Ник говорил жестко, быстро, зло, что дисгармонировало с картавой речью политикана-неудачника. Я видел, как за сценой за голову схватился Фитиль и, как мусульманин, что-то зашептал одними губами, но Слава уже закончил и вместе с нами соскочил с трибуны. Я успел сказать ему первым:
- Поддерживаю, друг.
- Мы тоже, - это были Шут и Лис, - что будем делать?
Слава зло сказал:
- Как что? Мстить! В конце концов, русский народ и был создан богами для того, чтобы мстить разного рода говнюкам, - затем Слава спросил меня, - Дух, ты хоть совсем немного знал Лома... ты с нами? Я понимаю, тебе может быть страшно, потому что мы идём на серьёзное дело, да и ты знал Женю всего ничего, но я хочу спросить тебя. Спросить, как друга. Ты идёшь с нами мстить за Лома?
Если бы я отказался, то уже никогда бы не смог писать: "Я". В конце концов, страх это всего лишь боязнь поступка. Если хочешь стать сильнее - выбирай более сильного соперника. В моём случае нужно было решиться на что-нибудь, кроме паники, и я сказал:
- Я с вами.
***
Всё началось с того, что район, где тусовались шавки был испещрен трафаретами и обклеен стикерами, которые обещали скорую расправу злодеям. Это было театрально-глупо, но все хотели представить свои подвиги не иначе, как в духе Робин Гуда или князя Святослава. Я еле сумел отговорить народ от видеокамеры, материалы с которой предполагалось отправлять в интернет. Но мы и не заметили, как наш гнев, акцентированный на гейскую субкультуру, стал жить самостоятельной жизнью и выплеснулся на всех тех, кого мы ненавидели.
Первое дело возникло как-то само собой, проходящему мимо азиату Шут с силой ударил пивной бутылкой об голову. На удивление она не разбилась, позволив еще раз убедиться в ущербности голливудских фильмов, но азиат, рухнул, схватившись за окровавленную голову. Слава же быстро вырвал сумку, и мы убежали. Была ограблена какая-то чёрная наркоманка, у которой лично я, подросток, который недавно ещё боялся школы, выхватил сумочку, отвесил пинка, и зачем-то отобрал одетую не по весенней погоде шапку. Кстати в школе, которую я заканчивал, на исходе одиннадцатого класса я приобрел какую-то внутреннюю значимость. Теперь меня совершенно не волновали мелочные одноклассники, а на Расула и вовсе не обращал внимания. Я лишь больше начинал ненавидеть это стареющее женское лицо российского образования: всех этих теток-учителей, которые целенаправленно, начиная с первого класса, делают из ребенка терпилу. Выращивают на убой. Мне рассказывают про необходимость толерантности, а я вспоминаю момент, когда в вагончик с рабочими бросали коктейль Молотова. Разбивая камнями лобовые стекла джипов с южными номерами, я не мог согласиться с тем, что Россия для всех. И одноклассники, мои бывшие друзья, стали превращаться в беспозвоночных существ, приговорённых к скучной жизни.
Нет, нельзя сказать, что я перестал бояться. Просто мой страх перешёл в какую-то новую форму, вошёл в подкорку головного мозга. Если раньше страх пробуждался только при возможном деле, то теперь он следовал за мной повсюду, принимая вид тупой ноющий боли в затылке. Я стал чаще оглядываться, потому что чувствовал за собой потенциальный срок на пару лет. Но это и страшно раззадоривало меня!
Я не такой как все! Я преступник! Я бандит! Я делал то, что большинство никогда не попробуют! Я лучше! Это притягательное чувство подполья, бунтарской юности, антиобщественного поведения, выражающегося не в пьянстве, а в нападении на людей. Каждый день, когда люди включали телевизор, и солнце начинало дохнуть, страх полз по моему половому члену, ворчал за ухом, умиротворял меня, пытался заставить меня остаться дома. Но какое-то дьявольское, позволяющее потом похвастаться чувство, даже гордыня, неумолимо тянули меня на улицу. Это было гораздо страшнее пьяного избиения в составе огромной бригады, где ты чувствуешь общий угар маньячества, где ты не думаешь, что схватят именно тебя. Это кровь волка, заменившая кровь терпилы. Теперь я весил семьдесят килограмм максимализма.
Но, что удивительно, мы, ни разу не встретили ни одного антифашиста, и даже вид убегающих красных ботинок не радовал наш взор. Алиса безразлично хмыкнула и пообещала найти зашитых в подкладке города подлецов. У неё был какой-то тайный план, который она стала планомерно осуществлять. Когда девушка бралась за дело, она становилась похожей на сосредоточенного подрывника. Но то, что мы пока не встречались с теми, за кем охотились, радовало меня, так как я всё-таки страшно боялся разоблачения. Боялся, но делал. Мне трудно объяснить эту дихотомию, ведь она лежит в плоскости ирреального, тлеет где-то в глубинах подсознания и вожделенно облизывает мозжечок.
Внезапно дело приняло серьёзный оборот.
***
Ночь сужала темные зрачки. По трассе пузырились огнем поздние машины, обволакивающие светом три целеустремленные фигуры. Мне было не по себе с самого начала от этой затеи: идти шустрить в тот же отдаленный спальный район города, где сношались шавки и кавказцы. Интересное, наверное, получилось бы потомство. Мы шли туда, где был избит Слава и был убит Лом. Туда, куда мы ходили уже неделю, и где полицейские участки были завалены кучей заявлений от потерпевших.
- Плохие у меня предчувствия, - говорю, - может, лучше, в лесопарк?
- Зачем? - хмыкнул Слава, - чтобы никого там не встретив, успокоить свою совесть? И как мы отомстим за Женю?
Шут хохотнул:
- Ты боишься?
В последнее время, ощущая потребность в объекте для шуток, Гоша стал часто меня подкалывать. Лом погиб, а Илья испарился в духовном вакууме, вызванном постоянными подколками Георгия. Мне это не нравилось, но я понимал, что это простая защитная реакция на потерю близкого друга. Отвечаю:
- Да, если можно назвать страхом осторожность. Шустрить рядом со стройкой в чёрном районе немножко глупо, ведь так?
- Чё, боишься, как в Ромпер-Стомпере гуки приедут на машинах?
Ник сделал повелительный жест рукой:
- Никогда не шути про Ромпер-Стомпер перед тем, как идти на акцию. Запомни - никогда.
Интересно, с чем был связан этот запрет? Больше всего мне хотелось вернуться домой, сказав, что сегодня у моей матери день рождение. Если бы об этом узнала Алиса... впрочем, это было единственное, что удерживало меня от акта коллаборационизма. Ну, конечно, надо было ещё учитывать желание самоутвердиться.
- Сюда.
Мы свернули в расселину между гиблыми многоэтажками. По гнилостным дворам стекались пьяные разговоры и редкий хохот. Только я начал успокаиваться, в ситуации, когда отступать уже поздно, как Слава заметил впереди кавказца в черной куртке.
- Валим.
Я не успеваю опротестовать это решение и даже послать письмо в Гаагу, а быстрый топот уже разворачивает спокойствие детской площадки. Слава, схватив врага за воротник, мощно бросил мужчину о голубую детскую ракету, которая должна была унести несчастного в космическую даль. Раздался глухой шум, точно в железо бросили полый шар, и отчего в небе хрустнула жёлтая луна. Страх растворился, как в водке ключевая вода. Есть в этом странное упоение: избивать того, кто лет на двадцать старше тебя. Подумать только, когда жертва планировала семью, женилась, изменяла любимой с ишаком, в каком-нибудь русском роддоме уже лежали кричащие и беззащитные розовые младенцы, от которых уже на тот момент взрослому и сильному мужчине суждено было получить пиздюлей. Эта метаморфоза завораживает. Только вдумайтесь. Лично меня это прошибает почище солидола.
- Ааа!
Кураж - бить сильную жертву ногами, не пинать, а с силой опускать ноги на потрескивающий статическим электричеством череп. Слава, опершись на наши плечи, танцует на оккупанте казацкий гопак. Шут пинает его по животу, убивая внутренности. В отчаянном порыве мужчина пытается залезть в иллюминатор детской ракеты и застревает там, подставив нам и небесам свою филейную часть. Из ракеты доносятся его визгливые крики, и тогда Славин нож, не одарив сумерки сверканием стали, с силой вонзился в седалище нечестивцы. Весь этот каламбур занял десяток секунд, по истечению которых до нас доходит, что кавказец вопит, как баба на распродаже, как разгневанный осел, как вол, понявший, что его кастрировали, как сжигаемый на костре еретик или религиозный фанатик, доказывающий существование Бога.
Кавказец, незнакомый со словами Гагарина, вопит из нутра ракеты:
- Аа-а-а-а-аа!!! Спасите! Убивают! УБИ-ВАЮТ! СПАСИТЕ! УБИВАЮТ! СПАСИТЕ!!!
Где та хвалёная гордость? Где горский дух? Где самодовольная улыбка завоевателя и покорителя униженной русни? Куда делось всё это? Куда? Выскользнуло и ползает во тьме? Улетело? Нет, под ногами парней, которым ещё нет и двадцати, тонким петушиным фальцетом орёт человеческий мешок с навозом. Он побеждён, всё что было в нём человеческого, растаскано молодыми, злыми русскими и та же злоба заставляет Славин нож вновь и вновь втыкаться в бёдра, в задницу, в почки всхлипывающего инородца. Час назад это тело считало себя королём, самцом, доминирующим над местными аборигенами. Минуту назад мы засунули его в мясорубку нашей воли и, выдавив из кавказца всякое подобие духа, накрутили из него обычный человеческий фарш.
