Алан уехал обратно в Эдинбург, устроился барменом в пивнарь на Роуз-стрит и встретил там шикарную кралю, которая приехала на Эдинбургский фестиваль. Завязался романчик, Апан переехал к ней в Лондон и теперь стоит за стойкой в одном заведении в Тафнелл-парке. Регулярно приезжает в Эдинбург к брату, хотя эти визиты нагоняют на Алана тоску: у Майка слегка съехала крыша, он упорно твердит, что по ночам к нему в камеру приходят инопланетяне и вставляют разные щупы во все телесные отверстия. Как ни прискорбно, приходится признать, что Майк, видать, оказался гомиком, но не хочет посмотреть правде в глаза, и отсюда все эти бредни про пришельцев.
И только в ледяном молчании остановленного, времени Земли измученная душа Майка безмолвно кричит, моля о помощи и милосердии, когда Тазак с приятелями вытаскивают неподвижное тело из камеры и несут его на свой корабль для дальнейшего изучения.
В Роузвелле же все складывается прекрасно. Джимми доволен, по уши: Клинт поделился с ними полученной за телесные повреждения компенсацией. Кроме того, в эти выходные Джимми и Семо договорились с Шелли и Сарой пойти на рок-тусовку.
Шустрый и Кэлум сидели в непритязательном на вид, но очень популярном пабе в центре Эдинбурга. Шустрый хотел, чтобы Кэлум бросил монетку в музыкальный автомат: сам он только что потратил целый фунт и знал наверняка, что приятель при деньгах.
– Твоя очередь раскошеливаться, – заявил Шустрый.
– Буду я на всякую хрень бабосы тратить! – ответил Кэлум.
Шустрый поморщился. Похоже, кореш опять жмотничает.
– Жалко тебе, что ли? Брось монетку! – взмолился Шустрый. – В этой гробовой тишине сдохнуть можно!
– Чё ты ноешь? Щас какой-нить придурок закинет. Не стану я на такую фигню тратиться.
– Ну ты и жлобина!
Кэлум открыл было рот для ответа, по тут его внимание привлек ходячий скелет, плетущийся от стойки бара в дальний уголок паба со стаканом газировки и лаймом на подносе. Добравшись до места назначения, дохляк рухнул на сиденье и, ссутулившись, уставился в окно, иногда подергиваясь.
– Глянь-ка на того чувака! – сказал Кэлум. – Это же Боби Престон. Боби! – крикнул он, но изможденный человечек с нездорово бледным лицом даже не шевельнулся.
– Заткнись, придурок! – зашипел Шустрый. – Не видишь, что он натуральный торчок? На хрен бы он нам сдался, наверняка ни гроша в кармане. Обойдемся без халявщиков!
Кэлум внимательно разглядывал Боби Престона: старая кожаная куртка, весь грязный и такой худущий, что одни кости остались. На Кэлума нахлынули воспоминания детства и юности – когда-то Боби был совсем другим.
– Да нет же, ты его Не знаешь. Классный пацан, отвечаю. Боби, Боби Престон… – сказал Кэлум, точно повторение имени вслух могло вернуть старому дружку прежний вид. – Эх, я тебе про него такое могу рассказать… Боби!
Боби Престон обернулся. Пару мгновений он таращился на них, пытаясь ВСПОМНИТЬ; кто это, потом коротко кивнул в ответ, так и не узнав. Кэлум очень расстроился, да и перед Шустрым неловко, что старый приятель его не узнает. Тем не менее Кэлум встал и подошел к Боби. Шустрый неохотно поплелся следом.
– Боби, старик! Ты все ширяешься? – сочувственно спросил Кэлум.
На лице Боби медленно расплылась улыбка, и он неопределенно махнул рукой.
Смущенный таким приемом, Кэлум решил рассказать какую-нибудь историю: если напомнить о прошлом, да с огоньком, то, может быть, удастся вытащить прежнего Боби Престона из этого мешка с костями, обтянутого кожей землистого цвета.
– Прикинь, кого я на днях видел? Того пацана, который папаню своего зарезал, когда тот ему бабок на “Сникерс” не дал. Помнишь его? Ходил в таких прикольных очках, психованный немного?
Боби промолчал, с усилием улыбнувшись. Кэлум повернулся к Шустрому.
– Мы тогда еще совсем пацанами были, ну и этот чувак… как его звали-то? Забыл, ну и хрен с ним. Короче, порезал он папашку, когда тот не дал ему бабок на “Сникерс”. А однажды сидели мы в “Маршалле”, это уже потом было, много лет прошло. Сидим, значит, я, Боби и Том Макговерн, и тут Том засек этого чувака и говорит: “Вон тот чувак папаню своего зарезал за то, что тот ему на “Сникерс” не дал”. А я говорю: “Не, ни фига, это не тот чувак”. Помнишь, Боби? – Кэлум обернулся к неузнаваемо изменившемуся другу.
Тот кивнул, улыбаясь во весь рот, словно улыбка была приклеена.
– Ну, сидит тот чувак, читает газетку. Мы с Боби сомневаемся, что это он – помнишь, Боби? – продолжил рассказ Кэлум. – А Том уперся: “Говорю вам, это он! Вот пойду сейчас и спрошу у него”. Я ему сказал, чтоб он поосторожнее был: если это и впрямь тот чувак, так ведь он психованный. А Том меня послал: типа я этого мозгляка одной левой. И пошел. Не успели мы оглянуться, как тот чувак врезал Тому – всю харю ему раскроил. Мы сначала подумали, полбашки ему снес, потом оказалось, что так, фигня. Короче, чувак даешь валить, мы за ним, а он со всех ног по дороге чухнул. Ну, вообще-то мы тогда не стали за ним гоняться, помнишь, Боби? Да и было это сто лет назад. А на днях видел я этого чувака: он по Шестнадцатой шел, к порту.
Шустрый заскучал. Торчки его не интересовали: когда им на дозу не хватает, от них не отвяжешься, а как бахнутся, так на все им начхать. Лучше держаться от них подальше. “И какого хрена Кэлум к этому торчку привязался? – думал разозленный Шустрый. – Подумаешь, старый дружок! Что теперь, барыг через него спонсировать?”
В паб зашел бледный парень с большим носом крючком и давно немытыми черными кудрями.
– Глянь, Ворон пришел! – обрадовался Шустрый. – Может, у него ешка найдется?
– Сегодня вроде в “Цитрусе” что-то намечается? – спросил Кэлум, отвернувшись от безучастного Боби.
– Так ты пилюли у Ворона возьмешь? Если есть, – сказал Шустрый.
– Ладно… только не птичек. На той неделе я в клубе в Глазго одну закинул, так на часок зацепило, а потом пшик и все. Вот так – раз! – он щелкнул пальцами, – и съехал. Все остальные колбасятся на “Малькольм Икс”, один я как дурак, никакого кайфа!
– Да уж, – нахмурился Шустрый. – Ну его на фиг такой облом!
Он подошел к Ворону, и, после краткого обмена любезностями, они скрылись в сортире.
Кэлум снова переключил внимание на старого дружка.
– Слышь, Боби, я и правда рад тебя видеть. Помнишь, как мы все вместе были: ты, я, Том, Иен и Скуби? Клевая была компашка! Классно мы тогда колбасились. Я и теперь нормальный пацан, не зануда какой-нибудь! Просто мы с Хелен уже четыре года вместе. Побалдеть и нажраться – это я завсегда не прочь, но от герыча держусь подальше. Бедняга Иен-то – слыхал? – ласты склеил. Вирус у него был, СПИД.
– Да… Иен… Гил рой… – отозвался Боби. – Терпеть его не мог… – пробормотал он, вспомнив старые обиды и на мгновение очнувшись от героинового ступора.
– Боби, не надо так… ты чего, чувак-то реально помер! Не говори так…
– Он меня кинул… – невнятно пробормотал Боби.
– Ну, чего уж теперь-то, верно? Нет больше пацана, понимаешь? На мертвого зла держать не надо.
Из сортира вернулся Шустрый.
– Кислоты надыбал. Микродоты. Ты как насчет трипа?
– Да ну ее, – неохотно отозвался Кэлум. – Я бы лучше витаминчика Е принял…
Он все еще был погружен в воспоминания об Иене Гилрое, о Бобе, о прежних временах, когда они были вместе. У Боби-то крыша крепко съехала. К тому же в последнее время Кэлум не ладил со своей подружкой Хелен. Какие уж тут трипы. Кислота хороша в жаркий летний денек, в подходящей компании и под настроение, лучше всего в парке или вообще за городом. А сейчас можно так нарваться…
– Да брось, Кэлли! Все ништяк будет. Сегодня тусовка у Чиззи. Ты ведь знаешь Чиззи?
– Ну да, знаю, – неуверенно пробормотал Кэлум. Чиззи он вообще-то не знал, да и было ему не по себе. Зато очень хотелось забалдеть. От ЛСД, пожалуй, разве что легкий кайф словишь: это ж не та Люся, что в шестидесятые была, как презрительно сказали бы седые мудрецы. В таком трипе далеко не уйдешь. – Лучше бы все-таки экстази… Ладно, давай!
Они торопливо, но как можно незаметнее для окружающих проглотили по таблетке. Боби, повинуясь непреодолимым сигналам из болевых центров, кое-как поднялся с места и поковылял в туалет, где надолго застрял. Впрочем, Шустрый и Кэлум не заметили бы его отсутствия, даже если бы он проторчал там много месяцев: к возвращению Боби их уже круто зацепило.
Зеркала на стенах паба выгнулись дугой, и приятели оказались внутри “пузыря”, отделившего их от остальных посетителей, которые выглядели искаженными отражениями. Поначалу такое уединение умиротворяло, но вскоре стало вызывать удушье. Они ощутили ритмичное биение сердца, прокачивающего кровь по телу, и почувствовали себя машинами. Кэлум, сантехник по специальности, представил себя канализационной системой, и ему захотелось на горшок. Шустрый недавно смотрел “Терминатора”, и у него перед глазами появился красноватый прямоугольник видоискателя с надписью:
