— Да, Бобби. Молодец. — Он явно гордился будущей спортивной звездой. — Шона Ковальчак — живой пример acne vulgaris.
С того дня Шону так и звали: Живой пример.
Справа от Шоны расположилась Черил Паркс. Родом из Виннипега, она перевелась в нашу школу только в девятом классе и смогла произвести впечатление. Не слишком уж сексуальная, она обладала достоинствами, которые в то время ценились большинством юношей: симпатичная мордашка, аппетитная попка, пышная прическа. После пары вечеринок я заметил, что Черил сближается с компанией Синди и на нее обратил внимание невероятно популярный Марк Ирвин, еще один новичок девятого класса, приехавший из Монреаля. Вроде бы их свели небеса, и мы готовились к тому, чтобы допустить парочку в наш узкий круг. Потом это и случилось.
Новогодняя вечеринка у Синди Карратерс. Последняя ночь 1976 года. Мы сидим кружком в комнате отдыха, балдеем от травки и Бэби Дака. Кто-то уже обнимается, но это еще не массовое явление. Синди особенно рада тому, что Марк и Черил «спарились», — ведь это и являлось основным условием для вхождения в нашу группу. Я думаю, такое правило ввела Синди, новички могут попасть к нам только по двое. Но не важно. Близится время, когда приходит ее отец. Поэтому, услышав скрип ступеней, мы знаем, что делать.
Будучи человеком широких взглядом, Чак Карратерс, безусловно, прекрасно понимал, для чего мы собираемся в подвале его дома. И если всегда говорил нам, что он бесконечно терпелив, то лишь для того, чтобы выразить свое порицание. Частенько мы слышали от него следующее: «Хотя я не одобряю поведения нынешней молодежи, не в моих силах что-либо изменить… при условии, что при мне вы будете соблюдать рамки приличий». Или что-то в этом роде. Поэтому из уважения к Чаку мы открывали окно, приглушали музыку, чинно усаживались, как хорошие дети, и ждали стука в дверь. Входя, мистер Карратерс несколько раз включал и выключал верхний свет. И вот это, думаю, послужило для Черил толчком.
После того как Чаку предоставлялось время оглядеться, Синди поднималась, изображала огорчение, направлялась к выключателю и гасила свет, извиняясь за своего назойливого папашку. Но тут не сложилось. Потому что, когда Синди уже пересекала комнату, Марк Ирвин воскликнул:
— Святое дерьмо!
Мы все повернулись, чтобы увидеть бьющуюся на полу Черил Паркс, с закатившимися глазами, издающую звуки, живо напомнившие нам «Экзорциста». В чистом виде Линда Блейр. И мы понятия не имели, что происходит… хотя следовало сообразить, что у нее начался эпилептический припадок. Но что мы могли сделать? Ничего. Стояли как идиоты, тогда как Черил кусала нижнюю губу и разбрызгивала кровь по белому ковру Карратерсов. А когда припадок закончился, мы подумали, что она умерла.
«Скорая помощь» приехала ровно в полночь, когда все соседи принялись колотить по кастрюлям и сковородкам. Эффект получился необычный: вой сирены «скорой помощи», накладывающийся на металлический лязг. Потом подкатили родители Черил на потрепанном «валианте». Никогда не забуду лица Синди, впервые увидевшей Парксов. Она вынесла окончательный, не подлежащий обжалованию приговор. Отвращение — вот что читалось на ее лице. Как и в тот момент, когда она смотрела на бьющуюся в припадке Черил.
А мне вот показалось, что Парксы очень милые люди. И естественно, их в первую очередь тревожило здоровье дочери. Но как они выражали свою тревогу… вот это Синди крайне не понравилось. Потому что у миссис Паркс случилась истерика. Она просто лишилась разума. И впечатление от истерики усиливалось ее внешним видом: огромные бигуди, поношенный домашний халат, стоптанные шлепанцы. А вот мистер Паркс, тот держался крайне спокойно. Он нисколько не возражал против того, чтобы его жена решала возникшие проблемы. И пока миссис Паркс хлопотала над дочерью, мистер Паркс стоял и плакал.
Когда Черил загружали в «скорую помощь», собралась толпа тех, кому надоело греметь кастрюлями и сковородками. По залитому кровью лицу девушки они могли подумать, что ее жестоко избили. Я услышал комментарий кого-то из соседей, достаточно громкий: Синди, мол, дала волю рукам, и он рад, что это случилось, потому что теперь она получит по заслугам. Я не понял, что он хотел этим сказать, но тут же другой сосед указал, что, судя по состоянию автомобиля Парксов, судебного иска не избежать. Я уверена, что Синди все слышала, поскольку стояла рядом со мной. На самом деле в проигрыше оставалась бедная Черил, которую теперь, без сомнения, вычеркнули из круга Синди. Ничем и никак она не могла искупить свой проступок. Возможно, этим и объяснялось ее появление в доме Нетти.
Миссис Смарт пригласила еще двух девочек. Одна из них, Лидия, разносила утреннюю газету. Лидия сказала мне, что с Нетти даже не знакома, но пришла, потому что на Рождество получила от миссис Смарт щедрые чаевые. Но дурно мне стало от второй — Марги Скотт. Что она тут делала, я и представить себе не мог. Но в те дни все было возможно. Хотя я бы никогда не подумал, что мы с Нетти могли так далеко разойтись.
И конечно, присутствовал Алистер Чень. Он принес корзинку малины. В том году я видел ее впервые.
Нетти выглядела ужасно. Такая маленькая, такая худенькая. Я ее жалел. Очень жалел. Судья внес ее в дом, поставил в холле, как куклу, потом снял с нее плащ, и она осталась в отвратительном, мешковатом спортивном костюме, который, несомненно, нашла для нее миссис Смарт. Сама Нетти такой никогда бы не надела.
Короче: бедная Нетти стояла спиной к нам, у вешалки для пальто, не подозревая о нашем присутствии. А мы сидели, с бумажными тарелками на коленях, застывшие, наблюдающие, будучи не в силах что-либо вымолвить, не то что крикнуть: «Сюрприз!» Потом Нетти повернулась, едва слышно поздоровалась. И нас всех, разом, как прорвало:
— Привет! Как поживаешь? Добро пожаловать домой, Нетти!
Я почувствовал, как внутри что-то закипает. Больше злость, чем сочувствие. Нет, я не злился на нее и не чувствовал за собой вины. Просто мне казалось несправедливым, что она должна пройти через все эти операции. И пугал ее голос, такой скрипучий, надломленный.
Марги Скотт встала первой. И устроила из этого большое шоу. Она обняла Нетти, из ее глаз брызнули слезы. Мне все это показалось забавным, я едва не рассмеялся. Если Марги что-то и делала, то лишь ради себя самой. То есть на Нетти она плевать хотела. Они же были смертельными врагами. Но не важно. Миссис Смарт уже строила нас в колонну по одному, чтобы мы по очереди поприветствовали Нетти. Я же сидел, чувствуя неуверенность. Мать Нетти, похоже, вполне устраивал теплый прием, оказанный ее дочери, вот я и решил, что могу порадоваться за нее.
В конце концов я поднялся, встал за Алистером. Очень нервничал. Не знал, как отреагирует Нетти. То есть ткни она меня кулаком в лицо, я бы понял. Последние пару лет я полностью ее игнорировал, и она имела полное право поквитаться со мной. Поэтому когда пришла очередь Алистера поприветствовать ее, я осторожно выглянул из-за его плеча и улыбнулся. Нетти как раз откидывала прядь волос со лба. Но мы установили контакт. Я это почувствовал. Потому что одним движением рта она наговорила целые тома: эта вечеринка — глупая идея; она знать не знает половины людей, собравшихся в этой комнате; а когда мы останемся вдвоем, она выскажет все, что обо мне думает. Вот когда я понял, что наши отношения стали прежними.
— Вы возродили дружбу.
— Больше, чем возродили. Прошло много времени с тех пор, когда мы действительно разговаривали, и у Нетти накопилось что сказать.
— Вы удивились?
— Нет. В своем письме она уже практически обо всем написала.
— В каком письме?
— Вы не знаете?
— В то время она написала тебе много писем.
— Да, но они пришли все вместе. И последнее она писала примерно в то время, когда ее мать пришла к нам, чтобы сказать, что ее дочь пока не может принимать посетителей.
— Серия «Дорогой говнюк».
— Совершенно верно.
18 июня 1978 г.
Центральная больница Ванкувера
Дорогой говнюк!
Я посылаю тебе письмо, которое начала в дневнике два года назад. Намеревалась отправить его до операции, но в последнюю минуту передумала, решив, что мое отношение к тебе может перемениться, если я выживу. Однако теперь все равно посылаю его, чувствуя, что оно может пойти тебе на пользу, и осознав, что жизнь очень коротка и многое для меня не так важно, как раньше. Но прежде всего потому, что ты мне по-прежнему небезразличен, что бы ни случилось, и я хочу, чтобы ты об этом знал.
Как я и упомянула выше, я начала писать его в своем дневнике, поэтому страницы вырваны, и линовка розовая, и не синяя. Я подумала, если со мной что-нибудь случится, будет лучше, если ты узнаешь о моих чувствах к тебе, потому что страницы эти адресованы тебе, а не дневнику. Плюс я не хочу, чтобы они попали к матери. Вот что я написала.
