Твоя одежда беспорядочно ниспадала на пол со спинки стула. Ну и пусть, подумал ты. Надо взять что-нибудь новенькое, специально для нового утра. Что-нибудь свежее, чистое и хрустящее; что-нибудь светлое. Только тихо: ты не хочешь разбудить Мэри, поэтому — ничего хрустящего.
Осторожно, бесшумно, мягко — открываем ящик с носками, ящик с бельем, отделение для рубашек, дверцу гардероба. Какой костюм? Костюм под стать дню, конечно. Промежуточный — между днем внутри тебя и днем снаружи, устраивающий и того, и другого. Светло-голубой, решил ты. Сдержанный, но подчеркивающий глубинную радость.
Схватив таз в одну руку, ты захлопнул дверь спальни с отнюдь не бесшумным щелчком и — вниз по лестнице, по две ступеньки за раз. Не так быстро, однако. Одна ступенька. Две. Три. И четыре, и пять, и шесть, потом — поворот. Семь, девять, одиннадцать, и так до самого низа.
В кухню. Таз — на место, где ему должно быть. Потом — чай, тосты и Моцарт. Прекрасное утро. Ты открыл заднюю дверь и сделал глубокий вдох: прекрасный день. Птицы поют, деревья шуршат от удовольствия, цветы растут, благоухают и все вокруг расцвечивают. Кусты, каменный забор, небо. Еще один глубокий вдох и — назад к тостам.
Стол накрыт, ты собирался позвать всех вниз. Чашки и тарелки, ложки и тарелки. Скорее, ты торопишь своих домашних, чтобы увидеть сад, услышать птиц, чтобы дышать и жить.
Стол выглядел прекрасно, чай был отличным (и еще был лишний кипяток на всякий случай). Был мармелад, мед, масло, джем и «Шреддиз». Пир. Ты позвал их на пир. Были тосты, холодное свежее молоко и…
И они вошли! Ты поприветствовал их: доброе утро, стул для Элиз; стул для Тома; стул для Мэри, доброй твоей жены. И последний стул — для себя, любимого. Все вместе наконец. Семейный завтрак. Семейный пир.
Улыбки и горячий намасленный тост. Четыре наполненные до краев чашки, с лимоном для Мэри. Замечательно, замечательно. Три заспанных личика, три зевающих ротика. Сад все еще светится, чай вкусен, и Моцарт — Моцарт! Концерт номер десять, написан, когда ему было десять, две сотни лет назад, и все так же свеж, как в это утро…
— Нельзя попасть на радио, если тебе всего десять, — высказался младший Том.
— Почему же, можно, — рассмеялся ты.
— А я попаду? — спросил он.
— Если напишешь музыку, такую же хорошую, как эта, — ответил ты, потом немного промурлыкал мелодию, дирижируя себе ножом для масла. — Следующим будет рондо — отличная вещь!
— Рондо скучное, — изрекла Элиз.
— Скучное? — переспросил ты с притворным скептицизмом.
— И еще слишком громкое. — Мэри протянула руку и сделала звук тише. Это были первые слова, которые она произнесла после того, как спустилась. Утреннее приветствие.
Какое-то время она сидела — очень тихо. Потом попила чаю. Ты встал рано, чтобы приготовить завтрак для всех — сюрприз! И все, что она смогла сказать, это: «Музыка слишком громкая».
Ты выпил еще чашку чая. Сад был за окном, и небо тоже. Солнечный свет. Мэри просто устала, и все. Ты улыбнулся ей. Три минуты минуло. Рондо.
Моцарта должен был превзойти его сын, так тебе рассказывали. Стандартная шуточка ведущего концерт, хотя утверждают, что настоящим отцом Франца Ксавера был Зюсмайр, ученик Моцарта, тот, который закончил «Реквием». Ты не слышал ничего из того, что написал сын. Интересно, должно быть, подумал ты. Мэри разговаривала с Томом о его уроках плавания и визите к бабушке сегодня вечером. Элиз захотелось апельсинового сока. У Франца Ксавера Моцарта было более сорока опусов. Им сегодня пренебрегают. Фортепианное трио. Еще минута прошла, и ты подумал про себя: «Справедливо пренебрегают».
Прошло еще десять минут — и завтрак окончен.
Ты сообщил Мэри, что хотел бы ей что-то показать. Время выбрал не самое подходящее; ты знал, что она злится, и все же повел ее в сад. Ты хотел обнять ее и сказать, что любишь ее. Ты знал, что момент не самый подходящий.
Патио. Что она думает о том, если у них появится патио, где вся семья могла бы собираться за столом летними вечерами?
— Я мог бы перенести навес повыше, — предложил ты. — И выложить дорожку брусчаткой, или как там называют этот камень. От застекленных дверей до самой лужайки.
Мэри ничего не ответила. Она стояла рядом с задней дверью. Ты продолжал говорить, развивая предложенный проект: всепогодный стол с четырьмя стульями и еще двумя дополнительными, складными, на случай гостей. Какой цвет подойдет лучше, спросил ты ее? А зонт — посередине? Дополнительная розетка на боковой стене — для лампы, не очень яркой, впрочем. И, конечно, зафиксированной в положении выше, чем…
Не говоря ни слова, Мэри пошла назад к дому. И хотя ты понимал, что это ухудшит положение, ты последовал за ней.
— Что с тобой происходит? — требовательно спросил ты. Она сверкнула на тебя глазами, но ничего не ответила. — Я спрашиваю, что с тобой?
Она повернулась, чтобы выйти из кухни. Ты потянулся и схватил ее за руку.
— Отпусти, — твердо сказала Мэри.
— Я задал тебе вопрос.
— И?
— И хочу получить ответ, — продолжал настаивать ты.
— Что же, тогда тебе только и остается, что хотеть, — ответила она и отвернулась. Потом вышла в холл и позвала Тома и Элиз.
Несколько мгновений ты продолжал стоять в кухне. Затем последовал за ней. Мэри открывала переднюю дверь. Том скорее всего уже вышел; Элиз обернулась, чтобы помахать на прощание. Еще через мгновение дом опустеет — кроме тебя, оставшегося здесь в изоляции.
— Мэри… — начал ты.
— Вечером, Моррис. — Затем, закрывая за собой дверь, добавила: — Если ты будешь дома и не будешь слишком пьян.
Ты слышал, как они спускаются по ступеням, потом идут по гравию дорожки. Хлопнула дверь машины, завелся двигатель, и Мэри отъехала.
Еще почти минуту ты продолжал стоять посреди холла, затем вернулся в кухню, где поднял свой кейс, запер заднюю дверь и выключил радио. Пора идти.
Ты прибыл на станцию на несколько минут раньше, чем надо, — в восемь семнадцать к поезду восемь двадцать три, поэтому стал вышагивать по платформе взад и вперед. Потом сел возле шоколадных автоматов. Взгляд в пустое небо. Взгляд вниз на пути, на ограждение, предупредительную надпись, расписание. Человек в белой вязаной куртке и джинсах спросил у тебя время. Ты сказал. Опьяняющий запах духов: мимо прошла женщина в красных туфлях. Мужчина с серыми заспанными глазами. Краснолицый мужчина, опухший.
На звук поезда, въезжающего на станцию, ты обернулся и заметил белый листок бумаги, мелькнувший перед окном машиниста. Надолго секунды ты вспомнил о коттедже, в котором жил ребенком, о его белых стенах, потом поезд резко затормозил. Наполовину въехав на станцию.
Машинист выскакивает на платформу в нескольких футах от тебя. Он кричит:
— Я кого-то задавил! Я кого-то задавил! — и бросается назад в кабину. Через окно ты слышишь, как он жалуется в рацию: — Я кого-то задавил! Я кого-то задавил!
Машинист похож на тонущего — руки бешено машут, рот широко открыт.
Пассажиры высунулись из окон и открыли двери вагонов, чтобы посмотреть, что происходит. Те, кто собирался сесть на поезд, подошли к краю платформы и глядят вниз, стараясь там что-то получше рассмотреть. Рассмотрев, тут же немедленно отворачиваются от мешанины цветов под колесами. Ты смотришь на нее. Совершенно незнакомый человек обращается к тебе — ты киваешь и продолжаешь смотреть. Совершенно незнакомый человек обращается к кому-то еще. Вы втроем смотрите вниз на останки человека в белой вязаной крутке и джинсах. На мешанину цветов. Меньше минуты назад он стоял рядом с тобой. А сейчас он находится еще дальше, чем ты только начинаешь осознавать.
Еще один незнакомец обращается к тебе. Похоже, всем необходимо поговорить, что-то сказать кому-то. Ты ощущаешь это вокруг себя и внутри себя. Что-то вроде паники. Тебе тоже хочется заговорить, дотронуться до кого-то.
Машинист стоит возле моторного вагона. Он молод, едва ли даже твоего возраста. Какой-то мужчина держит его за руку, чуть повыше локтя, словно поддерживая. По другую сторону от машиниста возбужденно разговаривают мужчина и женщина. Ты улавливаешь фразу: «Как быстро, как быстро». Машинист повторяет свою версию и трясет головой. Его прощают, оправдывают, его поддерживают, его слушают. Прощен, оправдан, поддержан, выслушан, еще раз и еще.
Ты вышагиваешь взад-вперед, глядя то на мертвое тело под колесами поезда, то на активность вокруг машиниста — пытаясь понять значение того, что произошло. И хотя ты никогда раньше не видел человека в белой вязаной куртке и джинсах, ты чувствуешь, что должен быть расстроен. Рядом плачет женщина.
Часть пассажиров начинает расходиться, чтобы выбрать другие варианты добраться до места назначения. Люди стоят группами, обсуждая наличие такси и автобусов: как долго еще придется ждать, пока не восстановят движение поездов? Возможно ли так перевести стрелки, чтобы поезда обоих направлений могли останавливаться у другой платформы?
