– Весна… Скоро вообще тепло будет.
– Ага.
– Мы не познакомились. Я – Иван.
– А я – Вова.
Мы жмем руки. Он достает пачку «беломора», закуривает.
– Где-нибудь учишься?
– В инязе. А ты?
– Не учусь и не работаю. Музыкой занимаюсь. У меня группа своя – «Дом правительства». Слышал?
– Не-а.
– Неудивительно. Мы – в глубоком андеграунде, концерты редко бывают.
– И что, ты больше ничем не занимаешься, только музыкой?
– Ну, кручусь иногда понемногу – жить надо на что-то… А чтобы там институт, профессия – мне это на фиг не надо. Поэтому и поступать никуда не стал. Для чего? Чтобы потому всю жизнь тянуть лямку? Всегда есть выбор: или ты живешь, или ты существуешь – копишь там на машину, на мебель или на новый телевизор. Это такое болото, что просто чума. Капитализм сам по себе говно, я им не восторгаюсь. Это – гнилая система, засасывает любого, кто не просек. Но им тоже можно пользоваться, и он мне помогает жить и играть музыку, которую я хочу играть…
– А как он тебе помогает?
– …Можно сказать, я играю рок. Хотя это слово такое – неправильное. Сейчас всякое говно называют роком.
– А что бы ты назвал роком?
– Прежде всего, панк. «Секс Пистолз» и прочие… «Дэд Кеннедис», например – классная банда. Слышал, когда-нибудь?
– Не-а.
– Зря. Очень рекомендую. Дал бы послушать, но у меня самого сейчас нет, все разобрали послушать.
* * *
Выхожу из трамвая. На остановке – новый киоск. Левая сторона витрины заставлена бутылками и жестяными банками. Видов десять водки, спирт «Royal», «Амаретто» в квадратных бутылках, пиво, кока-кола, фанта, пепси.
У второго подъезда пацан мучает девушку: поднял и держит, как будто собрался бросить в лужу. Она пищит и хохочет. У нее задралась куртка и юбка, видны трусы под колготками. Капает с крыш.
Смотрю на окна. На четвертом махает рукой Бородатый. Я махаю в ответ.
Поднимаюсь по лестнице. Бородатый приоткрывает дверь, высовывается.
– Привет, студент. Что это тебя не видно было?
– В больнице был.
– А что такое?
– Так, нервы.
– Такой молодой – и уже нервы. Водочкой надо лечиться. А доктора эти – уроды и суки, им только взятки носи. Я этим гондонам не верю.
Вытаскиваю из кармана ключ.
– А я тебе это хотел сказать – ну, чтобы ты там не удивлялся… Короче, Нинка умерла неделю назад. Завтра как раз будут девять дней делать. Напилась – и головой об табуретку. Об угол. И насмерть. В квартире теперь Сергей – племянник ейный. Сейчас его нет, а вообще надо тебе новую комнату искать. Как ты с ними будешь? Он, Людка и двое малых. Могу, кстати, помочь. У меня тетка живет на Кузьмы Чорнага, она раньше комнату сдавала. Может, и сейчас…
Открываю ключом дверь, захожу. Бросаю сумку на пол, прохожу в свою комнату. У батареи – детская кроватка, на полу – мокрые ползунки. Воняет сцулями.
Хлопает дверь, заходит чувак. Лет тридцать, коротко стриженный, в очках.
– Привет. Я Сергей.
Он сует мне руку.
– Привет.
– А ты, значит, Володя. Где был, в больнице? Мне тетка говорила – пухом ей земля. А что с тобой такое было?
– Нервы. Я перед больницей отдал ей деньги вперед. До конца марта.
– Ну, отдал, значит – живи. Никто этих денег не видел, ясный пень. Но я тебе верю, не буду тебя насчет этого допекать. Отдал – значит отдал. А вообще – ну, ты сам видишь. У меня жена, двое детей. Мы ж не будем все в одной комнате, правильно? Ну, если мы с тобой сдружимся за это время, то будешь жить. А так – нет. Чтоб без обид, ладно? Держи пять.
* * *
В окне – солнце и облака над домами.
Кузнецов говорит:
– Должен просить вас, ребята, о снисхождении. Я вчера слишком много выпил шампанского по случаю восьмого марта, так что полноценной пары не получится. Но следующий раз наверстаем, обязательно…
Он поднимается, подходит к окну, открывает форточку с налепленной белой бумагой.
– Весной всегда хочется куда-нибудь сбежать из этой страны. Я был во многих странах, но хуже, чем здесь, еще не видел. Можете мне поверить. Такая, извиняюсь, жопа…
– А почему вы не уедете насовсем? – спрашивает Конкина.
– Ответить вам честно? Я люблю свою родину. Какая ни уродина, а все ж своя… Хотя когда-нибудь она меня, наверно, достанет…
Беру со стола плохо вытертый склизкий поднос, встаю за Голубовичем в очередь к раздаче.
Говорю ему:
– Ненавижу эту столовую, здесь всегда воняет.
– По фигу. Во всех столовых воняет. Вот если б открыли «Макдональдсы», как в Москве, это я понимаю…
– А деньги где брать на «Макдональдсы»?
– Зарабатывать.
В очереди за нами – чуваки с французского потока. Один говорит другому:
– Одолжи мне бабок, а то я поиздержался на базаре…
– Не одолжу. У меня самого мало.
– Что, боишься, что доллар скакнет? Ну давай я тебе по курсу отдам, шестьдесят центов, а?
Голубович берет рассольник, тефтели с пюре и компот, я – молочный суп с макаронами, пюре без ничего, с подливкой и чай.
Садимся за стол у выхода, я сдвигаю на угол стола чей-то поднос с грязными тарелками.
Голубович говорит:
– Я летом еду в Штаты – работать в детском лагере. Собеседование уже прошел. Еще из наших едут Сивакова и Марченко. А со всего курса, может, человек двадцать. Платишь сто пятьдесят баксов, тебе берут билет, отправляют в Штаты – там проживание-питание бесплатно, и еще карманные деньги баксов двести. Короче, остаешься в плюсе.
– А если кинут?
– Кто кинет?
– Ну, бабки отдашь – и никакой тебе Америки?
– Не, такой фигни быть не может. Это ж американская контора, у них офис – в Риге, работают на весь бывший СССР. Не, все солидно, иначе я б и не пошел. А так и язык, и просто посмотреть, и денег… Хотя денег и здесь можно заработать. Черновская со сто второй группы – знаешь ты ее, такая высокая, в черных джинсах ходит – устроилась на фирму, где индусы. Что-то им переводит. Платят нормально. Сколько точно – не говорит, конечно.
– А тебе не в лом – в лагерь, с детьми?
– А что такого, что с детьми? Чуть что – по жопе, и все будет класс… Да, Есина выгнали – он так зимнюю сессию и не сдал. Забухал пацан. Сейчас армия светит, если не отмажется. А учеба – все ерунда, как раньше было, так и теперь. У Кузнецова то синхронный перевод, то конференция, то миссионеры приезжают. Крутится чувак нормально – и здесь зарплата идет, и на халтурах баксов, может, сто имеет.
– Может, и больше.
– Да, может, и больше. А я, если б со Штатами не получилось, поехал бы куда-нибудь в Европу. Визу открыть, типа за машиной или по приглашению левому, а там устроиться поработать, дворником там или на ферме. Знаешь, сколько можно поднять? Там за такие деньги никто не будет работать – за тысячу марок. А у нас это, представляешь, сколько? Приехал, обменял десять марок – и жратвы всякой на неделю можно купить.
– А как работать с такой визой? По ней, вроде, нельзя?
– Ну и что, что нельзя? А кто там тебя поймает? Ну а если и поймают – в тюрьму ж за это не посадят и деньги, что заработал, не заберут. Хотя в Европе можно и в тюрьме посидеть. Мне рассказывали – пацан с переводческого ездил в Швейцарию, и его там посадили: оружие нашли или что-то типа того. Так там тюрьма – как наша гостиница «Юбилейная». Кормежка хорошая, на работу ходил, причем платили, и платили нормально.
– Значит, можно поехать в Швейцарию, разбить там витрину… Тебя посадят, скажем, на месяц… Ты это время работаешь, потом берешь бабки – и домой?
– Ну, можно и так. Только за витрину вряд ли посадят. Там это копейки стоит.
* * *
Поднимаемся с Бородатым по лестнице «хрущевки». Третий этаж. Бородатый звонит, открывает бабка в черном сарафане.
– Здравствуй, тетка. Вот привел тебе квартиранта – я говорил про него, помнишь? Хороший пацан, жил у Нинки, а она – ты ж знаешь – умерла.
Я и Бородатый разуваемся в узкой прихожей.
– Вот эта – комната, – говорит бабка. – Можаш вадить, каго хочаш. Толька сматры – штоб не абакрали. У нас красть нечага, а у том гаду быу квартирант, милицыанер – у маленькай комнате. Жанаты, жонка – у дярэуне. И прывеу бабу на ноч. А у яго залатое кальцо было – и украла она. Нада было добра схавать, каб не нашла.
В комнате – сервант, кресла и диван с деревянными подлокотниками. Полированный ящик телевизора «Электрон» накрыт красной салфеткой. Занавеска закрывает проход в другую комнату.
– А то – другая комната, там – мы с Галей.
Комната – узкая, у стен – две кровати. На одной лежит в одежде бабка, глаза закрыты. Бородатый несильно дергает ее за пятку в простом чулке. Она вздрагивает, открывает глаза.
– Привет, что это ты разоспалась? Я вам квартиранта привел.
– Идите вы у жопу, дайте паспать.
Мы возвращаемся в первую комнату. Бабка говорит:
– У сорак втарой сейчас держат квартиранта, платит тры с палавиной тысячы – гэта с пастелью. Кали без пастели, то тры. Пайдет?
– Комната проходная. Вы телевизор будете смотреть, а мне учиться надо.
