, Гамзатов вон вообще её на шампур, вперемешку с шашлыком. Жарит и ест, «Хванчкарой» запивает.
– Восточный человек. – Куликов засмеялся, взялся за ручку. – Ну так до четверга?
– До четверга. Всего доброго.
– До свидания, Виктор Юрьевич.
– Только не оправдывайся, ради бога. – Лещинский поднял две ладони и поморщился.
– Да я не оправдываюсь, Леонид Яковлевич, – устало улыбнулся Калманович. – Просто действительно я ведь первый раз с ним…
– Ради бога, Саша. Ты же знаешь, я этого не выношу.
– Ну, не буду, не буду.
– Что за женская черта такая? Если бы да кабы. Давай посмотрим лучше… а который час-то?
