— Я уж думал, вы сбежали, — улыбается Леннокс.
— Ну что ты, разве можно, — говорит Робин. В голосе уверенность, это действие кокаина. Одна дорожка — и становишься таким, каким всегда мечтал быть. Ему ли не понять. Стэрри такой допинг, по-хорошему, и не нужен. Она встряхивает головой (блестящие локоны рассыпаются по плечам), адресует Ленноксу улыбку. Он спешит в уборную. Кабинки шаткие, дверцы чисто символические. Не то что в Британии. В щели при желании можно все увидеть или, если вздумается, сверху заглянуть. Спокойствие. Он высыпает кокаин прямо на бачок
унитаза. С виду хороший товар. Удостоверением личности подравнивает кучку, делает дорожку. На секунду вспоминает о Труди, наверно, она сейчас в отеле, потом о Ките Гудвине, об «Анонимных наркоманах», сколько они пользы принесли. Пользыли? Сейчас все как ветром сдует. И посиневшее, холодное, в кровоподтеках личико Бритни. И тошнотворную ухмылку Мистера Кондитера. Все как ветром сдует.
Видения вычеркнуты белой дорожкой, Леннокс вышагивает по залу как колосс, грудь вперед, подбородок вверх. Стэрри и Робин танцуют, он присоединяется, двигается легко, естественно. Остальные танцующие чувствуют его превосходство, не могут не чувствовать здорового презрения к ним, пигмеям. Скукоживаются на глазах. Леннокс без боли вспоминает, сколько раз скверносебя вел — из-за его поведения они с Труди надолго расстались; каждая такая победа была что цацка на браслете дутого золота, и каждый проступок он совершал именно в таком состоянии.
Почему он так поступает, спрашивал себя Леннокс всякий раз, когда драйв, вызванный кокаином, заканчивался. Его невеста сейчас в отеле, по крайней мере он себе это внушил. Леннокса постоянно преследует мысль, что некое стоящее событие, реальная вечеринка, проходит без него. Его радар — мурашки под кожей — подсказывает: сейчас такой случай. В следующую секунду Леннокс соображает, что он — полицейский и что всякая стоящая вечеринка по определению проходит без него, она — для штатских. И если он, Леннокс, это сборище обнаружит, его задача не присоединиться, а разогнать. Впрочем, на две недели он тоже штатский. И здесь очень славно. «Мир рушится, и слава богу, что хватает людей слишком молодых или откровенно глупых, способных отплясывать в клубе и вообще вести себя так, будто вечеринка только началась».
Стэрри откидывает волосы и непроницаемыми своими глазами встречает Ленноксов полный вожделения взгляд.
— Мы продолжим у Робин дома. — Теперь она смотрит на подругу.
— Пойдем с нами, — приглашает Робин. — У нас еще кое-что есть.
Под «кое-чем» она, по мысли Леннокса, разумеет кокаин, а не марихуану, которую Леннокс терпеть не может.
— Пойдем. А где ты живешь? — Леннокс перекрикивает музыку.
— Там, в Майами.
— Я думал, Майами тут.
— Тут Майами-Бич, глупыш, — поддразнивает Робин. — А Майами — за дамбой.
— А, ну да. — Труди и Джинджер так и объясняли.
Они выходят на улицу. Головы легкие от кокаина. Леннокс намерен поймать такси, Стэрри его останавливает.
— Вон автобус. — Она кивает в сторону остановки. — Так дешевле.
На сей раз Леннокс платит ровно столько, сколько нужно. В автобусе полно пьяных, обычная ситуация в ночном транспорте, театр на колесах. Все трое садятся на последние места, Леннокс у окна, Робин рядом с ним, Стэрри перед ними. Стэрри говорит по мобильнику на испанском языке. Робин явно встревожена, тревога передается Ленноксу. В автобусе нет заднего стекла, только глухая стена, это спокойствия не добавляет. Противоестественно как-то: не видеть, откуда едешь.
— С кем ты разговаривала? — подозрительно спрашивает Робин — она еле дождалась, пока Стэрри нажмет «отбой».
— Так, подружка из моей забегаловки. — Стэрри пытается успокоить Робин поглаживанием по шее, а сама распространяется о неприятностях на работе: — Наш Мано, ну, я тебе рассказывала, так вот, он просто зверюга...
Повторив береговую линию, автобус внезапно разворачивается, минует длинный мост над полоской воды и въезжает непосредственно в Майами. Стэрри скребет ногтем пятно клея на стекле, пока не соображает, что клей снаружи. В окно видны доки с подъемными кранами и танкерами. Но особенно хороши круизные суда, их около дюжины, они словно плавучие дома, они великолепны; впрочем, настоящие небоскребы Майами, охраняющие бухту, все-таки их визуально принижают. Леннокс под впечатлением, голова после кокаина пустая, он снова сильный. Он скрипит зубами. Ему нравятся эти загадочные желтые огни, как они мерцают над водой по ту сторону заплеванного, замасленного, черного залива. Леннокс хочет туда, подальше от солнечного света и безупречных, белых, идеальных невест.
Темнота помавает балахоном, траченным неспящими окнами небоскребов местного сити; в центре Майами пусто, как в зачумленном бурге. Впечатление усиливается, когда трое выходят из автобуса. Впереди большая стройка, небоскребы — армия зомби; разной степени незавершенности, они одинаково обескуражены и молча ждут команды. Над ними, подобно омерзительным грифам, нависли скелеты подъемных кранов, терзают мертвую плоть.
— А вот отсюда дешевле на такси, — просвещает Стэрри.
Нетвердой походкой все трое направляются к стоянке, расположенной рядом с автобусной остановкой. Основная масса пассажиров вышла раньше, в порту, возле станции наземного метро, возле стадиона «Американ Эйрвейз» и не доезжая до центра, в квартале, переполненном ювелирными магазинчиками. Теперь перед ними ковыляет только одинокий пьяница, он разинул рот на задние габаритные огни автобуса, ясно, что это не его остановка. Леннокс запрокидывает голову, над ним знаменитый Метромувер, надземное метро: Майами больше похож на Бангкок, чем на американский или европейский город, по крайней мере из тех, где Ленноксу доводилось бывать. Единственное здание относительно старой постройки — суд графства Дэйд, внушительное, многоярусное, с широкими лестницами и колоннами. Величавый патриарх среди зеленых пижонов.
На стоянке три такси. Они усаживаются, Робин закуривает, сквозь кашель выдает не внушающему доверия водителю адрес. Последний кажется Ленноксу, устроившемуся на переднем сиденье, набором цифр, вроде шифра. На зеркале у водителя флажок, Леннокс опознает в нем государственный флаг Пуэрто-Рико. Профессиональное чутье подсказывает ему, что здесь опаснее всего работать не в полиции и не в пожарной части. Основная группа риска в Майами — таксисты, в большинстве своем нищие иммигранты. Круглосуточные автозаправки сейчас полностью на самообслуживании, кассиры ночных супермаркетов поголовно сидят за пуленепробиваемыми стеклами, да еще, пожалуй, и кнопку вызова полиции имеют под рукой. А вот искать удачи на пустынных улицах, иметь дело с наличными действительно рискованно.
Они едут по нищим районам, здесь нет жилых домов, здесь торгуют ширпотребом. Неряшливые, закрытые металлическими щитами лавки явно заброшены, не видно ни баров, ни других индикаторов наличия ночной жизни. Леннокс чувствует, назад пути нет, в нем крепнет дух противоречия. Водитель раздражен, раздражение проникает сквозь экран из оргстекла. В голосах Стэрри и Робин скрежещет металл, Ленноксу ясно: женщины ссорятся. Упоминают погибшего мальчика, сына Стэрри. Боль, вызванную этим упоминанием, Леннокс употребляет на то, чтобы распалить свое отвращение к Майами. Город, в котором он сейчас находится, и Майами-Бич — совсем не одно и то же. Здесь полно транспортных развязок, такси мчится по одной из них, несколько секунд Леннокс уверен, что они направляются в аэропорт. Внезапно они съезжают с бетонной дороги и оказываются в окрестностях Семнадцатой улицы. Ощущение, как если соскользнуть с краешка одного плоского мира и опуститься на качественно иное «блюдце».
— Добро пожаловать в Гавану, — произносит Стэрри. Она вскидывает черную бровь, возбуждение, улегшееся было после Ленноксовой потасовки с «менеджером» в баре, шипит и пузырится в ней, как в бутылке спрайта.
— Маленькая Гавана южнее. — Голос у Робин всё еще хриплый. — А у нас пошли Риверсайд.
— Риверсайд, ха! Тебе просто стыдно признаться, что ты живешь в кубинском квартале. — Стэрри вроде бы просто поддразнивает, но теперь с махровым акцентом, гундосит, как Рози Перес.
— Подумаешь, — парирует Робин. — Это же Майами. Здесь что ни квартал, то кубинский.
Пафосное «Риверсайд» коробит Леннокса. В Эдинбурге планировщики назвали Лит и другие районы, расположенные у воды, «Эдинбургской Ривьерой». Поскольку Лит ассоциировался с футбольным клубом «Хиберниан», а Леннокс болел за «Хартс», ему нравилось говорить, что его новая квартира расположена в «прибрежном районе».
— Видишь ли, — произносит Стэрри, глядя на Леннокса, — для вас, для гринго, все латинские кварталы одинаковы.
