импровизированного рта. Я раскручиваюсь, быстро, но не ощущаю головокружения. Останавливаюсь, и меня не качает из стороны в сторону – лишь лёгкое чувство эйфории. И мне хочется крутиться ещё, и я кручусь снова, крепко сжимая в своих мохнатых руках запястья малышей, визжащих от счастья).
Шёл.
Крокодил.
Трубку.
Курил.
Трубка.
Упала.
И.
Написала.
Дом.
Д.
О.
М!!!
Шёл.
Крокодил.
Трубку.
Курил.
Трубка.
Упала.
И.
Написала.
Дом.
Д.
О.
М!!!
Дон-дон-де-э-эри
А-дери-дери
Дон-дон!
Санчус-бэйби
А-санучус-бэйби
Пепси-кола-кока-кола!
А-джими-джими-я-а-агу
А-джими-джими
Упс-упс!
В траве сидела саранча
И пела песню
Ча-ча-ча!
А-си-си-си
А-жу-жу-жу
А-си
А-жу
И-ай-лав-ю!
Мышка по полю бежала.
И желанье загадала.
И сказала.
Стоп!
Хип-хоп!
Дон-дон-де-э-эри
А-дери-дери
Дон-дон!
Санчус-бэйби
А-санучус-бэйби
Пепси-кола-кока-кола!
А-джими-джими-я-а-агу
А-джими-джими
Упс-упс!
В траве сидела саранча
И пела песню
Ча-ча-ча!
А-си-си-си
А-жу-жу-жу
А-си
А-жу
И-ай-лав-ю!
Мышка по полю бежала.
И желанье загадала.
И сказала.
Стоп!
Хип-хоп!
(В голове чуть мутится. Я стою в круге. В одном из кругов Рая. Данте не испытывал этого, он был лишь наблюдателем, экскурсируемым своей Биатриче. Я же – одно с этим великим явлением. Моё единение с ним, с этим извечным олицетворением божества, Солнца, бесконечности и цикла, в этой мифической, культовой, уровневой воронке, амфитеатре, где вместе со мною неотъемлемыми звеньями стоят столпы, хохочущие и любовно глядящие на меня – их милого друга, который видим ими был лишь в фантазиях, навеянных мультиками с сюжетом о сказочном, фантастическом друге, который всегда будет с ними играть… Не будет расти и навеки останется тем неизменно весёлым и восторженным существом, всегда готовым к игре).
(В голове чуть мутится. Я стою в круге. В одном из кругов Рая. Данте не испытывал этого, он был лишь наблюдателем, экскурсируемым своей Биатриче. Я же – одно с этим великим явлением. Моё единение с ним, с этим извечным олицетворением божества, Солнца, бесконечности и цикла, в этой мифической, культовой, уровневой воронке, амфитеатре, где вместе со мною неотъемлемыми звеньями стоят столпы, хохочущие и любовно глядящие на меня – их милого друга, который видим ими был лишь в фантазиях, навеянных мультиками с сюжетом о сказочном, фантастическом друге, который всегда будет с ними играть… Не будет расти и навеки останется тем неизменно весёлым и восторженным существом, всегда готовым к игре).
Летели.
Дракончики.
Ели.
Пончики.
Сколько.
Пончиков.
Съели.
Дракончики???
Три
Раз.
Два.
Три!!!
Летели.
Дракончики.
Ели.
Пончики.
Сколько.
Пончиков.
Съели.
Дракончики???
Три
Раз.
Два.
Три!!!
(Играю. Веселюсь. С той затаённой внутри меня, нерастраченной за детство радостью. Энергией пятилетнего шалопая. С энергией той девочки, которую мне ещё час назад хотелось истоптать в мясо… Не буквально. Аллюзионно. Обращая образ этой бедной малютки, мною растоптанной в мечтах, в языческое протобожество. И быть может, в действительности её призрак, её дух нашёл вместилище для себя во мне и теперь продолжает своё существование, обретаясь в моих метафорических внутренностях. Но тогда бы мне пришлось каждый день мысленно давить сапогами детей, пожиная их ребяческие эманации, на собственную, корыстную, гедонистскую потребу).
(Играю. Веселюсь. С той затаённой внутри меня, нерастраченной за детство радостью. Энергией пятилетнего шалопая. С энергией той девочки, которую мне ещё час назад хотелось истоптать в мясо… Не буквально. Аллюзионно. Обращая образ этой бедной малютки, мною растоптанной в мечтах, в языческое протобожество. И быть может, в действительности её призрак, её дух нашёл вместилище для себя во мне и теперь продолжает своё существование, обретаясь в моих метафорических внутренностях. Но тогда бы мне пришлось каждый день мысленно давить сапогами детей, пожиная их ребяческие эманации, на собственную, корыстную, гедонистскую потребу).
Я – Бог.
То средоточие. Средоточие света.
Луна.
Меркурий.
Венера.
Солнце.
Марс.
Юпитер.
Сатурн.
Звёзды.
Чистое небо.
И я… окружённый лучезарными девичьими ликами…
Я солипсистически монотеистичен. Мне не нужны идолы, не нужны храмы и плеяда триединых воплощений, языческих отголосков прошлого. Я – это дух.
Дух, оживляющий громадную куклу-вуду. Входя во транс, я сам становлюсь божеством, поскольку впускаю в себя это высшее сознание Вселенной.
Но в парадигме костюма этим всеобъемлющим зомбическим одухотворением становлюсь самолично я…
Бог Бога.
Ни храмов, ни плеяды триединых воплощений, ни тетродотоксина, ни иных психотропов, дабы выйти за грань этого мира, взглянув просветлённым, незамутнённым взором автономного чистого разума.
На жизнь насекомых…
Лишь тьма. Пустота. В чьей дали я вижу яркий свет. Свет той сферы. Над коей я, возвышаясь, простираю своё эмпирическое внимание. Наблюдая всю бытийную суть и весь бытийный смысл.
В своей пасти.
… Моё лицо поглощено, проглочено широкой пастью. И поэтому мой обзор ограничен. Эта пасть режиссирует моё внимание, направляет его и усиливает.
Я спускаюсь с крыльца. Выступило солнце, оно обильно светит, мне становится тепло. Я как будто бы и не чувствую боли в голове. Меня обступают дети. Они кричат: «Покрути нас». Толкаются в нетерпении, тянут руки, щупают и обнимают моё громадное, пышущее добротою тело. Утыкаются лицами в мой живот, проминая каркас костюма. Они искренне меня любят. Той бесконечной любовью ребёнка к мультфильмам, к родным персонажам, которые верно следуют с ними в их жизни и сопровождают на пути из детства в уже неинтересное отрочество, в уже всё более очерняющееся скукой будущее. Констатируясь в памяти ностальгическим хрустальным звоном, заиндевевшем в единой ноте; замерший аккорд, образ, набор этих образов, картинок, закравшихся в память неизбывной тревогой и скорбью.
И я знаю: мне предстоит сохраниться в их памяти их другом… их родным существом, которому они готовы безразмерно отдавать свою любовь. Отдавать самих себя. Этой плюшевой игрушкой пожизненной грусти. Поскольку они – эти дети – растут. И нас всё более разделяет это никому не нужное ментальное развитие. Проходит время – и им уже стыдно со мною дурачиться. Им кажется, что им это уже не к лицу. Мне же остаётся лишь подчиниться, подчиниться их воли и отступить от них. Перестать бежать к ним навстречу с раскрытыми объятиями.
… И высвободить свою полонённую душу им поможет лишь маска… костюм, который аннулирует все их предрассудки и комплексы, поскольку уничтожит их личности и вызволит ту, природную сущность, первоначальное, фольклорное, фундаментальное естество, схему, сюжет, без прикрас, примитив, олицетворяющий основу, ядро и аз.
Вокруг себя я строю Бастилию. Потому что здесь танцуют. Я сам – Бастилия. Эта Бастилия внутри меня, этот бунт, этот акт неповиновения. Заключённых и прикованных. Заточённых желаний в темнице страха. Это – их бунт. Этих самых всегда подавляемых жажд из конформистских мотивов. Из-за пристального взгляда за спиной. Чьих-то завистливых глаз…
Я примечаю того,
