– Ну так съешь кусочек!
Ари показывает коричневый комок, и Марк, которому осточертело все время отказываться, глотает, морщась от отвращения.
– Да вы сами-то пробовали это? Вот уж точно – дерьмо! Марк сидит по-турецки. В клубе у него не было времени грустить, но здесь, над городом, меланхолия мягкой лапой цепко хватает его за сердце. Он безостановочно жалеет о тех, кого нет с ним на крыше. Ему их не хватает – как тех событий, что никогда не случатся, и тех произведений, которые никто не напишет. Наверняка там, за облаками, сверкают звезды. Ледяной ветер подует и улетит. Небо похоже на море. Марк отводит глаза, смотрит вниз; ему чудится – набери он побольше воздуха в легкие, смог бы нырнуть в небосвод.
Примостившись на досточке в тридцати метрах над землей, Жан-Жорж вещает. Во время подобной вылазки на сверкающую крышу Центра межэтнических отношений один их приятель погиб, пролетев вниз пять этажей. Марк никогда не забудет его последних слов: «Все более чем прекрасно!» Он произнес их за секунду до прыжка в полуночную тьму. (Если быть совсем уж точным, то его тело распласталось на асфальте в пять секунд первого.)
– Друзья мои, – восклицает Жан-Жорж, – грядет конец мира. Сотрется различие между Патриком и Робером Сабатье. Между владельцами яхт и экипажем. Что до космополитичной элиты, у них и так никогда не было крыши над головой. Общество потребления погибнет. Общество массовой информации погибнет следом. Выживет только общество мастурбации! Сегодня весь мир дрочит! Мастурбация – новый опиум для народа! Онанисты всех стран, соединяйтесь! Добьемся мы освобожденья своею собственной рукой! Простим Марку веселость, с которой он реагирует: отрава Ари мало-помалу растекается по венам. Жан-Жорж ограничивается тем, что время от времени нюхает клей, налитый в пустую фляжку из-под бурбона. Да здравствует новый дивный мир всеобщего Рукоблудия! Социологи назовут это индивидуализмом, но я заявляю: мы живем в эпоху онанистического интернационала!
– Но в этом же нет ничего плохого… – вставляет Майк Шопен, светский «вольный стрелок».
– А, нам пытаются противоречить! Очевидно, товарищ полагает, что общество мастурбации ждет долгая жизнь! Не тешьте себя иллюзиями, дорогие мои. Оно вас всех убьет. Если онанизм станет идеалом, мир устремится к гибели. Ибо мастурбация – полная противоположность жизни. Кончить на скорую руку, выбросить свое семя в пространство, забыться в пустоте. Мастурбация ничего не дает никому, особенно тому, кто ею занимается. Она подтачивает нас исподволь. Увы, дамы и господа: КОНЕЦ МИРА БУДЕТ ВЯЛЫМ ОРГАЗМОМ! Спасибо за внимание.
Усаживаясь, Жан-Жорж неожиданно громко пускает газы. Его речь почти убедила Марка, но он уже ничего не боится. У него всегда при себе паспорт, чтобы в любой момент отправиться куда угодно. Именно поэтому он никуда и не едет. И вот он встает и тоже берет слово:
– Ах, если бы кто-нибудь сумел восстановить Берлинскую стену… Насколько лучше мы бы себя чувствовали под защитой бывших врагов! Но – увы! – все кончено.
Он слюнит палец, чтобы определить направление ветра, потом возвращает руку в карман.
– Нашему поколению не досталось никаких идеи. Мы блуждаем по пустыне, ни хрена не понимая. Давайте кинем взгляд на то, что нам предлагают… Экология?
Собравшиеся шикают. Марк продолжает:
– Жуткое дело с экологией. Природа боится пустоты, именно поэтому мы боимся природы. Око за око, зуб за зуб… Религия? Жан-Жорж сдерживает зевок… Марк чувствует, как им овладевает неведомая сила.
– Каждый верит, во что хочет, но согласитесь, что ислам подает дурной пример: религия, которая запирает на замок женщин и убивает писателей, покоится на неверных основах. Что до Папы Римского, промолчим о нем, чтобы не расстраивать наших бабушек и дедушек. Папа – это тот тип, в белом, который проповедует черным, чтобы те не пользовались презервативами, и это – в разгар эпидемии смертельной болезни… Так, что там у нас еще осталось по идеологической части? Ах да, социальный либерализм! Или вы предпочитаете либеральный социализм?
Один из приятелей Ари, отвечающий в «Креди Сюисс Ферст Бостон» за слияния и новые счета, обобщает реакцию публики одной фразой:
– В тот день, когда все взлетит, мы все улетим!
– Заметьте – это ВАШ вывод! – радуется Марк. – Мы живем в царстве бабок, безработицы, пустоты и ничтожества… Итак, с КАКОЙ идеологией мы войдем в грядущее столетие? Внимание, парни! Если сами не найдете правильный ответ, придут фашизоиды, а они шутить не станут.
– НАРКОШИЗОИДЫ? – переспрашивает Ари, затягиваясь. Да нет, красно-коричневые, левые радикалы или крайне правые марксисты, вся эта шатия. Если мы их не прижмем, они окажутся у власти в конце Уже этого десятилетия.
И тут все присутствующие, вдохновленные горними ветрами и конопляным дымком, начинают наперебой предлагать спасительную идеологию:
– Что скажете насчет антилейборизма? Если в обществе будут одни безработные, некому будет завидовать.
– А я могу предложить лучшую систему: общество не-потребления, в котором люди перестанут покупать продукты в магазинах. Все перейдут на вторсырье.
– Нет, моя идея еще круче: тотальное перераспределение. Сначала для всех вычисляется ВНП, оплачиваемый общим НДС. Если угодно, называйте это капиталистическим коллективизмом.
– А что скажете об анархо-плутократии? О мире, в котором не будет ни соцобеспечения, ни подоходного налога, ни запрета на курение, где все наркотики легализуют, а единственную оставшуюся частную собственность будет охранять армия ночных сторожей…
Марк с жалостью смотрит на дело рук своих. Его Генеральные штаты выглядят весьма заштатно. Он подводит черту:
– Мимо кассы. Все вы пролетели. Будущее – за парижским сепаратизмом. Ари и Жан-Жорж переглядываются, но Марк твердо стоит на своем.
– Да, да, именно так. Но не в значении светской жизни или элитарности аристократических кварталов. Я имею в виду борьбу за независимость города Парижа. Будем как корсиканцы, баски и ирландцы только они во всей Европе достойны уважения! Создадим нашу ООП – Организацию освобождения Парижа – и приступим к осуществлению террористических актов против преступной Французской Республики, которая хочет заставить нас жить в одной стране с бретонцами, беррийцами и эльзасцами. Неужели мы позволим, чтобы самый красивый город мира оказался в распоряжении всех этих провинциалов? Да здравствует Париж, долой Францию! Вы готовы умереть за наш город? Нестройным хором аудитория выражает свою поддержку. Тогда Марк предлагает им несколько лозунгов, из которых самый мнемотехничный – следующий: «Париж – не Франция! Парижане – нация». Повторишь такое вслух раз двести, сам начинаешь верить в то, что говоришь!
Проходит полчаса, и революции откладываются. Телевизионные антенны вспарывают брюхо чернильно-черным облакам. Издалека крыша церкви Мадлен напоминает сцену из диснеевских «Котов-аристократов». Эта маленькая, клюющая носом компания сильно смахивает на собрание короткошерстных черногрудых уличных котов. Они не мурлыкают. Так, мявкают… их и гонять-то не за что.
Фаб растянулся на спине. Он смотрит в хмурое небо.
– 24 февраля 1987 года звезда Сандулеак 69-202 взорвалась в районе Большого Магелланова облака в ста восьмидесяти тысячах световых лет от Земли. Если бы эта сверхновая взорвалась чуть ближе, допустим, на расстоянии десяти световых лет, Земля мгновенно погибла бы. Сгорело бы все: животные, растения, биосфера. 24 февраля 1987 года могло стать последним днем этой планеты. Чем вы занимались 24 февраля 1987 года? В ответ – всеобщее молчание.
– Маленький шарик с маленькими зверушками – людьми – испарился бы, – иронизирует Ари.
– Ах, если бы так! – вздыхает Марк. – Не выпендривались бы тогда все эти умники – Пруст, Джойс, Селин… Их писанина сгинула бы на веки вечные! Нечто объединяет эту компанию в единое целое. На вечеринке каждый из них был одинок среди остальных, а сейчас они становятся командой. Томление духа не есть бесплодная игра: каждый из них ждет, что товарищ поделится с ним печальной и поэтичной историей; наступил тот редкий момент, когда время останавливается и любой может почувствовать себя несчастным, сохраняя при этом полную невозмутимость. Не каждый день переживаешь конец света.
Площадь Мадлен и улица Руайяль перетекают в улицу Тронше, а ресторан «Фошон» стоит напротив кафе «Эдиар». Франсуа Миттеран правит Францией уже больше десяти лет. В это время суток мало что происходит. Группка полицейских изучает урон, нанесенный окрестным бутикам. Раздосадованные, они срывают злость – словесно – на слишком ярко накрашенных дамочках, сидящих в своих машинах с папашками из Везине. Потом легавые исчезают в сверкании мигалок.
– Смотрите, – восклицает Жан-Жорж, – Блонден не умер! И верно: посреди мостовой несколько гуляк, вообразивших себя тореадорами, сняли пиджаки, превратили их в мулеты и укрощают машины, едущие в сторону бульвара.
