Чикатило подкрался незаметно и неслышно, видимо, Коля тоже на него как-то влиял, а может, такое происходит подспудно за счёт скрытого подражательного инстинкта, я не знаю. Вид у него был какой-то озадаченно-удручённый, как у гриба-боровика. Я сразу отбросил мысль о том, что человек-Коля его раскрыл, потому что такие мысли убивают.
— Я не стал брать с него деньги, — без обиняков заявил Чикатило, плюхаясь на водительское сиденье. — Он хотел дать мне двадцать баксов, представляешь? Во всём виноват Пивной.
Я не стал требовать подробностей, потому что эти деньги в любом случае принадлежали Чикатиле, это он их должен был заработать своим трёпом. Да и вообще это было неактуально — у нас ведь всё было тогда в порядке с деньгами, мы сдавати по триста-четыреста кэгэ ежедневно, кроме выходных. Да и вообще я плевать хотел на эти долбаные двадцать баксов, даже если бы их было тридцать. О чём я и сообщил Чикатиле индифферентно. Но он не понял, он меня не слушал — он продолжал оправдываться, скорее всего, перед своей изнаночной стороной.
— Пивной внушил мне веру в человечество, — рассказывал он чёртику на зеркале заднего вида. — Это была несерьёзная, сиюминутная вера на пару часов, и вся проблема в том, что он дал мне её напрокат в аккурат перед моим феерическим шоу, понимаешь? Я принёс этой скотине пива, а он на меня посмотрел и издал такой звук — он только посмотрел на меня и полуикнул, полувыкрикнул что-то, я не знаю. И всё, железный Чикатило вновь превратился в того маленького мальчика в бескозырке, который стоит на берегу моря и заворожённо смотрит вдаль на белые кораблики, мечтая стать капитаном. Мотив дикой природы был в этом взгляде и выкрике, там были неприкрытое человеческое естество, примитивная эмоция…
— Чикатило, хватит гнать, — ответил я вместо чёртика. — Если ты не стал мошенническим путём брать с человека деньги, это ещё не повод для пошлых сентенций про мальчика и пароходы.
— Кораблики, — поправил меня Чикатило, — прошу заметить, батенька, белые кораблики.
— Какая разница. Тебе же было весело его грузить?
— А то. Если бы ты там был, ты бы тоже повеселился. Я таких слов напридумывал, что сам теперь не вспомню.
— Ты меня сам туда не пустил, сука.
— А, нуда. Я забыл. Но ничего, в следующий раз вместе пойдём. Хотя следующего раза, боюсь, не будет. То есть будет, но, скорее всего, не здесь.
— Это ещё почему?
— Человек-Коля сказал мне по секрету одну вещь. Со следующей недели они планируют ввести новую систему, когда журналы придётся выкупать. За гроши, конечно, но никто после этого не станет выкидывать свои «Миры оптом», потому что это уже будет работа в минус. А люди обычно не хотят работать в минус. Я имею в виду в денежный минус, потому что эмоциональных и временных минусов это не касается — людям на них насрать, и поэтому они быстро стареют.
Мы не то чтобы особо расстроились — заканчивался август, и скоро всё равно надо было идти в уже порядком надоевшую альма-матер. Но всегда что-то скребётся внутри, какие-то инфернальные кошки, когда сваливаешь с насиженного места. В этом чтото есть, и без этого было бы скучно. Да и вообще — немного пошлой грусти не помешает никому. В угоду пошлой грусти мы зачем-то поехали в гараж к Отцу и накурились там до потери человеческого лица и психоделических чёртиков, таких, какой висел в «копейке» на зеркале заднего вида. Только теперь мы с ними не разговаривали — мы, временами страдая от случайных приступов клаустрофобии, разговаривали с домкратами, шинами, жидкостями для полировки стёкол и что там ещё стоит в гаражах у таких людей, как Отец.
2 ЧАСА С MTV: «Assole Sun»
Грустного кузьмича не было. Всё остальное оставалось на месте, мир не изменился. Приёмный пункт по-прежнему грязным пупом безобразил местность, птицы гадили на него с деревьев, дети копошились в своих песочницах и пряничных избушках. А грустный отсутствовал, и на железных ставнях, непривычно закрывающих уже ставшее для нас родным окошко, висел большой амбарный замок. Видимо, кузьмич заболел. Или у него был отходняк, или просто ему было лень идти на работу — такие человечища могут себе это позволить, потому что они уверены в своей незаменимости. Это соответствует действительности: они и в самом деле по-своему незаменимы.
Мы повтыкали на замок через лобовое стекло «копейки» с чёртиком на переднем плане, а потом Чик нажал на газ и сказал:
— Поехали.
— Куда поехали, ты, Гагарин х…ев?
— Куда глаза глядят. А глядят они у меня на Сокол. Там у Алкоголиста сейчас репетиция — у них милая такая база в двухэтажном деревянном домике с садом, ну, знаешь, в этом посёлке художников на Левитана. У них там постоянно сидят женщины, которые считают их крутыми и готовы дать кому угодно из их тусовки. Типа группиз, ну, ты понимаешь. Из тех, что хотели бы дать Курту Кобейну, но Курт Кобейн умер, и поэтому они дают другим музыкантам.
— Такие женщины в основном асексуальны и страшны, как двери милиции. Им всем лет по шестнадцать-семнадцать. Они носят ирокезы или бреют друг друга налысо, а иногда из принципа не моются. Это хорошие девчонки, но трахаться с ними я не буду.
— Ну, тогда можно купить пива и посидеть в садике, пока они будут играть. А может быть, нас там накурят. Да, точно. Нас там как пить дать накурят — у них ганджа всегда с собой, они без неё не могут. Разве что Алкоголист, потому что он пьёт водку.
— Вот это уже другой разговор, Чикатило, это я понимаю. С этого бы и начинал, а не с этих пубертатных школьниц. Поехали.
Нас не особо расстроило отсутствие Грустного. Нам оставалось работать два дня, и от пары десятков долларов ничего бы принципиально не изменилось. За день до этого мы получили зарплату, и в нашей общей валютной кассе (а она у нас всегда была общая, мы не особо заморачивались на частной собственности) лежали два стольника и два полтинника, ожидающие пропоя или прокура.
Да и потом — журналы-то оставались у нас, мы могли их сдать хоть через неделю. Чикатило даже предложил оставить их на чёрный день — так делают старики и жмоты, которые зашивают в свои матраиы разноцветные жёваные банкноты. Но, поразмыслив, от этой идеи мы отказались. Никогда не надо оставлять ничего на чёрный день, если не хотите трагедии и суицидальной депрессии. Потому что с вами обязательно произойдёт какой-нибудь форс-мажор. Начнётся инфляция, деноминация или банковский кризис, а вы будете на длительном лечении и не успеете обменять деньги. Или ваш матрац сгорит при пожаре, когда вы напьётесь и вальнётесь на него спать, забыв забычковать сигарету. Или отменят по всей стране атавистические пункты приёма макулатуры — за ненадобностью или из-за херовой коммерческой ценности.
— Все геморрои мировой экономики типа инфляции, да и вообще все природные катаклизмы имеют своей целью только одно, — гнал Чикатило. — Они призваны внушить людям одну нехитрую философскую доктрину: деньги надо тратить, пока они есть. Их надо спускать со свистом, просерать, проматывать. Их надо вкладывать, закладывать, проигрывать в карты, отдавать за глупые компьютерные игрушки. Всё, что угодно, только не беречь их на чёрный день. Это ведёт к деградации… Вон хорошие кусты, я хочу отлить.
Чикатило остановил «копейку» и вышел в какой-то дворик, в углу которого ненавязчиво качались на ветру заросли бузины, а может, чего-то другого, я в этой ботанике не разбираюсь. За ними стояли ржавые ракушки, в которых гнили одиозные «Запорожцы» или круглоглазые кондовые «Москвичи». Чикатило исчез где-то в этой степи, а я сделал погромче музыку и откинулся на спинку сиденья, прикрыв глаза.
Мы тогда только-только достали первый альбом «Soundgarden», это было здорово, потому что ни на что не похоже. Даже несмотря на то, что Чик — беззлобно и для галочки — издевался над их хитом номер один, переделав слова на «Asshole sun». «Soundgarden» называли то гранжем, то альтернативой, хотя гранж время от времени тоже считался альтернативой, а потом отпочковывался для того, чтобы снова слиться. Подумать только, сколько людей занимаются такой хернёй и получают за это деньги. Это ведь тоже продажа туфты — люди делают музыку, а ты подгоняешь её под какие-то абстрактные понятия и стили, выдуманные тобой же, и пишешь про это в глянцевые музыкальные журналы с заоблачными гонорарами.
Я сначала не понял, зачем Чикатило стучит в окно, если его место возле рулевой колонки, но это оказался не Чикатило. Это вопреки всей логике и здравомыслию был Пивной, который никогда никуда не отлучался из офиса и даже в обед ел бутерброды, приготовленные ему женой или с кем он там жил, я не знаю.
В факте присутствия Пивного в кадре не было бы ничего плохого, если бы журналы лежали только в багажнике. Но они занимали еще и все заднее сиденье, эти долбаные журналы, оно было завалено ими почти под завязку. В тот день мы собрали хороший улов, чуть ли не лучший за всю историю нашего теневого бизнеса. А на заднем плане этого самого кадра маячил пункт приёма макулатуры — мы ведь отъехали от него всего на пару сотен метров, и Пивной даже на самых жестоких отходняках не мог не сложить два плюс два.
