— Нет, — ответил Никита. — Киргизского.
— Да я же помню, — сказал Максим. — Астраханского.
— Нет, — сказал Никита. — Астраханского — это «Пленные негуманоиды в штабе Киевского военного округа». У меня тогда был длинный киргизский период, потом короткий астраханский, а потом опять киргизский. Чего Горбачеву никогда не прощу, это что Среднюю Азию потеряли. Такую страну развалил.
— Думаешь, он хотел? — спросил Максим, стараясь увести беседу как можно дальше от опасной темы. — У него просто не было четкого плана действий.
Никита не поддержал разговора. Шоссе, по которому они шли, уводило все дальше от моря; вокруг были только голые холмы, и Максим подумал, что, если опять начнется дождь, спрятаться будет некуда. Он начал замерзать.
— Пошли обратно, что ли, — сказал он. — Эй, пяточку оставь!
Никита затянулся последний раз и отдал Максиму окурок.
— Зачем обратно, — сказал он, — сейчас повернем. Тут напрямик можно выйти.
От шоссе отходила узкая асфальтовая дорога. Вдоль нее стоял длинный деревянный забор, за которым возвышались недостроенный санаторий и пара подъемных кранов. Максим с тревогой подумал, что на дороге могут встретиться собаки, но когда Никита свернул с шоссе, молча пошел следом. Вдруг в голову ему пришла неприятная мысль.
— Слушай, Никита, — сказал он, — а чего это мы про банку говорили?
— Это ты про «Вишневый сад» рассказывал.
— Нет, — сказал Максим, — раньше. Про конопляных клопов.
— А. Это коробок травы банкой накрывают и смотрят — если клопы выползут, значит, шухер.
Папироса в руке у Максима издала треск и выпустила длинную и тонкую струю дыма, похожую на ракетный выхлоп. Максим вздрогнул.
— Так, — сказал он, — а мы почему из дома вышли?
— Стремно стало, — сказал Никита. — Я подумал, а вдруг менты придут?
— Понятно, — сказал Максим и оглянулся. — А ну пошли быстрее.
Он стал таким бледным, что Никита, поглядев на него, испугался и прибавил шагу.
— Куда спешить? — спросил он.
— Ты что, не понял ничего? — сказал Максим. — Нас сейчас брать будут.
Тут дошло и до Никиты. Он прибавил шагу, оглянулся и увидел на шоссе тормозящий у развилки желтый милицейский джип с голубой полосой вдоль борта — к сожалению, эти цвета сейчас не имели к независимой Украине никакого отношения.
— Стой, — сказал Никита и поглядел на Максима безумными глазами, — мы так не уйдем. Они на машине.
— А что ты предлагаешь?
— Давай ляжем у обочины и притворимся мертвыми. Они тогда мимо проедут и сделают вид, что нас не видят. На фига им лишнее дело заводить?
— Совсем рехнулся, — сказал Максим. — Надо спрятаться.
— А где здесь спрячешься?
— На свалке, — сказал Максим.
Слева от дороги начиналась огромная свалка. Точнее, это была не совсем свалка, а загаженная до невозможности площадка, на которой устроили склад стройматериалов — плит разных размеров и формы, бетонных кубов и труб, но мусора на ней было гораздо больше. Максим оглянулся и увидел, что милицейский джип свернул с шоссе на дорогу, по которой они с Никитой только что прошли.
— Бегом, — прошептал Максим и кинулся в щель между двумя рядами плит. Никита побежал следом. Сзади послышалось урчание приближающегося мотора, а потом стихло.
— Из машины вышли! — взвизгнул Максим, поскользнулся на мокрой доске, упал, вскочил на ноги, завернул еще за одну кладку плит и нырнул в пустую бетонную трубу, лежавшую на сырых досках перед огромной горой пустых ящиков. Никита последовал за ним. Труба была диаметром почти в два метра, так что не надо было даже особенно пригибаться; Максим с Никитой пробежали ее всю и остановились, шумно дыша, у тупика, где стены смыкались резким конусом, в центре которого оставалось отверстие примерно с голову.
— Они нас видели? — спросил Никита.
— Тише! — прошептал Максим.
— Не услышат, — сказал Никита. — Тут просто акустика такая. Не теряй голову.
— Кто голову теряет? — сказал Максим. — Я? Это я, что ли, предложил мертвым притвориться, как эти клопы?
Никита ничего не сказал и поглядел на дыру выхода — она белела метрах в пятнадцати и казалась совсем небольшой. В трубе было сыро. Никита перевел взгляд на Максима. Когда тот задумывался, его лицо менялось, теряло обычное выражение вежливого достоинства и становилось похожим на протез — таких лиц было очень много на фотографиях из архива Министерства водного хозяйства СССР, часть которого случайно попала к Никите в результате сложных двойных и тройных плановых обменов.
— Полчасика подождем, — сказал Максим, — а потом можно будет вылезти посмотреть. Тебя как, тащит еще?
— Ага, — сказал Никита.
— Меня тоже. Крутой. Я у тебя займу два корабля?
Никита кивнул.
— Черт, — сказал Максим, зная по опыту, что после условного согласия Никиты надо как можно быстрее перевести разговор на другую тему, — пилотку потерял. Наверно, когда поскользнулся.
— Нет, — попался Никита. — Ты ее раньше снял. Посмотри в карманах.
Максим полез в карман и вынул оттуда пачку «Казбека».
— Я тут одну вещь осознал, — сказал он. — Что папиросы «Казбек» на самом деле никакой не «Казбек».
— Почему?
— А посмотри. Написано «Казбек», а что нарисовано?
— Гора Казбек.
— Так это задний план, — сказал Максим. — Можно сказать, фон. А на переднем плане что?
Никита поглядел на пачку так, словно первый раз в жизни ее видел.
— Действительно, — сказал он.
— Вот то-то и оно. Черный всадник. А ты когда-нибудь думал, что это за черный всадник на переднем плане?
— Завязывай, — сказал Никита. — Опять думка начнется.
Максим собрался было что-то сказать, но Никита поднял палец.
— Тихо, — прошептал он.
Снаружи послышались голоса и сразу смолкли. Несколько минут было тихо, а потом Максим услышал ритмичный стук, словно кто-то постукивал пальцами по столу. Звук приближался, и скоро стало ясно, что это удары конских копыт. Дробное перестукивание несколько раз облетело вокруг трубы и стихло.
— Слушай, — приподнимаясь, сказал Максим, — по-моему, это мы зря в панику ударились. Чего стрематься? У нас и плана с собой больше нет. Пошли отсюда?
— Пошли, — согласился Никита и тоже встал с пола.
И вдруг в трубу подул ветер. Сначала его еще можно было принять за обычный сильный сквозняк, но не успел Максим сделать несколько шагов, как ветер достиг такой силы, что сбил его с ног и потащил назад. Никита удержал равновесие и даже прошел еще несколько метров, сильно наклонясь вперед, но ветер усилился до того, что старые дощатые ящики, лежавшие перед круглой дырой выхода, стали срываться с места и катиться в трубу. От трех или четырех Никита увернулся, но ветер заставил его опуститься на четвереньки и ухватиться за выбоины в бетоне. Он оглянулся. Максим лежал в самом конце трубы, уже заваленный ящиками, и небольшая черная дырка над его головой страшно гудела, засасывая воздух. Максим закричал, но Никита ничего не разобрал, потому что воздушный поток относил все слова назад. Мимо пролетело еще несколько ящиков, а потом один из них ударил Никиту по рукам, он разжал пальцы и вместе с ящиками покатился в конец трубы. Ветер стал еще сильнее, и ящики уже не катились по трубе, а летели в ней, сталкиваясь и ломаясь о стены. Никита закрыл уши ладонями и зажмурился, чувствуя, как гул становится все громче и тонкие доски со всех сторон вдавливаются в его тело и трещат. Ветер стих так же внезапно, как начался.
— Эй, — крикнул Никита, — Максим! Ты живой?
— Живой, — ответил Максим. — А ты где?
— Тут, где же еще, — ответил Никита.
Спина Максима упиралась в крутой бетонный скос, а все остальное окружающее пространство было загромождено переломанными ящиками так плотно, что нельзя было даже пошевелиться. Судя по голосу, Никита был недалеко, метрах в трех-четырех за мешаниной из досок и оргалитовых листов, но виден он не был.
— Что это? — спросил Максим.
— А ты что, не понял? — переспросил Никита с некоторым, как показалось Максиму, злорадством. — Это нас в косяк забили.
— Кто? Менты?
— Откуда я знаю, — сказал Никита.
— Я, кажется, ногу сломал, — пожаловался Максим.
— Так тебе и надо, — сказал Никита. — Я сколько раз говорил: не верти пятки без табака. Но теперь уже, конечно, никакой разницы. Сейчас такое будет…
— А что будет?
— А ты, Максим, сам подумай.
Но думать уже не было нужды. Опять потянуло ветром, на этот раз он принес с собой густые клубы дыма, и Максим с Никитой надолго закашлялись. Максим почувствовал волну обжигающего жара и увидел в щелях между досками красные отблески пока далекого огня. Потом все вокруг опять заволокло дымом, и Максим зажмурился — держать глаза открытыми стало невозможно.
