они особенные не в нашем понимании, а особенно красивые, особенно нормальные, каждый из них – король танцпола и танцует лучше всех, и поет не хуже Алены Апиной, у каждого обязательно будет прекрасная любовь и незабываемые путешествия. И дело не в их разуме или его отсутствии, а в человеческой природе. Каждому хочется быть особенным и самым лучшим, и всё, конечно, впереди. Всё впереди.
Заиграли «Желтые тюльпаны». Танцпол гудел. Молодой парень на крыльце уже не скрывал своей улыбки, я тоже улыбался. Только Изабелла была не весела. После этой песни я сказал певице, что поставлю Модерн Толкин, а она пусть отдохнет. С первых звуков Изабелла поплыла на середину асфальтового танцпола. Её движения были утонченны и грациозны, она была прекрасна. Вступил бит, и Изабелла с легкостью танцевала без лишних движений ровно в такт, я бы даже сказал, что со вкусом и умением. Её танец напоминал шепот, легкий морской бриз. Она парила как те греческие острова в небе, она шептала мне на ушко, в такт перебирая своими ножками на асфальте у побеленного бордюра ПНИ, шептала, что тоже видела тот прекрасный пейзаж в вечерней средиземноморской дымке.
Следующей я поставил «Выпьем за любовь». Народ выплясывал пуще прежнего, Изабелла отошла в сторону. У меня был комок в горле, «сердце тяжелыми болезненными толчками било в самое горло». Я хотел разорвать любого, кто скажет, что Алена Апина и Блестящие – сраное говно. Они были лучше всей дискографии Pink Floyd вместе взятой. Пусть эти пидоры дают свои концерты для яхт, пусть Рияны и прочие Эминемы получают свои сраные Грэмми. Они – ничто.
После мероприятия я прокатил на машине Изабеллу по территории интерната, так как ко мне подошла медсестра и сказала, что Изабелла очень любит автомобили. Я сделал пару кругов, и с ветерком скатившись с пандуса, я высадил Изабеллу у ворот и, визжа колесами, унесся прочь по Приморскому шоссе.
У нас в компании намечался летний корпоратив по случаю десятилетия. Я, конечно, не хотел идти, но начальница меня попросила, и я сказал, что пойду. Почему-то директор решил не поехать на природу, как это случается летом, а снять банкетный зал. Мне это было даже больше на руку, так как я мог смело пойти в рубашке с длинным рукавом и не светить татуировки на руках, когда как на природе наверняка были бы всякие игрища на свежем воздухе и прочие купания. Я работаю здесь уже седьмой год, и никто до сих пор не знает, что мои руки покрыты этим срамом, и, когда время от времени в офисе начинают обсуждать «молодежь», я, улыбаясь, поддакиваю типа «ну да, как же это будет выглядеть в старости, и что на зоне так принято» – меня это веселит.
После рабочего дня к выходу подогнали автобусы. Я загрузился и сел один – так всегда, за все эти годы у меня не появилось ни одного друга на работе. Остальные из моего офиса поехали на авто. Нас довезли до Гатчинской улицы, где был банкетный зал. На входе у лестницы была очередь к гардеробной. Потом мы оказывались в фотозоне, а далее, если пройти один пролет лестницы, были столы с шампанским и закусками. Я быстро, чтобы ни дай Бог меня никто не поймал, направился к столам. Там скучились в основном монтажники и айтишники в своих рубашках и футболках, заправленных в затертые джинсы, наплывающие на некогда белые кроссовки. Пробравшись, наконец, и взяв бокальчик, я отошел в сторону и стал наблюдать. Сотрудницы в платьях и других облегающих одеяниях – это хорошо, главное, чтобы меня никто не трогал. Потом впустили в зал, там по бокам так же стояли столы с закусками. В центре же большого зала были праздничные столы уже для каждого конкретного отдела компании. У закусок опять столпился народ так, что не пробраться. И фотозона. Ну, блин, ну что за говно, когда уже сядем? Я не знал, куда себя деть и стоял, как неприкаянный дурак. Недолго думая, я пошел к столу бухгалтеров, откупорил вискарь, ливанул в стакан яблочного сока, уселся и стал смотреть на прыгающих от фотозоны до закусок и обратно сотрудников. Мне кажется, на меня стали коситься – какой дерзкий парень. Ну что я могу поделать, ну как тут можно иначе? Зазвенел микрофон, тамада поприветствовал и разрешил садиться на место – СПАСИБО ЕБ ВАШУ МАТЬ! Начался балаган. Вообще, у меня были надежды, что и в этот раз повезет, что тамада снова окажется современных понятий, что не будет хуйни с «вызыванием к доске», тыкая палочкой, а просто будет развлекать, и я спокойно досижу до конца, выпью, поем и с началом всеобщих танцев свалю. Так было в новый год. Первый акт шуток-прибауток закончился, разрешили выпить, поесть – спасибо. Потом позвали директора. Он толкнул речь, как всё хорошо, как мы купили еще одну компанию, и что продажи в целом растут, хоть рынок и переживает не лучшие времена. Опять разрешили выпить – спасибо. Я налег на вискарь с соком и понял, что надо немного притормозить и налил водички. Тамада заорал в микрофон, новая порция веселых прибауток – запахло конкурсами. Эх, не повезло в этот раз. «Тыкая указкой», тамада стал поднимать случайных людей, каждый из которых в силу своей оригинальности и остроумия что-то ляпал. У меня не было ни оригинальности, ни остроумия. В очередном залихвацком пассаже тамада весело спрашивает у народа, кого бы еще вызвать к доске. И тут как ударом молнии кричит ОНА. Кричит она, та, кому посвящены все мои мысли, та, с чьим именем я просыпаюсь каждый день поутру. Ира показывает на меня. Я не верю, я уставился прямо на неё. Какая же ты глупая, ты совсем, ну ни на грамм меня не знаешь, что ли?!? Не поняла меня ни капли за все эти семь лет?! Зачем ты это делаешь?! Я залпом допиваю вискарь, который ранее отложил, встаю и ухожу. Так прошел мой последний корпоратив, и продержался я минут тридцать.
Я был опустошен, я был предан, я был настолько не понят, что даже как будто получал удовольствие от этого. Хуярьте меня тупые никчемные пидарасы, бейте плетьми, мне уже похуй. Я не верил, что она это сделала, она, самая чуткая и добрая. Она показала, насколько я для неё не существую, она выстрелила мне прямо в сердце! Я шел, я успел даже набраться
