Потрясающий пейзаж за окном наводит скуку, потому что при всем своем ошеломляющем великолепии он предсказуем и однообразен, а в ушах звучит «голос за кадром» из серии рассказывает Дэвид Аттенборо, рассказывает, к примеру, поразительные подробности из жизни песцов, продолжительность жизни которых составляет в среднем 423 года, два месяца, пять дней, семнадцать часов, шесть минут и пятнадцать секунд, а их лай в брачный сезон явственно слышен в радиусе 300 километров (но слышен не всякому, а исключительно самкам в течке); после чего переходит на бассейн реки Амазонки. Я уже собираюсь сказать это вслух: «Где ты, Дэвид? Ты так нам нужен», – но тут машина начинает дрожать. Как-то странно дрожать. Гимпо сидит за рулем, полностью сосредоточенный на дороге.
Гимпо сосредоточенно сжимал руль, его эрегированный причиндал указывал строго на север. Его лютая ненависть к бессмысленной и мимолетной современной жизни проявлялась в виде неистовых сполохов ядовитого синего пламени, вырывавшихся из напряженного сфинктера: это была его колесница, и она мчалась навстречу смерти или бессмертной славе. У меня было стойкое ощущение, что ему все едино – что слава, что смерть.
Вот я сижу, пишу эти заметки и тупо таращусь в окно, на миллионное хвойное дерево в снежном убранстве. Z съежился на заднем сиденье, в своей черной стеганной куртке и в очках в толстой черной оправе; черные волосы выбиваются из-под черной вязаной шапки, в одной руке – бутылка «Синей этикетки», в другой – огрызок карандаша.
У меня тут на заднем сиденье обнаружилась эта странная водка с пятиугольником на этикетке; открыл бутылку, плеснул себе снов…
Он так яростно пишет, выплескивает на бумагу свою поэзию и ложь, что кажется, будто его писанина прорывается из фантазии в реальность. А реальность такова: три взрослых и вроде даже вменяемых мужика едут на Северный полюс в «Форде Эскорт».
С продрогшего неба сыпется подспудная женофобия и истинная вера, проникает в машину и заражает дурной черной злобой мое наивное осмысление романтической любви.
Я только что перечитал свои записи, и мне стало стыдно, что я столько пишу о себе и практически не уделяю внимания своим соратникам-волхвам, и особенно Z. Так что вот, исправляюсь:
Я был уверен, что когда-нибудь «Zodiac Mindwarp and the Love Reaction» станут провозвестниками и единоличными лидерами Рок-Ренессанса и соберут стадионы. Я был уверен, что мир не только готов к восприятию их музыки, но и остро нуждается в чем-то подобном; мир нуждается в неумолимом эротическом божестве, которое Z создал в своем образе Zodiac'a Mindwarp'a, Зодиака, коробящего мозги; мир нуждается в его поэтических видениях, где «Кадиллаки», влекомые стаями лебедей, плывут по усыпанному звездами небу к печально реальной Пивной Бабе из Преисподней; миру просто необходимы мощные и угнетающие аккорды «Love Reaction», что звучат раздражающими резонансами с неземным пением темных ангелов.
Но стадионы так и не собрались, а если Рок-Ренессанс и случился, то, наверное, я в это время ходил пить чай. Так что, когда я описывал аморфную массу на заднем сиденье, этакое расхристанное подобие человеческого существа, которое что-то невнятно бурчит, то и дело прикладывается к бутылке «Синей этикетки» и рассеянно тасует колоду Таро, я держал в голове и все вышесказанное. (Это, чтобы вы не подумали, что я отношусь к нему снисходительно, или что-нибудь в этом роде.)
Я вижу в зеркале заднего вида, как Z усмехается на свой хитрый манер и продолжает строчить у себя в блокноте, выплескивая на бумагу очередную порцию своих пагубных, злобных фантазий.
Гвиневьера давится ланселотовой спермой; ее задницу до сих пор саднит после вчерашней свирепой и мощной поебки, когда первый рыцарь яростно пялил ее во все дыры.
– Ну да, – говорит господин Страх Подспудный, который, как и пиздец, имеет дурную привычку подкрадываться незаметно, – считается только мужской оргазм.
Вот так меня и совратили, кошмарно и гнусно – меня, вонючего школяра, окунавшего свиные хвосты в грязные чернильницы, чтобы записать откровения наставника, не упустив ни единого слова.
– Женский оргазм – продолжал Страх Подспудный, – это такой хитрый метод, который придумал Господь, чтобы сучка уже гарантированно не сбежала.
Школяр согласно кивнул. Это и вправду была очень здравая мысль: женщина с ее злобной, коварной пиздой, что стремится всосать в себя всю Вселенную, выдает пулеметные очереди бессмысленных множественных оргазмов в млечное небо рассеянного удовольствия, в то время как член мужика, вдумчивый и серьезный снайпер, долго щурит свой единственный глаз и бьет точно в цель, одним выстрелом – в самое чудо Творения. Без промаха. Так говорил Хуй Ебущий. 2001: космический оргазм, сперматозоид всемогущий. Гигантский утробный плод неспешно вращается в космосе; древний старик ест свою курицу в ослепительной тишине, его орудие давно отстрелялось, дело сделано; он дожидается смерти в пустой армейской столовой. К нему подсаживается Филипп Ларкин и намазывает маргарином остывший тост. Волк застегивает ширинку и уходит, пошатываясь, в леса без определенного места жительства. Волчица исходит грудным молоком и требует алиментов.
Я снова вкусил от священного Пятиугольника, то есть хлебнул еще водки. У меня тряслись руки. Водка согрела меня изнутри и развеяла мои страхи. Я влажно пукнул и возрадовался тому, что живу. Что жизнь еще не добила меня окончательно. Гимпо включил радио: какая-то тетка читала «Похороны мертвеца», первую часть «Бесплодной земли». Женофобия уползла в хвойный лес.
Он чего-то бормочет. Кажется, подражает хипповским речитативам Южного Лондона. Начнем с того, что он обращается к истрепанному блокноту у себя на коленях. При этом он продолжает строчить как заведенный. Я делаю вид, что не слушаю, что меня занимает пейзаж за окном, и только потом до меня доходит, что Z разговаривает со мной.
– Пошел ты на хуй, Мик, в жопу, в жопу! Я уезжаю, – говорит он. – Меня уже задолбали эти твои приятели, дрочилы хреновы. Забирай группу себе, мне как-то по хую. А я уезжаю в Лапландию, искать Потерянный Аккорд. Если кто-то достоин его найти, так это, блядь, только я. Ну, может, не только… но и я в том числе. Ты меня слушаешь, Мик? Мудила ты плюшевый со своим, бля, крикетом и национальным днем музыки. Кому ты мозги ебешь, жопа с ушами?! Я осторожно оборачиваюсь к нему, надеясь, что он ничего не заметит, потому что он вроде как пишет чего-то в блокноте, но нет – натыкаюсь на его злобный взгляд в сопровождении хитрой усмешки а-ля «гадкий мальчишка».
Король возник на FM частоте. «И его мама плачет…» Элвис пел о тяжелой жизни в чикагском гетто и о героической борьбе бедняков за место под солнцем. Смахнув непрошеную слезу, я вспомнил, зачем я здесь – зачем я рискую жизнью посреди снежных просторов безумия и холода. Зачем сломя голову мчусь навстречу трагическому потрясению. Адонис, Аттис, Элвис, Король-Рыбак рок-н-ролла; Le Roi est mort, Vive le Roi![9]
Похоже, он действительно разговаривает со мной. Я поспешно отворачиваюсь, делая вид, что я что-то такое заметил… безумно интересное… там, на полярных просторах, и мне надо немедленно записать свои впечатления. Украдкой поглядываю на Гимпо: слышит он или нет пламенно-обличительные речи Z?
Гимпо дал полный газ, колеса бешено завертелись. Дорога была сплошной лед. Гладкая, как стекло. Я взглянул на спидометр: девяносто миль в час. Из жопы Гимпо валил черный дым и выбивалось синее пламя. Билл дирижировал военным парадом в Долине Царей.
Но Гимпо полностью сосредоточен на дороге, взгляд его холодных голубых глаз устремлен строго вперед. Z продолжает чего-то бубнить, периодически разражаясь смехом. Если он опять начнет бредить, я обязательно запишу его бред, можете не сомневаться.
Водка была очень крепкой и вызвала мерцающее видение в россыпи волшебной пыли наподобие пыльцы с крылышек маленьких фей, эпизоды в замедленной съемке через объектив, густо намазанный вазелином, все – золотистое и размытое: рядом со мной, на заднем сиденье, сидел сам Король. Ему 21 год. Он тихонько наигрывает на акустической гитаре и бормочет «Love me tender». Наши несоизмеримые измерения соприкоснулись. Король видит меня и улыбается. Его зубы сияют, как Бог на небесном престоле. Религиозный экстаз мчится во венам, как раскаленный локомотив морфина. Я себя чувствую девочкой-школьницей, узревший Иисуса. Мягкая молния понимания и мудрости бьет из сияющих глаз Короля – прямо мне в сердце.
Я прикончил бутылку.
Я все думаю над форматом Книги. Может быть, стоит включить в нее письма, в которых, собственно, и родилась идея этого путешествия? Но там было много такого, что можно счесть клеветой, порочащей честь и достоинство человека. Как поступить: все-таки опубликовать переписку, как есть, и принять проклятие, или же изменить имена, чтобы защитить виновных? И кусок про поездку – мы с Z так и не собрались обсудить, как все это будет выглядеть в окончательном варианте. Может быть, мы по-прежнему пишем друг другу? Может быть, эти записи – мои письма Z? Или, может быть, моим детям? Или, как предлагал Z, мы оба, каждый по отдельности, пишем Трейси?
