— Твой старый друг…
— У меня нет ни малейшего желания осложнять нашу встречу, честное слово, нет.
— Тогда о'кей. А когда?
— Слово за тобой. В данный момент я совершенно свободна.
— В «Якоре». Часов в восемь. Хорошо?
— Согласна и на «Якорь».
* * *
С тех пор он там не был ни разу. Но все осталось по-старому: воздух был пропитан запахом запеченных кальмаров, а стены обтянуты старой джутовой мешковиной, подобранной в порту. На столах горели свечи, воткнутые в горлышки пустых бутылок. Уголок, который они всегда занимали, казалось, совершенно не изменился. Сколько вечеров они здесь провели! Болтая любовную чепуху, лаская друг друга, мечтая…
Он забрался на высокий табурет перед стойкой.
И когда тяжелый зеленый занавес на двери распахнулся, он наверняка знал: это — она. Точно минута в минуту, как всегда. Так же точно, как и то, что он приходил раньше на пять минут.
Сначала она бросила взгляд в их уголок. Затем на стойку. Сощурила глаза. Вновь осмотрелась вокруг, потом взглянула на Шпербера. Тряхнув головой, подошла к нему
— Привет, Йохен!
Глаза ее внимательно смотрели на Шпербера.
— У тебя что-то случилось? Да? — Ее ясный, со знакомой хрипотцой голос. — Тебе плохо?
— Я не знаю, что со мной.
Он подвинул свободный табурет. Она стояла, не снимая куртки (ведь здесь же тепло, или это только ему казалось?), а ему так хотелось стянуть с нее эту широкую толстую куртку. Но она уже вскарабкалась на табурет, даже не освободившись от сумки, перекинутой через плечо, и сделала это, уже утвердившись на сиденье, Он попытался помочь ей, но опоздал.
— Спасибо, уже все в порядке.
Она заказала пиво.
Украдкой они рассматривали друг друга. Она казалась не такой гибкой, как раньше. Взгляд ее стал каким-то рассеянным, пожалуй, немного более доброжелательным. Но как раз именно это его почему-то успокоило: женщина, сидевшая сейчас рядом, не была той Сюзанной, которую он представлял себе в первые месяцы после ее отъезда. Хохотушка, у которой на все был скорый ответ, которой нравились неожиданные перемены, которая постоянно меняла тему разговоров и знакомства и которая вдруг начинала искать уединения, впадала в меланхолию и апатию…
— Ты выглядишь забавно с этим коротким ежиком на голове. — Когда Сюзанна смеялась, глаза ее становились как щелочки. — Это обязательно?
— Да, я получил приказ отправиться в парикмахерскую. С остатками разделается наш гарнизонный фигаро по указанию моего взводного.
— А не лучше ли тебе было уехать в Канаду?
— Приказ о призыве на военную службу я получил за полгода до экзаменов. А что служба? Я думал, пятнадцать месяцев быстро пролетят. Но сейчас все выглядит совсем иначе.
— Я очень рада увидеть тебя. Ведь в конце концов мы когда-то хорошо знали друг друга.
Это что-то новое. Нет, нет, нового не будет, фильм давно уже прокручен. И кусок ленты о них обоих — тоже. И это факт. Так и хочется сказать: исторический факт. А почему бы ему не сказать ей прямо и просто: «Я думаю, в этом что-то есть, наше прошлое не разбито вдребезги, в каждом из нас сохранилось какое-то чувство». Тогда она спросит: «Что ты этим хочешь сказать?» «Что я не хотел бы полностью выбросить тебя из головы, — ответит он, — что я не хочу ворошить старое, но мне это сделать никак нельзя после истории с Ульфом». — «Нельзя? А что же тебе можно?» — «Я всегда знаю лишь то, чего я не хочу или чего мне нельзя»,
Шпербер отвлекся от этого мысленного диалога. Хорошо, если бы он состоялся. Но Йохен предпочитал скрывать свои слова. Хотя такое поведение трудно согласовать с истинными чувствами. Нет, лучше об этом не говорить. Фразы, риторика — все это ни к чему. А если возникает прежнее чувство — игнорировать. Тогда оно исчезнет. Это должно быть сделано здесь, и именно сегодня или никогда.
— А что ты? Вкалываешь?
— Я приехала из Рима. Учусь там в школе дизайна. Семестр кончился, вот я и явилась. Надо захватить туда кое-что.
Ее прощальный поцелуй был коротким. Но он ощущал его на щеке все то долгое время, пока ехал в поезде и глядел, как в полосах света, падавших из окон вагона, мелькали дома, улицы, мосты и каналы, то подскакивая вверх, то опускаясь вниз, пока, наконец, спокойно не потянулись поля с влажно-зелеными хлебами.
Да, разговор в «Якоре» в общем-то закончился ничем. «Будет случай — давай встретимся еще», — сказала она, заканчивая беседу.
Но когда и где — об этом не было сказано ни слова.
Шпербер проснулся только около одиннадцати. Выспался. У других койки уже были заправлены как положено. Его — смята, но он ее так и оставил. Ему казалось, что сегодня произойдет нечто необычное. Он надел спецовку и спортивные туфли, сел завтракать у окна, подвинув к нему свою тумбочку. Солнечные зайчики от распахнутой напротив половинки двери в казарму били ему в глаза. Он задернул занавеску, оставив узкую щель.
В пакете для НЗ еще сохранились кое-какие резервы. Шпербер вскрыл жестяную коробку с нечерствеющим хлебом из муки грубого помола — светло-коричневый комок выкатился оттуда. Но заранее разрезанные ломти хлеба так склеились, что эту массу вновь пришлось рассекать острым складным ножом. Наверняка хлеб пролежал несколько лет. Из алюминиевого тюбика он выдавил на кусок хлеба маргарин для бутербродов, а из другого — жидкий земляничный мармелад. В складном металлическом стакане на заправленной сухим спиртом горелке вскипятил воду, прямо зубами разорвал пакетик с растворимым чаем, высыпал содержимое в кипяток, щедро добавил сахару из специальной упаковки. На другой ломоть, черняшки выдавил из третьего тюбика плавленый сыр с петрушкой и еще какой-то зеленью.
И, вообразив себя солдатом из части, отрезанной непрерывным огнем противника от служб снабжения, добыл из НЗ последний кусок маргарина и последний ломоть хлеба. Кусок шоколада с кофеином — на ужин, ну а если полезут с газом, тогда на морду атомно-бактериологическо-химическую защитную маску и инъекцию атропина в ляжку.
Потом он пил долгими жадными глотками горячий чай с ромом из фляжки. И это было последнее удовольствие.
Желтые занавески тихо лизали подоконник. Голубое небо. Кругом мир и покой.
Наконец он решился: «Сделаю-ка я прогулку по окрестностям казарменного городка». Местность он, конечно, знал плохо: видел мельком, когда проходил в казарму, во время строевых занятий и стрелковой подготовки.
Шпербер засунул руки глубоко в карманы брюк. Лет десять назад он совершил весеннюю вылазку за город. И с тех пор ему запомнились ласточки, пробивающиеся сквозь ветер, аромат скошенной травы и запах ила…
Шпербер сошел с бетонки и направился по выложенной плитками узкой дороге, проходившей с задней стороны казарм шестой и восьмой батарей, и попал наконец на утоптанную тропинку вдоль стены, окружавшей военный городок. Наверху острыми, как ножи, краями сверкали под солнцем зеленые, коричневые, белые осколки стекла, прочно вмазанные цементом в камень. Было слышно, как за стеной раздавался женский смех. Вот сейчас, с увольнительной в кармане куртки, он перемахнет на ту сторону через забор, хотя положено проходить через проходную…
Он прошел из конца в конец тропинку, обегавшую всю территорию. Зону безопасности там, где кончалась стена, ограждал высокий забор из колючей проволоки. Перед ним росла жесткая трава. Между сухими пучками виднелись покрытые ржавыми потеками обломки железобетона. Что это — следы войны?
Далеко-далеко простиралось поле, упираясь у горизонта в новые навесы из асбестового шифера. Он полез, продираясь через одичавшие красно-зеленые кусты черной смородины, сквозь заросли дрока, который скоро должен расцвести, и вышел на бетонную дорогу, вдоль которой, деля ее на две неравные части, проходил стыковочный шов. Осторожными шагами, размахивая руками для равновесия, он пустился по этому шву, как по гимнастическому бревну, мимо болота и луговины, пока не добрался до навесов. Там стояли «жуки» — пятитонные грузовики фирмы МАН. Капоты двигателей — тупорылые, угловатые — выглядели как спесивые морды; снизу они были туго стянуты резиновыми жгутами. Бамперы — из двух корытообразных пластин железа шириной в две ладони каждая — изогнуты на концах. Там были укреплены почти вертикально пружинящие прутья с круглыми белыми шарами-ограничителями. Посередине бампера — кованая муфта с патентованным стопором, густо смазанная, прочная, укрепленная на выступе в форме ласточкиного хвоста. Он схватился за одну из цапф и потянул рычаг с такой силой, как будто ему нужно было оттащить быка. Безрезультатно. На каждом прицепе была такая же муфта. Как ребята сквернословили, когда приходилось натягивать стальные жилы тросов на эти муфты! Чертова работка! «Жуки» стояли под навесами в определенном порядке: второй выдвинут вперед, четвертый сдвинут назад, шестой — вперед, седьмой — назад. Так они и стояли уступами, чтобы удобнее было развернуться по тревоге. Вот бы на одного такого «жука» настоящего наездника: он бы проломил самую толстенную стену!
