* Ферручо Бенвенуто Бузони (1866-1924) – итальянский пианист и композитор эклектического направления. «Чужие в ночи» («Strangers in the Night») – популярная песня американского поп-певца Фрэнка Синатры, принесшая ему премию «Грэмми».
** «Доктор Живаго» – фильм режиссера Д. Лина (1965) по мотивам одноименного романа Б. Пастернака, завоевавший пять «Оскаров». Музыку к фильму написал композитор Морис Жарр; «Тема Лары» (она же – «Любовная тема») – один из самых популярных музыкальных номеров фильма.
В сторожке привратника никого нет. Пытаюсь громыхнуть золочеными воротами, однако ворота закреплены наглухо. За воротами стайками бегают девчушки в коротких клетчатых юбках в складку, белые блузки с длинными рукавами в ярком солнечном свете так и ослепляют чистотой. И все – в беретиках, в розовых, пурпурных, зеленых, синих, даже несколько золотых есть. Хочу их окликнуть, но как? Коннитива?* Полной дурой себя почувствую. Кроме того, девочки меня игнорируют, даже те три в зеленых беретах, что идут к воротам с ведром мыльной воды. Они опускаются на колени прямо на мелкий гравий и надраивают золоченый металл зубными щетками «Люсит». Господи милосердный, небось совсем спарились в этих своих беретах, юбках и плотных зеленых гетрах, однако ж ни одна даже не вспотела, а я вот стою по другую сторону золоченой решетки, и щеки у меня блестят от испарины, а на ткани между титьками проступило влажное пятно Роршаха**.
Улыбаюсь девочкам сквозь решетку и шепчу: «Кон-нитива». Те не поднимают глаз, хотя одна, по всему видно, с трудом сдерживает смех. «Сумимасэн», – шепчу я. Хохотушка поднимает глаза. Я складываю ладони, кланяюсь и говорю: «Отведите меня к вашей начальнице». Девочка прикрывает рот ладошкой и бежит через двор. Ее товарки продолжают мыть и чистить – шкряб-шкряб-шкряб, – отдраивая золотые розетки с завитушками и аккуратно промокая их досуха мягкими белыми тряпочками.
Спустя несколько минут хохотушка возвращается, кланяется мне из-за решетки и говорит: «Тётто маттэ кудасай»***, что означает приблизительно: «Стой, где стоишь, и жди, иностранная сучка». Берет тряпку и принимается полировать золоченую петлю.
* Здравствуйте? (яп.)
** Роршах Герман (1884-1922) – швейцарский психиатр, создатель проективного теста цветовых пятен, названного в его честь.
*** Подождите минуточку, пожалуйста (яп.).
Блуждаю между зелеными шахматными фигурками, натыкаюсь на еще одну девичью группу – бригаду «оранжевые береты»; эти «причесывают» безупречный газончик лилипутскими грабельками. «Сумимасэн, – бурчу себе под нос. – Суми-мать-вашу-масэн». Те даже глаз не поднимают.
Там, где полоска садика заканчивается, по плите розового гранита сбегает вода. На постаменте зеленого гранита – две мраморные камеи, изображающие двух парней явно западного типажа. Под резной надписью по-японски – пластиковый ярлычок с переводом: «КРУГЛЫЕ ПОРТРЕТЫ – ИТАЛЬЯНСКИЕ СКУЛЬПТУРЫ РИЧАРДА РОДЖЕРСА И ОСКАРА ХАММЕР-СТАЙНА».
Она стоит рядом: понятия не имею, откуда она взялась. Миниатюрная, хорошенькая, темные волосы, темные глаза – словом, ничем не отличается от всех прочих девушек, что я видела сквозь решетку, вот только в «штатском», в шелковой серебристой тунике, достаточно короткой, чтобы не закрывать точеных мускулистых ног. Сзади, из-под ворота туники, полоска ткани, достаточно длинная, чтобы поймать ветер, развевается, точно укороченный плащ. А на задниках кроссовок – крохотные серебряные крылышки.
Я как раз пытаюсь рассортировать мои девятнадцать японских фраз на все случаи жизни, когда она произносит – с безупречными оксбриджскими интонациями:
– Луиза Пейншо? Я – Гермико, личный ассистент мистера Аракава. Он попросил меня извиниться перед вами за неразбериху у ворот.
– Ага, конечно. – Небось локти себе грызет от отчаяния. Теперь моя очередь каяться. – Извините, что так опоздала. На карте школа казалась куда ближе к остановке «Курама».
– И, боюсь, когда спектакля нет, автобусы ходят ужасно нерегулярно, – любезно подхватывает Гермико.
– Я и не знала, что тут есть автобусы.
Она разворачивается и впервые смотрит на меня – действительно смотрит. Странное ощущение: здесь встретиться глазами – все равно что пернуть в битком набитом лифте: да, случается, но только в силу неизбежности.
– Вы доехали на такси – так далеко?
– Я дошла пешком. Гермико широко улыбается.
– Я тоже предпочитаю этот способ передвижения. Опускаю взгляд вниз, на ее ноги.
– Следующий раз обзаведусь более подходящей обувью.
– Нравится? – Она поворачивается на каблуке так, чтобы я могла лучше разглядеть тисненые серебряные крылышки.
– Это вы здесь купили?
– В Токио, – отвечает Гермико. – Знаете бутик «Трагические развлечения» в Хараюку?
– Да я в Токио всего пару дней пробыла.
Мы проходим между ладьей и слоном, громадные золотые ворога распахиваются, бригады чистильщиц в юбочках нигде не видно.
– Если не возражаете, – говорит Гермико, – мы с вами пройдем через зал «Благоуханный сад»; у труппы «Огонь» там генеральная репетиция. Мистер Аракава подумал, что вы перед интервью захотите взглянуть на девочек в деле. Вы когда-нибудь видели «Чистые сердца» на международных гастролях?
Я качаю головой.
– Мы играли и на Бродвее, и в Лондоне, в Уэст-Энде, хотя особого успеха не имели ни там, ни там. Зрители сочли нас несколько странными.
И кто бы мог подумать.
Зал «Благоуханный сад» и два здания по бокам – малый зал «Кокон» и административное здание «Уголок радости» – очень похожи на Линкольнский центр*, если, конечно, возможно вообразить себе Линкольнский центр, оштукатуренный розовым. Сквозь стеклянную оболочку зала «Благоуханный сад» различаю высокую двойную лестницу, что вьется вокруг тотемного столба из розового стекла, подсвеченного изнутри.
– Весь комплекс, – поясняет Гермико, в то время как двери зеркального стекла расходятся, пропуская нас в фойе «Благоуханного сада», – спроектировал выдающийся японский архитектор Кон Эдо. Вы знакомы с его работами?
Я качаю головой.
– Один из наших великих архитекторов-модернистов. Он учился у Корбюзье**, у Нимейера*** и… и… – подбирает третье имя.
– У Барбары Картленд****?
Гермико одаривает меня взглядом из-под изогнутых арок-бровей.
– Вижу, вам палец в рот не клади.
Обитые простеганной розовой кожей двери закрываются за нами с глухим стуком. Мы вошли в зрительный зал. На широкой сцене – одна-единственная декорация, лестница от одной кулисы до другой, под острым углом наклоненная в противоположную сторону от рампы. Пятьдесят или около того ступеней заканчиваются у горизонта, где в вышине медленно вращаются ветряные мельницы и стремительно летят облака.
* Линкольнский центр исполнительских искусств – театрально-концертный комплекс в Нью-Йорке, включающий в себя зал филармонии, театр «Метрополитен-опера», Театр штата Нью-Йорк, Театр «Вивиан Бомон», Театральную библиотеку, Музей исполнительских искусств и Джульярдскую музыкальную школу.
** Ле Корбюзье (наст, имя Шарль Эдуар Жаннере-Гри, 1887- 1965) – французский архитектор и дизайнер, основоположник современной архитектуры и дизайна жилища и мебели.
*** Нимейер Суарис Филью (р. 1907) – бразильский архитектор, почетный член АХ СССР (1983). Один из основателей бразильской школы современной архитектуры. Новаторски разрабатывает железобетонные конструкции, стремится к их эстетической выразительности, к экспрессии и пластическому богатству форм. Лауреат международной Ленинской премии (1963).
**** Картленд Барбара (1901-2000), британская романистка, автор более 700 любовных романов, «королева эскейпистской прозы» 60-х гг. Барбара Картленд славилась пристрастием к розовому шифону в одежде и к драгоценностям.
Возможно, мысль о хористках-японках вам в жизни не приходила в голову. Мне так и впрямь не приходила, вплоть до сего момента. Но вот вам пожалуйста, их несколько десятков: половина одеты как девочки, половина – как мальчики, и все отплясывают себе в ярких лакированных деревянных башмаках, девочки с желто-хромовыми косичками, торчащими из-под белых шапочек, и в щеголеватых белых передничках поверх ярко-синих юбок, мальчики в темно-синих бескозырках и блузах в тон, и все – и мальчики, и девочки – держат на вытянутых руках огромные круглые оранжевые сыры и, перемещаясь по узким стеклянным ступеням взад и вперед, поют по-японски что-то до странности знакомое.
– Что это за песня? – шепотом спрашиваю я у Гермико, когда многократно усиленный голос резко и невнятно лопочет что-то сверху. Танцоры замирают, напряженно прислушиваются, затем поднимают сыры и вновь начинают танцевать и петь.
«У тебя в голове ветряные мельницы», – поясняет Гермико.
Ну конечно же!
Голландцы и голландки расхаживают взад-вперед по высокой лестнице, круглые сыры раскачиваются туда-сюда, в то время как с колосников на еле различимых тросах спускается здоровенный сосновый шкаф. По мере того как он опускается все ниже, стенки его становятся прозрачными. В шкафу жмутся друг к другу семь-восемь человек – две взрослые пары, две девочки-подростка и высокий светловолосый мальчик – все в поношенной одежде, на рукаве у каждого – желтая шестиконечная звезда.
