Чикатило положил последнюю кипу на заднее сиденье, потому что места в багажнике уже не было, снял перчатки и сел за руль.
— А ведь я произнёс тогда один из лучших своих монологов. Он был лжив и безупречен, и к нему не подкопался бы никакой Станиславский. Я сказал человеку-Коле, что мы — то есть я и ты — студенты шестого курса Московского отделения Нового Университета Всемирного Бизнеса. Что это европейский вуз на базе Оксфорда, где готовят элиту современного предпринимательства. И что мы достаточно обеспеченные студенты факультета психологии бизнес-отношений. А эта работа для нас — бесценная практика, она необходима нам для того, чтобы закончить наш совместный диплом по сетевому маркетингу и дайрект-питчингу. «Потому что, — врал я, — все теории — ничто без банальной низовой практики». Я также наврал, что все дипломы нашего университета сразу же после защиты подлежат публикации небольшими тиражами. А один из наших выпускников — по имени Роберт Смит — стал новой звездой флотинг-бизнес-литературы…
— Какой, блядь, литературы?
— Ну, это от слова «флот» — они же строят флот, отсюда и «флотинг», и однокоренные. Да какая, на хрен, разница, как это всё звучит. Дело-то не в этом. Дело в том, что Коля схавал, понимаешь? Причём он не просто схавал, а заглотнул. Самозабвенно и жадно, как рыба или минетчица. Ты видел, как он со мной сегодня разговаривал?
Коля разговаривал с Чикатилой как со старшим товарищем, он даже реже оглядывался. Я, стоя тогда в стороне, обратил на это внимание.
— И что он тебе сказал?
— Он сказал мне, что, поскольку тоже учится на бизнес-факе какого-то захудалого коммерческого инстика, он хотел бы взять у меня несколько уроков, чтобы блистать в следующем семестре. Понимаешь, он из тех, кто любит общаться на равных с преподами, гнуть свою линию, поднимать руку и говорить: а вот знаете, я тут намедни прочитал книжонку знаменитого бизнес-психолога Роберта Смита, и там содержится интересная точка зрения на эту проблему. Если препод не полный дурак, он немного так сконфуженно признается, что Роберта Смита не читал, потому что психология бизнеса — это не какая-нибудь теория фонемы Бодуэна де Куртенэ, и за всеми нововливаниями здесь не уследит даже высший разум. А Колям только этого и надо, они стоят и смотрят на однокурсников с — видом саранского детдомовца, который завалил нокаутом Майка Тайсона. Коли не понимают, что их однокурсникам пох… на это, что они забудут этот диалог ещё до того, как Коли победоносно закроют рот. Их прёт оттого, что они завалили преподавателя, их от этого просто плющит — вот зачем Коля просит меня дать ему несколько платных уроков. Именно для этого, да, и не убеждай меня в том, что это не так…
— Ты?? Ты что? Ты собираешься читать Коле лекции… ЗА ДЕНЬГИ? — Я истерично зашелся на переднем сиденье, тыкаясь башкой в лобовое стекло и заставляя раскачиваться мохнатого чёртика, которого Отец повесил на зеркало заднего вида. Я не столько смеялся, сколько буйно радовался, я пребывал в эйфории, противоположной аффекту.
— Ну… да, — скромно и односложно сказал Чик, останавливая машину возле приёмного пункта. Его лицо при этом было кротко и степенно, как у стерилизованного кота, он сиял, но латентно и сдержанно, как закопченный самовар. — Ох, блядь, смотри! Конкуренция!!!
Я посмотрел на окошко, в котором смутно маячили прокуренные усы грустного кузьмича. Через дорогу по направлению к этому самому окошку семенила бабка с тележкой, гружённой «Миром оптом». Она быстро перебирала ногами и боязливо озиралась по сторонам, распугивая машины. Бабка с тележкой — хрестоматийный образ, собирательный портрет формации — семенила через дорогу и пыталась вести свой бизнес на глазах у акул-монополистов, наблюдающих за ней через окно корпоративной «копейки». Чикатило схватился за голову.
— Ой, боже мой, — повторял он, раскачиваясь взад-вперёд, как маятник. — Боже мой, ты посмотри, какая она крутая! Какая колоритная картина!
Мы подождали, пока бабка сдаст свои десять кило и удалится из кадра. Мы не хотели, чтобы она видела, сколько сдаем мы. Зависть делает из людей монстров, а все бабки и так наполовину монстры.
Мы перебрасывались ничего не значащими фразами с кузьмичом, пока тот по очереди взвешивал все наши связки, ящики и упаковки. Он пошутил, что лет пять назад за такие показатели его давно бы назвали передовиком производства и отправили в Сочи, как рекордсмена-стахановца. Потом он начал стандартно вздыхать о хороших временах, которые были раньше — да, наверное, так оно и было, потому что все времена в чём-то хорошие. Он определённо нам нравился, этот усатый неудачник, несмотря на свою несговорчивость и узколобость — да нас вообще всегда тянуло ко всяким лузерам.
— Дак ну а хули оно ж тут, ёптыть! — радовался кузьмич непонятно чему, а Чикатило вдохновенно вторил:
— Да вообще, блядь.
После этого мы долго сидели в «Ростиксе», потому что до платной лекции оставалось ещё часа два. Меня почему-то очень интересовало, опохмелился ли Пивной, а Чикатило просто ел крылышки, тонны крылышек, и лишь изредка его беспокоило отсутствие петуха на пятачке возле дверей.
— Может быть, ему дали пи…ды?… — философски-вопросительно рассуждал он.
Чикатило слёзно просил меня не ходить с ним на лекцию.
— Во-первых, у тебя не может быть статуса слушателя, — объяснял он, — так как ты, по моим словам, пишешь диплом вместе со мной, и мы равны перед Богом в этом аспекте. Статус же препода твоё присутствие тоже не оправдывает — двух преподавателей на одного слушателя быть не должно, это иррационально. А во-вторых, даже если ты не будешь смеяться, твоё глумливое лицо скажет за тебя. Меня не будет всего час, а ты как раз сможешь купить себе пару пива, вальяжно развалиться в «копейке» Отца и послушать хорошую музыку. Ничего интересного там не будет — я буду на ходу выдумывать термины, фамилии и теории, и срать ими Коле в уши. Это будет где-то даже жёстко, нет, скажу начистоту: это будет местами жестоко, именно жестоко. Но как бизнесмен я обязан закрыть на это глаза, потому что кесарю — кесарево, а вселенская жалость — матери Терезе или какому-нибудь протопопу всея Руси, которого канонизируют после смерти.
— Чик, купи Пивному бутылку «Жигулей», — предложил я, сдаваясь, потому что посидеть в «копейке» Отца с музыкой было в общем-то неплохим вариантом, оно мне как раз и нужно было в конце трудного рабочего дня. — А то ему же до ларька идти придётся, а вдруг он по пути рассыплется или умрёт.
— Это хорошая идея, — обрадовался Чик. — Люди должны помогать друг другу, а карьеристы вроде нас должны время от времени оказывать начальству хоть какие-то знаки внимания, просто ради приличия. Он ведь абсолютно не жёсткий начальник, этот Пивной. Да он же просто идеальный начальник! Он целый день сидит в своём кресле и мухи не обидит, ему на всё плевать.
Я лёг на заднее сиденье и высунул в окно ноги. Отцовская машина, несмотря на все наши старания с «Экстрой-М», начинала потихоньку обезображиваться — непонятно откуда появлялись какие-то пятна, пивные разводы, царапины и дырки от окурков. Когда вещью пользуются люди вроде нас с Чикатилой, это неизбежно — даже если обкладывать всё тоннами полиэтилена и каждый день драить до одурения, как в армии. Так происходит независимо от объективных обстоятельств, это метафизика. Трансцендентальная заморочка, против которой не попрёшь.
Я думал об этом, а ещё о вчерашних словах Оленьки — мы вечером ходили на концерт большой компанией, мы тем летом постоянно ходили на концерты, которые пёрли на ура изо всех щелей этого города. Когда речь — уже не помню как — зашла о Чикатиле, Оленька сказала мне такую вещь:
— Знаешь, я, кажется, теперь лучше его понимаю. Он похож на какого-то чудного персонажа, который всех смешит, но сам идёт один по своей тропинке и ставит над собой эксперимент. Как хоббит, идущий в страну тьмы.
Но важно было не то, что она сказала (ибо это было полной чушью — хоббит… Боже мой!), ато, КАК она это сказала. Это было — впервые за всё время — сказано с неким процентом романтики. Не совсем мелодраматически — я имею в виду: не совсем со вздохами, закатыванием глаз и комканьем носового платка, — но всё же. Я был в этом просто уверен, честное слово. Для того чтобы не расслышать эту романтику, надо было быть каким-нибудь совсем уж безнадёжным Колей Панковым (или Колей Старковым).
От нечего делать я достал из бардачка Тетрадь По Всему и начал её листать. В ней появилось много нового. В основном это были надписи — Чикатило к тому моменту уже изжил себя как художник, что-то у него с этим не клеилось. Большая их часть представляла собой какой-то абсурдный набор букв или микс из слогов, корней и приставок: «Пописукал в посточку», «Стоян Кородуб», «Путант-Негрютка», «Karel Goat» и всё остальное в таком же стиле. Надписи были выполнены скрупулёзно, с тенями и закорючками, как в Коране.
