Джим Кэррол - Дневники баскетболиста

Раскуривался в Инвудском парке вместе с Брайаном, Барри и Бутчем. Спустя некоторое время нас жутчайше пробило на хавку, и мы решили смотаться на 27-ю улицу за «нажористыми бомбами» в магазине гамбургеров. По дороге нам попались несколько торчащих челов, и, по мере приближения к пище, до нас начало доходить, что ни у кого не хватает лаве даже на один занюханный бутик. Пришлось напрячь мозги. Будучи убитыми, мы пришли к выводу, что голодному человеку нужна еда, неважно, есть у него бабки или нет, и только сытые люди обязаны платить за жрачку, которая в таком случае скорее роскошь, нежели необходимость. Сейчас данная теория представляется местами несколько уязвимой, но в тот момент мы видели в ней глубокую истину. Затем мы придумали план захвата. Та кафешка открылась всего несколько недель назад, и там работают полные кретины. Так что мы с Барри решили пойти на охоту, наказав остальным вернуться в парк и ждать нас. Зашли в заведение и спросили двадцать семь бургеров на вынос. «Нас наверху ждет толпа голодных любителей покера», — сообщил я чуваку, заворачивавшему бургеры. Парень кивнул: «Понимаю, хочется перекусить после нескольких часов карточной игры». Вот лох! «Напитки?» — добавил он. Барри велел подать девять бутылок колы. Наконец, бургеры и напитки упакованы в отдельные пакеты, чувак подсчитывает сумму на листочке. Тем временем Барри берет еду и обращается ко мне: «Всем хватит, да, Джим?» «Разумеется, хватит», — отвечаю я, он делает шаг к двери и осторожно выходит на улицу. Продавец называет какую-то сумасшедшую цену, я вынимаю бумажник и как бы вдруг говорю: «Господи, чуть не забыл. И кофе для мамы». Этот лох отворачивается и нажимает кнопку на аппарате с кофе, я делаю ноги и на всех парах мчусь к поджидающему меня через полквартала Барри, мы ныряем в подвал дома, где управляющей работает Кэл, барыжащая наркотой, потом через забор на аллею, проходящую мимо церкви, а там уже прямая тропинка в парк.

Когда меня окончательно достает городская жара и прочая хуйня, я закидываю кеды и плавки в небольшую дорожную сумку, еду на Гранд-Сентрал, а оттуда в самый час пик сажусь на экспресс до Рая и отправляюсь в гости к моему старому корешу Вилли Гудбоди, переехавшему туда год назад и предоставленному наслаждаться полным одиночеством. Не мог не заскочить в привокзальную аптеку за бутылочкой кодеиннового сиропа от кашля, чтобы скрасить поездку, взял в «Дэли» бутылочного и баночного пива, благодаря моему фальшивому военнику, сбегал в туалет в себя это дело влить. Как обычно, в это время (пять вечера) сортир набит менеджерами нетрадиционной ориентации, подсматривающих за членами друг друга и онанирующих, выстроившись вдоль линии писсуаров; я обошел их стороной, отправил дайм в турникет и закрылся в кабинке, где могу спокойно попить в одиночестве. Короче, сижу я себе на унитазе, глотая мерзопакостный на вкус напиток, и, еб твою мать, из-под стенки, отделяющей меня от соседнего толчка, высовывается башка гомосека, и его рука тянется к моему члену! Я подскочил и вломил с ноги ему по пидорской роже, и, по-моему, он понял мой намек. Черт, а если бы рядом шнырял коп? У меня было бы больше неприятностей, чем у него, попадись я с моей микстурой. Я быстренько добил оставшееся. Нигде в наше время не скроешься от голубых. Как раз успел на поезд и занял место. Доехали достаточно быстро; ведь экспресс не тормозит в каждом занюханном городишке, который мы проезжаем. Всего три остановки, и, как поется в песне, «я уже здесь», здравствуйте, свежий воздух и чистая вода. Во время первой остановки я ощутил кодеиновый приход и, боже мой, стал совсем потерянный. Конечно, последнее время я чересчур много торчал на джанке, башка соображает не так, но все-таки лучше, чем можно ожидать. Потом, когда мы поднялись на гору Вернон, я решил, что будет прикольно разделать один из привезенных мной косяков, зашел спокойно в сортир и через секунду вылетел оттуда. Дерьмо курилось. Я сел на измену и испугался возвращаться на свое место. Там бы я стал озираться и меня бы раскололи мудаки в униформе с перышками на шляпах и долбанными кейсами, где лежит всего-навсего одинокий карандаш. Сколько его всяческие типы передо мной не открывали, больше я там ничего не замечал. Наконец, я таки решился сделать шаг, и только я распахнул дверь, как, клянусь, все до единого в вагоне повернулись и дружно уставили на меня свои глазищи, словно умели просвечивать стены и видели, чем я занимался в толчке. Паранойя оказалась такой сильной, что мне показалось, будто все готовы забросать меня с головой тоннами говна. По-моему, я ни меньше часа шел по проходу на свое место. Там я сжался в комочек и притворился читающим, а сам одновременно дрожал от страха и стебался над другими пассажирами. Никогда больше не буду наркоманить, если рядом не будет кореша-торчка.

На выходных я вроде подхватил трипак от одной начинающей бляди из «фешенебельного» Рая. Никогда не знаешь, где притаился пиздец. В общем, дело полный отстой, просыпаешься, и все трусы в сплошных красно-коричневых кляксах, засохших и жестких, будто картон, или свежих и липких. Я вылез из кровати и пошел ссать. Ощущение такое, словно изливаешься кипятком. Меняя белье, я заметил, что сочащащиеся из меня капли меняют свой цвет. Он сделался гнойно-зеленым. Позвонил Тони, и он посоветовал: «Ни в коем случае не ходи в Главную поликлинику. Там от тебя не отстанут, пока не узнают имена всех до единой девчонок, кого ты хоть раз касался, потом разошлют письма всем твоим бабам, и, сам понимаешь, ни одна телка с тобой отныне даже разговаривать не станет». Дал мне адрес врубного врача с окраины Гарлема. Через его руки проходят все джанки и шлюхи, стучать он не станет. Восемь баксов. Я принял дозу для утреннего пробуждения и сел на поезд. Последнее время я стараюсь занюхивать дозняк, но он действует на меня не так, как обычно. Короче, приехал я в офис врача, весь обшарпанный, как Тони мне и расписал. Все случаи социальных болезней города толпились в здешней помойке. Симпатичная медсестренка попыталась узнать у меня, в чем дело. Я был несколько обескуражен. Скроил непроницаемую физиономию и указал на свой пах. Она спросила: «Выделения есть?» Я расслышал «увольнение» и ответил, что я еще не в армии. Тогда она объяснила, что речь идет о выделениях из моего пениса, тогда я покраснел, кивнул «да» и шлепнулся на свое место. Через несколько минут высунулся внушительных размеров доктор, назвал мою фамилию и пригласил меня внутрь. Я вошел в кабинет, понес ему о своих «выделениях из полового члена». Тот, даже не взглянув, засадил мне в задницу два здоровых шприца, вручил мне три таблетки, чтобы я их выпил, и протянул руку за бабками. Я полюбопытствовал он, что, даже не посмотрит на мою штучку, а он отвечал, что с вероятностью 90% у меня триппер и ему противно видеть эту гадость. Не знаю, шарлатан он или гений, но домой я шел, раздираемый большими сомнениями. Но сейчас прошло уже восемь часов, противный зеленый гной больше не течет, посему делаю вывод, что я снова в норме, если так можно выразиться.

Скоро мне стукнет пятнадцать и начавшаяся с этого лета героиново-кодеиновая зависимость становится все жестче и жестче. Впервые с тех пор, как в тринадцать лет мои вены лишились девственности, появилось ощущение, что пора подзавязывать, поскольку скоро грядет новый учебный год и подсадка мне ни к чему. Кодеиновая зависимость штука легкая; подкрадывается незаметно, пока ты убеждаешь себя: «Твою мать, я торчу на джанке уже три года и знаю, когда мне остановиться. Я не подсел плотно». Но одним чудесным утром просыпаешься, полон нос соплей, руки и ноги болят, их сводит. В конечном итоге ты побежден, и неважно, как долго ты обманывался насчет «контроля над собой». И вот я смотрю на свое отражение в зеркале и понимаю, пора завязывать, пока не встрял окончательно.

Блин, да ведь все не так легко. Последние три месяца я торчал чуть ли не ежедневно, плюс «время-от-временные» трипы в течение примерно трех лет. Ноги ноют так, словно я играл шесть матчей подряд на полной выкладке, глаза зудят и слезятся. Но хуже всего вот что: голоски, окружившие твою шею и поющие по поводу твоих тревог: «Сперва еще один раз, последний. Слезать будем завтра». И такая хрень ежесекундно, никак от нее не отвяжешься. Видишь ложку, и все мысли лишь о том, как готовить продукт. Руки и ноги все в дорожках. Остается только сидеть в этих долбаных «Штабах», куда почти никто не заглядывает, ведь сделай я хоть шаг во внешний мир, и вся бильярдная, как будто там медом намазано, наполнится барыгами. А когда Мэнкоул или другой наркот возвращается сюда и вмазывается у меня на глазах? Даже не представляю, какие меня ждут перемены. Лучше всего мне уехать за город или, черт возьми, не знаю, никогда здесь не появляться... даже писать невыносимо тяжело. От успокоительного толку нет, просто отсрочка и все. И как-то надо бороться с этим голосочком — я с радостью перетерплю боль в мышцах, но разум мой не выдерживает этого писка. Мне смешно, когда вспоминаю свое напыщенное и самоуверенное «все под контролем», лежа весь в соплях на долбанном вшивом диване, и хочется заорать со всей дури.