- Жид проклятый! – разорвал нутро чрева Сократ. – Яблоко червоточило!
- Хуй с тобой, гад! Тада ы я – жид, - облокотился о края корёжащегося своего линкора Харон. – Будым с тобой жыдобать заодно!
Сумасшедший Сократ пил из речки ладонями неба муть. В царстве теней ведь не станешь ни кроликом, ни бабочкой, ни лютой зимой. За Стиксом только синдром. Синдром не прекращающегося последнего глотка, синдром отравленной вечности, синдром в босых тапочках по сиренево-серому снегу тикать голыми пятками – от сибя! От сибя! От сибя! «На хуй всё!», подумал Сократ вам на ухонько и вам пришлось оборачиваться – проверять. А ну как кто в комнате, а ну как за плечом смертушка, а ну как уж подписывают и по тебе табличку в холодном морговом заведении, чтоб навесить на лёд? Но внимательно вглядевшись в эпицентр события, он, наконец, внял. Выживать было незачем. Никто и не помирал. Только корчилось, и корчилось, и корчилось в нём и над ним в предродовых лютых сумерках болевое, уже надорванное им, небо…
Жизнь протяжённостью в постижение, неловкость на выходе, тяжёлые формы идиотизированного, не прекращающегося детства, вокруг наэлектризованная колючая проволока попеременно с мягкой обивкой суициидальной невозможности жёлтых домов. Свет в глаза человечеству! Видит пусть… Тебе, падла, не для того в рот поганый твой впихнули монет измельчённого долара, чтобы ты-тварь в пограничную реку блевал, а за проезд! Это Стикс… Было тихо… Темно… Когда я выходил из его тёмных вод навстречу тебе… Ведь правда ты будешь единственный, кто не испугается там тогда?
Всех иссушило головушками, всех сложило по колышкам, в чистом полюшке во рядки чёрных трав. Сократ задумался над землёй: «Смерть – крошечка лакомая, а не мне… Эх, так и не довелось!». С тем поднялся, штаны засучил, рукава. На четвереньки встал – дело обычное. С-под когтей уже крался искрами о чернь земли светоточивый огнь. Шерсть загривком дымилась и дыбилась. И по колени и локти в земле, он помчался на испепеляющий зноем восток – подышать огоньком из ясных светосолнечных ран…
P.S. А тебя тогда ещё не было. Давно. Когда на верёвках ещё не сушилось бельё и померанец чёрный снег словно жук пролетал мимо и задел осторожно крылом сознание так и не проснувшегося в бесконечных колонах и шеренгах так и не рождённых на свет в сотах доли его так и не выстывшей.
Сеть-журнал звался жалобно:
факира нет…
Ну чё, бляди, притихли-та? Все мы тута пизды смесь с прожектором. Помер бог? Паздравляю, пиздёныши! У гарылы хуй крепче трамвайнага поручня – таперь праверяй! У-у-у, истохайзы!!! Издобуду вас! На празднак сабе! На закусаху! Уготовился? Сподыгайсь…
Хе-хе-хе…
А ты, сука, в себе выибал дьявола? Ничиго не оторвалось? Не обоссысь – тут уж дальше-то ехать некуда, а ты всё валяешь в штаны словно маленький. На хуй всё! Адыргай-з-з-з, страшна прятатс-са? У-и-ууу! Анзой!…
А-ыд-ггызь… урр-га… Изненавизин текёт и скапаетеся из с меня… Возлюби меня первого, хуев друг! Я с табя вьюс, как венушка… Ежели иё не надгрызать, она целая и с иё не капаит кров… Но какой неземной вкус! Какы страныи изыски! Грызть себя… Што грустишь-т, нелехко, людоедушка? Всех изжрав, а типер вроде некава? Как жи так, а вот вкусн сам друг! Приготов из себя кашку кусную… Бра-ыр-гга-а-а-а…
Дуже страшна газетка, так сталося. Оранживая, как солнышко, как лето, как море, как почему-то верблюд. Я вот гвозди сичас из сибя повыткаю и если не потикёт сильно кров стану ласковым. Полигшаит в котлах…
Свет – единственное истинное устремление всего живого. Всё стремится к Нему. Всё жаждет прийти. Всё спокойно и неторопливо в глубочайших своих проявлениях. Всё исполненно неостановимой, нестраждущей, небеспокойной силой невероятной и непостижимой сюиты Пути. Путь лежит сквозь бесконечный песок пустыни безрадостной. Песок мёртв и невесом в ощущении. Он озаряется признаком будто бы жизни лишь соприкасаясь со взглядом обращённым к Свету. И лёгкие искры соприкосновения будоражат и будоражат безмерное отсутствие долгого сна на великом Пути.
P.S. Ништо нет? Тоже правильно ты тогда разганешайс и до зеркалу прокрадись незамеченным остальными умалишёнными. А там – проверяй. Там! Униже пупа. Может есть? Ест ли нет, то беда и действительно… Чшуть ни абасавсь тут ид от смеху! В общем так, ест ли нету – пришьют. Счас случается. А ты лушши люби медсестру или там санитаров своих, может меньше пизды-то обломится и тогда не горюй – у всех есть, а у табе как всегда. Обделили и далее. И опять не горюй! Чем-т обделили-та? Пиздой! Ёлка сраная, ты же вдумайся хоть как раз, устал увещевать…
Прощай, реинкарнация!…
К-кому излагаю я жизнь как о просушку высечен ток?.. Кому заиккаяс пою?.. Кто прорвал фронт и оказался на вдруг всё ж заповеданно здесь??? Стелитесь по мне, вейте ветра…
По суху, вышло так, что нни-е довелось… Повидав реку Изыйдь оборот стал не нужен, не нов… И окунуло оземь в по самы портки…
Что-то беспокоит как снег тревожит мою иссохшую по тебе нежность… Седой как стал… как восток… как радость… как зимовье лютой литой… Из неб..ба соткан… Из любви и соли распят… Из-зай лейсся вновь и вновь и вновь мил лай смех как ток…
Потрогал лицо лапой и поседел… Потрогал лицо лапой и побледнел… Дотронулся до край гнёздышка и обрёл чуть…
Жил однажды в лесу неба друг… Ведь приход… Был его позади так давно… Очутился и как… теперь что – пал не пал, так живи… Он и жил… Только редко на звёзды брал взглядывал: видно там, что живёт на земле кое-кто?.. Да брал в руки холодный огонь себя спрашивал – «Разве настала пора?»… И постигал о себя – неверн путь… Искры верного лишь корёжатся о борта… Лайнер в крен изошёл… рвёт позёмка дрожь… Выход есть… Воздух гор… Солнце всходит как здесь… Люди дня… Утро мира… Люди любви… Как я долго истал по вас…
И вот не торопясь себя вынул из ножен шкатулки той как из табакерки мелодией пролился посмотрел оказался… Вокруг - … И никто бы не мог передать, да он был уже и – сумел… Поэзия тающих льдов… Поэма света из сегодня и навсегда… Лёд красой – мир северн, как сияние… Он и видел – а там была лью…
Как ж..жи так, ещё думалось, он и видим и нет… Что-то нужно ему у людей… Вышел лес… позади… Всё оставил, взглянул – есть ведь всё… А ан нет… У ийё по запазухой ножичек – может ночи точить, а ведь может составить то самое, что ага – из завета в завет… Он внимательно видел людей – кто вы есть?.. Я ведь снова пришёл – где мой лес?.. Где мой неба край и край звёзд?.. Средь бескрайних песков я рождён был песчинкою малою… Обнаружь…
А не просто текла и вода… Останавливалась… Замирала на миг… Словно сердце раз каждый в раздумии – дальше быть?.. Он запомнил ответ… Когда-то давно… Очень крепко запомнил… Крепко так, что потом так же крепко запамятовал… Воды жизни оставил пескам… Теперь здесь, очень рядом с тобой – обернись!!! Видишь ты как стоит, наблюдает и думает…
Он ждал счастья пригожего и в ожидании вечности рассуждал – стены Поднебесной Империи разве видели как прокрался сквозь них ручеёк?.. В день затмения как от неба происхождением начал путь… Светел путь… Неплутайка на нём и вся жизнь… А он очень любил обходить камни севером, оттого и восхода поток часто виделся в нём… А он уж как мог… Вынь тайка…
Кромешного сызрана волоколамск – видишь, ток?.. Кто увидел, тот тоже огонь… У него слёзы светлые, а смех из искр и небесного пламени… Как-то раз раздобыл себе лук… Лук, колчан, стрела острые… Ведь охотник и сталь теперь жить!.. Вышел сам о себя как иззюбр… Поле чистое, лёд гол, ток нов… Натянул тетиву небу невдомёк на святой перемысл: как же так?.. Все всмотрелись в него как в сам горизонт – так внимательно… Но не видели, но не видели, не видели ничего – его не было словно для них… Он же ту тетиву натянул на совсем изгиб… На совсем уж любви преиспятие… Осмотрелся по сторонам света – север везде?.. И тогда уж сорвал… Осторожно казалось, но напрочь ведь… С..себя о тот лук… Если будет возможность – будь памятью… И полети к родному дому… Отсюда к родному дому…
P.S. Быть птицей – на всех годится… Как пролетал он над многими летами, как видел и видел и видел людей… Люди – разные… Цветные, как камушки, цветные, как стёклышки, цветные, как неогороженный ток… Опустился у нас в рукаве и застрял… Теперь где?.. Пошукай, оно станется… Ведь недалеко, ведь на каждого, ведь на выверек… А вот в кого – обернись?..
Выкуся (Колобок – румяный бок)
- Одного не пойму, долбоёб! – спросил сам себя Колобок – румяный бок. – На хуя ты от бабушки и от дедушки ушёл? Там тебя любили и нежили собирая из последних своих постромков, а тут… Эх, сожрут здесь тебя!…
Но не в привычку печалиться завалил на всё хуй и дале попёр. «Пиздец – рабы не мы!», думал в боевом походе своём Колобок, «Основная масса участвующих в процессе попросту околачивает хуем груши и считает это своим основным жизненым поприщем с претензией на даже смысл жизни. Лишь совсем небольшая часть действительно стремится и что-то хоть делает. И такая же совсем небольшая часть действительно стремается и мешает делать хоть что-то тем, кто хоть что-то делает. Обе практически незаметные части действительного противодействия традиционно слывут тунеядцами, бездельниками и почётом пользуются редко. Но занимать очередь – смысл, тошнить всем своим существованием – смысл, тереться глазами о грязь и гной денежных знаков – смысл; и изготавливать, изготавливать, изготавливать, склеивать усердно гнилые щепочки одна до одной на один на всех гроб. Сид Вишес умер у тебя на глазах? Хуй тебе, а не золото партии! Это просто в очередной раз сдохла не выдержавшая твоего существования твоя совесть. Пиздуй, небо крепкое!». В таких философских вот изысках и застал его Чудо-Медведь. Богатырь и так далее.
