Когда Петровееров вышел из метро, вытирая взмокший лоб, на глаза ему попался большой и яркий плакат. Из пены волн на зрителя надвигался авианосец США "Честер У. Нимитц", рядом по суше ехал танк "Абрамс", а в небе летел "F-117". "С праздником 23 февраля! - гласила радостная надпись. – Превед защитникам родины!" Ниже мелкими буквами было допечатано: "Гражданин России! Не поддавайся на провокации icq-номера 313312689! Твой долг - не принимать контакт у этого вируса, который стремится превратить компьютеры в груды мертвого железа!"
- С Масленицей Вас! - весело сказал кто-то за спиной у Петровеерова. Тот обернулся. Мужчина средних лет протягивал ему листовку, улыбаясь во весь рот, полный кривых зубов. - Посетите нашу стоматологию!
Он машинально взял бумажку и вдруг увидел на груди у кривозубого металлический жетон. "РЕГ. НОМЕР 313312689"
- А! - захрипел Петровееров, бросая портфель. - Так это ты, подлец?! Ну привет тебе! Превед! ПРЕВЕД!!!
Весна - в каждом месте своя.
Где-то она выходит парадным шагом, походкой "от бедра", словно манекенщица - вот ее плащ мазнул по стене дома, вот ее волосы коснулись щеки прохожего, и он радостно остановился, пытаясь понять – что это?
Это - Весна Красного Города, брат.
Где-то она неторопливо струится капелью с крыш, заполняет водосточные желоба, переливается под талой ажурной коркой ручьев, на которых светятся солнечные блики.
Это - Весна Корабельная.
Где-то она приносит с собой запах талого снега и почему-то - брусники, словно сырой ветер бросает тебе к ногам горсть твердых и блестящих зеленых листьев. От этого ветра плавятся сугробы, оседают, оставляя теплые проталины. Тогда лайки сходят с ума, бегают по сугробам, гоняются за своим хвостом, жмурясь от солнца и тоненько тявкая.
Значит - пришла Весна Северян.
А где-то весна долго медлит, а потом врывается в город - смотри! вот она - я! Лови брызги холодной соленой воды в лицо - здесь море, шумящее волнами под гранитным парапетом Золотого Рога. Здесь сопки, на которых дрожит горячее марево, с которых сползает снег, уходя вниз, оставляя мокрый песок.
Это - Весна Крайземельная.
Но только здесь, у нас, в городе, стоящем по левую руку Сибири, она черной лентой выползает из нежеланных подворотен, холодными каплями стекает по лицу. И ночью не поймешь - вода это или слезы. На вкус все одинаково солоно. А может быть, это кровь, потому что в подворотне тебя не встретит улыбка весны. А может быть, березовый сок, который перестал быть сладким. Тяжелая грязь остается после этой весны, и хлопают двери в домах, и вряд ли кто-то откроет их шире, чем на длину цепочки, чтобы послушать - кто это там, внизу, в темноте, поет на разные голоса.
Весна Ворона, Весна Обманная.
Вот она - сверкает лезвием ножа и тупо смотрит в глаза чернотой пистолетных зрачков. Кто-то не выдерживает этого взгляда, да и вообще - мало героев, чтоб выдержать его и остаться в живых. Остальные потом пьют, разливая на весу в подставленные стаканы и вспоминают.
Весна Конечная.
Ржавыми рельсами она ведет в темноту, где на кривых скользких тропинках каждая ветка - как штык, и нет там тех, кто знает тебя по имени, и нет там тех, кто хочет тебя узнать. Шаг влево, шаг вправо с этих рельсов - и весной тебя не найдет никто. Ворох грязных бинтов под дождем.
Весна Окольных Путей.
Здесь, на колотой брусчатке улиц, меняются лица - вот дунул южный ветер. А вот - северный, и из лиц прохожих прорастают заточенные лезвия. Рваное небо брюхом наколото на шпили двух телевышек, и по ним течет бесконечная водяная кровь, душная пыль, напитывающая одежду и кожу.
Весна Остановки Сердец.
Только бы пережить ее - и придет Корабельная, и поднимет паруса Крайземельная, и издалека яростно-синей волной примчится Весна Северян. Только бы суметь стряхнуть с подошв пласты этой грязи – и придет Весна Красного Города.
Ты дождись! Дождись!
Тихо, как умеют только воспитанные звери, Медвед сидел возле неподвижной человеческой фигуры, едва видневшейся из синевато сверкавшего на солнце сугроба. Его грязные ноздри тихо подергивались. Из приоткрытого рта, в котором виднелись старые, желтые, но еще могучие клыки, свисала и покачивалась на ветру тоненькая ниточка густой слюны. Медвед соскучился.
В зимнем лесу не попадалось влюбленных парочек. Поднятый войной из зимней берлоги, он был любопытен и жаждал общения. Но, обнюхав неподвижное тело, остро пахнущее бензином, Медвед лениво отошел на полянку, где в изобилии лежали такие же неподвижные, вмерзшие в наст человеческие тела. Здороваться там было не с кем. Стон и шорох вернули его обратно. "Наконец-то!" - радостно подумал Медвед, тихонько, на пробу вскидывая лапы
И вот он сидел около Алексея Мересьева. Любопытство и вежливость боролись в нем с деликатностью. Любопытство стало побеждать. Медвед вздохнул, поднялся, лапой перевернул человека в сугробе и потряс его за комбинезон.
- Вставай уже. Замерзнешь...
Больших усилий стоило Алексею в это мгновение подавить в себе желание открыть глаза, отпрянуть, закричать, оттолкнуть эту грузную, навалившуюся ему на грудь говорящую тушу. В то время как все существо его рвалось к бурной и яростной защите, он заставил себя медленным, незаметным движением опустить руку в карман, нащупать там рубчатую рукоять пистолета, осторожно, чтобы не щелкнул, взвести большим пальцем курок и начать незаметно вынимать уже вооруженную руку.
Заметив движение Алексея, Медвед обрадовался еще больше. "Ага! - пронеслось в лобастой звериной голове. - Вот сейчас я над ним пошучу!"
Не рассчитав своих усилий по приведению летчика в чувство, зверь еще сильнее рванул комбинезон. Крепкая материя затрещала, но выдержала. Имитируя ярость, Медвед неистово заревел - это бы его лучший номер еще с тех пор, как он до войны "работал" на арене цирка-шапито. Он дружелюбно схватил комбинезон зубами, нечаянно защемив через мех и вату тело.
- Что ж ты делаешь, сука плюшевая? - Алексей последним усилием воли подавил в себе боль, вскинул пистолет и спустил курок.
Глухой выстрел треснул раскатисто и гулко.
Вспорхнув, проворно улетела обалдевшая от реакции человека сорока. Иней посыпался с потревоженных ветвей. Зверь медленно выпустил так ничего и не понявшего человека. Мересьев упал в снег, не отрывая от противника глаз. Тот сидел на задних лапах, вскинув передние, и в черных,заросших мелкой шерстью глазках застыло недоумение. Густая кровь матовой струйкой пробивалась меж его клыков и падала на снег.
Медвед неверяще оглядел свою широкую грудь.
- Превед... - неожиданно тонким голосом сказал он. - Кросавчег лётчег. Ничего себе, первое апреля. Что ж ты, мать твою...
Алексей тупо глядел на Медведа. Тот зарычал хрипло и страшно, грузно поднялся на задние лапы и тут же замертво осел в снег, прежде чем Алексей успел выстрелить еще раз. Голубой наст медленно заплывал красным и, подтаивая, слегка дымился у головы зверя. Медвед был мертв.
- Превед? - растерянно повторил летчик. - Это что еще за слово такое - "превед"?
Борис Полевой. "Повесть о настоящем Медведе".
Первая черновая редакция.
Измученный Добрыня Никитич еще раз махнул мечом, и левая голова Змея-Горыныча с издевательским смешком покатилась по истоптанной земле. Прежде чем Добрыня успел пнуть ее ногой, голова ловко подпрыгнула и приросла обратно на толстую чешуйчатую шею. Богатырь застонал от ненависти и хрипло выругался.
- Что, притомился, человечишко? - злорадно спросил Змей хором.
- Умолкни, погань! - сквозь зубы прошипел Добрыня и поднял меч, чувствуя, как от усталости онемели руки. Головы Змея выдохнули пламя. Добрыня прикрылся щитом, об который разбился багровый поток, и с проклятьем отбросил обуглившиеся остатки в сторону.
- Добрыня, браток, погоди! - послышалось сзади.
Отскочив от Змея, богатырь торопливо оглянулся. Ему махал рукой Илья Муромец.
- Не...время... нам... отдыхать! - выкашлял копоть из легких Добрыня. Но Илья успокаивающе похлопал его по плечу и показал куда-то вбок. Озадаченный Никитич повернулся. Под вековым дубом, о чем-то тихо беседуя с Алешей Поповичем, стоял человек в длинном плаще и черной кожаной маске. Добрыня удивленно посмотрел на него: тот невозмутимо выдержал взгляд богатыря, только глаза в прорезях маски странно блеснули.
- Илья, это кто? - спросил Добрыня Никитич. В это время Змей, воспользовавшись передышкой, взревел и расправил крылья, уже готовясь взлететь.
Но тут случилось странное.
Медленным, торжественным шагом подойдя к Змею на такое расстояние, что его отделял от него только клочок обожженной земли, незнакомец снял с себя маску. Все три головы Змея некоторое время с возрастающим ужасом смотрели на бледное лицо,обрамленное черными волосами и бакенбардами и хранившее бесстрастное, ледяное спокойствие. Потом Горыныч попятился. Он вжался в скалу, словно бы стараясь уменьшиться в размерах, прикрыться крыльями. Две головы зажмурились и бессильно поникли.
