Насколько я могу судить, одним из источников этой концепции был Стивен Хальперн, сочинитель эмбиент-композиций типа диска «Музыка для внутреннего умиротворения», с которым Джим встречался в 1978 году. И тогда я решил позвонить Чаннону.
— Джим! — начал я. — Как вы считаете, обработка иракских пленных музыкальной темой из «Барни» — это наследие Первого Земного батальона?
— Пардон? — сказал Джим.
— Там в Ираке загоняют людей в карго-контейнер, прокручивают им детскую музыку на полной громкости и попеременно подсвечивают ярким фонариком, — объяснил я. — Это одно из ваших наследий?
— Да! — выпалил Джим. Похоже, он сильно разволновался. — Я так рад это слышать!
— Почему?
— Очевидно, они пытаются разрядить обстановку, дать этим людям больше уюта, а не избиений до смерти! — Он вздохнул. — Детская музыка! Конечно, пленные от этого с большей готовностью расскажут, где расположены их силы, и тем самым приблизят окончание войны! Отличная задумка!
Я подумал, что Джим скорее воображает себе нечто вроде детского садика, а вовсе не стальной контейнер на задворках заброшенной ж/д станции.
— Мне кажется, если им парочку раз прокрутить «Барни» или «Улицу Сезам», — заметил я, — это и впрямь может быть разряжающим и уютным, но когда это происходит, скажем, пятьдесят тысяч раз внутри стального ящика в пустыне, у вас не создается впечатления, что это… м-м… больше смахивает на пытку?
— Я не психолог, — сказал Джим с некоторой взвинченностью.
Похоже, ему хотелось сменить тему, как если бы в нем сработал защитный механизм отрицания, когда он узнал, до какой степени извратили его мечту позади ж/д станции в Аль-Каиме. Он напоминал мне дедушку, который категорически отказывается принять мысль, что его внуки могут сильно напроказничать.
— Но ведь музыку… — забормотал было я.
— Хорошо, я вам скажу, что сделал Первый Земной батальон, — оборвал меня Джим. — Он открыл глаза военным. Они поняли, как можно использовать музыку.
— То есть все дело в том, как заставить человека разговориться путем… путем чего, собственно?
— За счет работы в психопространственной плоскости, — сказал Джим. — Помимо инстинктивного страха боли, существуют также психологический, духовный и экстрасенсорный аспекты. Ну и почему бы этим не воспользоваться? Почему бы не сунуть руку прямиком в то место, где принимается решение, следует или не следует что-то такое говорить?
— То есть сейчас, когда вы уже знаете, каким образом принципы вашего Первого Земного батальона распространяются в военной среде, вы все равно убеждены, что прокручивание «Барни» и «Улицы Сезам» иракским военнопленным на максимальной громкости — это одно из ваших наследий?
Джим подумал с минуту, затем ответил:
— Да.
Кристофер Серф вот уже двадцать пять лет пишет музыку для передачи «Улица Сезам». Его манхэттенский таунхаус полон реликвий, сувениров, фотографий, на которых Кристофер обнимает Большую Птицу, и так далее.
— Нет, конечно, такого я не ожидал, когда писал эти песенки, — ответил мне Кристофер. — Должен признаться, первой мыслью было: «Господи, неужели моя музыка настолько безобразна?»
Я рассмеялся.
— Впрочем, как-то раз я сочинил песенку для Берта и Эрни под заглавием «Положи уточку наместо», — продолжал он, — которая, пожалуй, могла бы подойти для допросов с участием членов партии «Баас».
— Прекрасно, — отозвался я.
— Сегодня, ребятки, — сказал Кристофер, — мы будем разучивать с вами буквы О, М и П.
— Замечательно, — одобрил я.
Теперь ухмылялись мы оба.
Я помолчал.
— А как вы считаете, помимо разучивания новых букв и цифр, иракские военнопленные также сообщают важные сведения? — затем спросил я.
— Что ж, это было бы невероятно успешной, двойной победой, правда? — ответил Кристофер.
Он пригласил меня подняться в студию, где сыграл одну из самых любимых своих композиций из «Улицы Сезам», которая называлась «Йая! Йая! Это гора!».
— К работе над «Улицей Сезам», — объяснил он, — мы привлекаем специалистов-педагогов, которые тестируют, насколько хорошо выполняют свою задачу эти песенки, действительно ли дошкольники с их помощью усваивают новые знания. Однажды меня попросили написать композицию, где бы объяснялось, что такое гора, и я сочинил смешную песенку в стиле альпийского йодля.
Он напел мне один куплет:
Умпа-па!
Умпа-па!
Йая! Йая! Это гора!
Кусок земли, торчащий вверх!
— А потом выяснилось, — продолжал он, — что до прослушивания песенки сорок процентов детей знали, что такое гора, зато после прослушивания на этот вопрос правильно ответили только двадцать шесть процентов. Им хватило одной песенки. Они уже не знали, что такое гора. Пф-ф — она испарилась! Словом, если я могу высасывать информацию из людских голов путем написания таких песенок, не исключено, что подобная техника могла быть полезна в ЦРУ для промывания мозгов.
Тут в студии раздался телефонный звонок. Я прислушался к беседе: судя по всему, на том конце провода был юридический отдел музыкальной корпорации BMI.
— Серьезно? — сказал Кристофер в трубку. — Да-да, понимаю, понимаю… Ну, по идее они обязаны вести учет, а мне за каждого заключенного причитается сколько-то там центов… Да, хорошо. Всего доброго.
— О чем была речь? — полюбопытствовал я.
— Они спрашивали, причитаются ли мне отчисления за публичные исполнения, — объяснил он. — А почему нет? Это по-американски. Если у меня есть талант сочинять песенки, от которых люди сходят с ума быстрее и эффективнее, чем от другой музыки, разве я не должен с этого что-то поиметь?
Вот почему в тот же день Кристофер попросил заехать Дэнни Эпштейна, который работал музыкальным администратором «Улицы Сезам» с момента самого первого выпуска программы в июле 1969 года, так как в обязанности Дэнни будет входить сбор отчислений с военных, если удастся доказать, что те нарушили закон об авторских правах.
Где-то с час Дэнни и Кристофер пытались вычислить, сколько именно денег причитается Кристоферу, если — как он предполагал — его песенки в зацикленном режиме крутились внутри контейнера на протяжении, скажем, трех суток.
— Получается не менее четырнадцати тысяч раз за семьдесят два часа, — наконец сказал Кристофер. — Если бы это было на радио, я получал бы по три-четыре цента за каждую трансляцию, так?
— Прямо машинка для печатания денег, — пришел Дэнни к выводу.
— Вот и я так считаю, — сказал Кристофер. — Мы могли бы помогать нашей стране и заодно отхватить неплохой куш.
— Впрочем, я не думаю, что удастся договориться по такому тарифу, — заметил Дэнни. — Если бы я, скажем, вел переговоры через ASCAP,[6] мы бы скорее всего попали в категорию музыкальных заставок.
— И это очень уместный термин, раз уж имеются свидетельства, что моей музыкой заключенных заставляют что-то такое делать, — сказал Кристофер.
Мы все расхохотались.
Тем не менее в воздухе витала какая-то неловкость; тон беседы то и дело перескакивал с иронии на искреннее желание заработать.
— И это только в одном допросном помещении, — вспомнил Дэнни. — А если их там целая дюжина? Тут уже серьезными суммами попахивает. Кстати, а кто у них заказчик?
— Хороший вопрос, — сказал Кристофер. — Наверное, правительство. Как ты думаешь, это мне на руку или нет?
— А может, установим отдельный тариф для МОССАДа? — предложил Дэнни.
Мы рассмеялись.
— Как бы то ни было, я считаю, что мы просто обязаны требовать свои отчисления, — сказал Кристофер. — Если бы я сочинял песни специально для армии, они бы ведь платили проценты с каждого исполнения?
— Нет, — возразил Дэнни. — Ты бы просто работал на них по договору найма.
— Да? Ну в таком случае они могут на меня не рассчитывать, — заявил Кристофер.
— Это еще как посмотреть, — сказал Дэнни. — Раз ты гражданин Америки, то обязан работать на армию, если она того пожелает.
— Тогда могли бы и спросить… Может, я бы в добровольцы записался, — буркнул Кристофер.
Сейчас он выглядел много серьезнее. Дэнни снял очки и потер переносицу.
— А тебе не кажется, — наконец сказал он, — что в период кризиса несколько неэтично выклянчивать деньги за использование твоей музыки?
И они на пару зашлись безудержным хохотом.
Поздней осенью 2003 года, после обмена многочисленными факсами и электронными письмами, а также после того как мои анкеты прошли придирчивую проверку в американском посольстве, госдепе и Пентагоне, Управление психологических операций наконец согласилось показать мне свою коллекцию компакт-дисков.
Адам Пьоре, журналист «Ньюсуика», говорил, что музыкальный репертуар для обработки военнопленных составлялся как раз в штаб-квартире ПСИОП. Сама коллекция размещается в невысоком кирпичном здании на территории базы Форт-Брэгг, в пятистах ярдах от того места, где — если верить слухам — находилась Козлаборатория. Я то и дело бросал взгляды за окно в надежде увидеть хромающих или ошалелых коз, однако безуспешно.
