— Ну так сказать. Покататься в сторону югов. Я должна была вести «Х.Z.c» (по названию Герман догадался, что это очередная безликая альтернативная команда, пользующаяся успехом у школьников), но их гитарист сломал руку. А договорённость с клубами осталось. Я спросила: могу ли я отправить туда другую команду, некоторые из клубов дали согласие. Вы конечно хрен что получите, но дорогу, еду и бухло вам оплатят.
— Я только за, потому что Москва объявила мне бойкот.
— Это уже интересно.
— Чем же?
— Если тебя ненавидят, значит, это чего-то стоит? — сказала она на прощанье.
— Так и мы точно едем в тур? — спросил Макс в который раз.
— Да-да, в самый настоящий, — отвечал Герман.
— У нас будет крутой гастрольный автобус или частный самолёт? — спросил Дани мечтательно. Наверняка он уже представлял себе, как закидывается коксом на борту роскошного авиалайнера.
— Нам обещали выделить фургончик и трезвого водителя.
— Круто. Как хиппиваген.
— Нет, скорее газенваген, — обломал Макса Герман. — И вообще сам тур кажется мне стрёмным и тупым приключением. Я раньше как приличный человек ездил на гастроли в Польшу и Чехию. Но зато мы увидим море. Я сто лет никуда из Москвы не выбирался.
Элис вернулась за пару дней до отъезда. Ей ещё долго предстояло переваривать всю полученную за этот краткий миг информацию. Герман поведал ей о туре, а Макс о том, как умирал. Вообще вся жизнь в Гнезде во время её отсутствия сильно переменилась. Не было той силы, что могла держать эти два «таланта» в узде.
— Тебе нужна нянька типа Шэрон Осборн, — сказала она Максу. — Иначе ты совсем сторчишься.
— Шэрон, где моё бренди? — крикнул из угла Дани мерзким и скрипучим голосом.
— Вокруг меня только водка и наркота, в то время, как на самом деле мне нужно шоколадное молоко и печенье, — сказал Макс, когда они остались наедине.
— Зачем ты сам погружаешься в свой ад?
— Меня никто не любит. Я подыхаю от одиночества внутри меня.
— Герман ведь с тобой. Ты очень дорог ему.
— Ты не знаешь, как мы стали далеки с ним. Да и я хотел чего-то не того. Просто вот порой понимал, как сильно мне не хватает тебя. С тобой моя душа в равновесии. Я не хочу умереть. Может быть, это любовь? Я не знаю, я никогда её не чувствовал, — он заглянул ей в глаза, стремясь найти там ответ.
— Макс, — сказала Элис серьёзно. — Я слишком хорошо знаю жизнь, чтобы вляпываться в тебя.
Последние слова она произнесла с явным отвращением.
— Я просто понял, что если и быть с кем-то, то только с тобой. Ради тебя я смог бы бросить всё, что меня убивает, — в висках неприятно застучало.
— Тебя убивает сам твой талант и твоя сущность. Разве ты готов от этого отказаться? Ты не для меня и я не для тебя.
Макс вышел, понимая, что первой девушке в мире удалось его морально поиметь.
— Не надо на меня обижаться, я просто сказала правду. Так будет лучше для нас обоих. У нас же правда нет ничего общего, кроме постели, — сказала она ему вслед.
Он понимал больше чем сказано, он просто её недостоин. Ему действительно не хватало уровня, чтобы с ней связываться. Где-то внутри снова что-то рухнуло. Долгое время он думал, что чтобы завоевать девушку, надо просто хорошо выглядеть и круто трахаться. Но здесь было что-то не так. Ей была не интересна его чёртова душа. Для неё он был просто ребёнком.
От этой бессильной злости на себя осталось только взять и писать что-то. Макс весь день провалялся в кровати, пялясь в стенку. Наконец-то получилось выдать что-то способное охарактеризовать собственное состояние:
По проводам идёт дождь,
Смешиваясь в липкой беде.
Ты не знаешь, как заржавел нож,
Которым я копаюсь в себе.
Мёртвые помнят, мёртвые спят,
Укутавшись в жухлой листве.
Я пил и впитывал весну, как яд,
Перестав на время думать о тебе.
* * *
Они уехали дождливым утром, по направлению юга. Чёрный фургон «Газели» нёс их вперёд, потряхиваясь на неровной российской дороге. В нём не было сидений, только матрасы и спальники на полу. Это было даже удобнее. Герман заранее приволок лава-лампу и бонг, создавая атмосферу дорожных фургонов хиппи. Дани повесил на стены плакаты с голыми бабами, напрочь заклеив окна. Джеффри еле-еле удалось отпроситься с работы и выкроить в своём графике время.
Герман прихватил с собой три гитары, в том числе акустическую двенадцатиструнку, чтобы играть песни в дороге. Сейчас он этим и занимался, выдавая странные звуки. Дорога была для него отличным поводом порепетировать. Макс покуривал бонг и спал, пока Дани с Джеффом играли в карты. «Суровая жизнь, ребят, — говорил Макс, изредка просыпаясь. — Всё это время у нас не будет интернета, нормальной кровати, сортира и личной жизни. Мы все повязаны турингом».
Герман задумался: был ли Макс не пьяным и не упоротым хоть раз за последние месяца три. Сейчас его куда больше волновало не потеряет ли Макс голос из-за своих увлечений, но пока всё проходило нормально.
Они въехали в Тулу спустя три часа дороги. Макс прильнул к стеклу, изучая грязные улицы города. Он был так же мал, как его родное днище.
— Вы когда-нибудь играли в провинциальных клубах? — спросил вдруг Герман.
Все промычали что-то невнятное в ответ.
— Ну так вот, значит, главное ничему не удивляться, особенно хреновому звуку. Это в порядке вещей, но публика не жалуется. Им плевать, подо что колбаситься. Хорошо будет, если меня самого допустят за пульт.
Они попали на какую-то местную пати в кинотеатре, переоборудованном в клуб. «Crow» досталась роль хэдлайнеров. Радовало тут только дешёвое пиво и странная доброжелательность окружаюших. Ещё в гримёрке Макс почувствовал себя хреново. Подскочило давление. В аптечке нашлась пара таблеток обезболивающего, которое сделало всё тело ватным и разморенным. Стало мерзко, но он не звезда, чтобы отменять выступление из-за какой-то головной боли. Он никому об этом не сказал, но по лицу было видно, как ему хреново.
Они отыграли этот концерт крайне паршиво. Благо половину косяков этого вечера можно было списать на звук. Свои выступления — это единственное, за что группе действительно бывало стыдно. Макс стоял столбом, не в силах даже пошевелиться. Герман в какой-то момент наступил на шнур, из-за чего тот вылетел во время песни, но удалось довольно быстро вставить его на место. Всё шло через задницу, но публика старалась этого не замечать.
После концерта какие-то девчонки утащили их к себе на вписку. Макс старался окончательно не умереть, но всю ночь его непередаваемо тошнило. Он жалел о том, что у него нет сил, чтобы нажраться вхлам, как и вся остальная группа. Всё, что ему осталось, это жаловаться на жизнь девушке, которая так отчаянно хотела от него любви. Если бы он был жив, то наверняка бы её осчастливил, а так оставалось просто болтать с ней в перерывах между поблёвом. С утра все с трудом загрузились в автобус и двинулись вперёд.
— Если я умру в этом туре, то этом не будет ничего удивительного, — Макс развалился на матрасе, придерживая голову, чтобы она не отвалилась.
— Я тебе не позволю.
Герман злился из-за того, что не может сейчас играть по причине больной головы Макса. Это единственное, чем он тешил себя в поездке. Куда гуманнее было бы вообще отпилить ему эту бесполезную часть тела. Мешало только то, что он через неё поёт. Всё, что Воронёнку осталось сейчас — это много и сильно пить. Макс просил его постоянно гладить его по голове, в надежде, что это поможет ему заснуть. Но настроение у Германа было совсем не романтическое.
— Пора перестать так употреблять, а то второй день мигрени меня уже просто размазывает, — сказал Макс. — Это просто смерти подобно… Хотя нет, смерть приятнее.
Следующим городом был Курск, похожий на один большой скучный спальный район. Он казался жутким и пресным.
— Я не представляю, как бы я жил в таком городе, и что бы я делал ночью, когда некуда пойти? — спросил Герман, оглядывая улицы.
— Ты бы ничего не делал. Ты бы сидел дома, боясь выйти с наступлением темноты, потому что ты патлатый, — сказал Джефф.
Все остальные понимающе переглянулись, так как не являлись москвичами и не понаслышке знали ситуации в маленьких городах. А Герман крайне редко бывал в спальных районах Москвы, считая даже Красносельскую или Тульскую глубокой деревней. Зато он отлично знал все подворотни центра. Его виденье Москвы сильно отличалось от остальных.
Курск показался всем слишком пыльным. Даже дышать в нем было как-то непривычно. Перед концертом зашли на вписку. Здесь было даже относительно уютно: куча спальников, ковёр и «роллтоны». «Opium Crow» показалось, что они уже постепенно начинают привыкать к этой жизни.
