Шут говорит:
- Давайте взорвём автобус с обывалами. Представляете, весь этот сброд, что утром едет на раб-оту, сдохнет в автобусе или метро. Хотя метро опасно... камеры везде и турникеты, могут спалить. Надо оставить в автобусе...
Алиса, не дослушав, отвешивает ему пощёчину:
- Заткнись, крысёныш.
Шут хватается за нож, татарские глазёнки обещают вырезать русский люд, но тут же он лепит из пластилина улыбку:
- Чего, Алисонька, тревожишься за рузке народ? Не хочешь, чтобы пострадали похмельные богоносцы? А? А ты ещё национал-социалистской себя называешь.
Слова Шута отображают те идеи, которыми мы живём. Они почерпнуты из дурацких журналов и нашей беспомощности, но Лис, я знаю, сильнее этого. Она отвечает:
- Нет, я не люблю овощей. Но один взорванный автобус взорвёт и всё движение. Вами просто движет одно эгоистичное желание: вы хотите прославиться. Вам, в общем-то, плевать на судьбу нации и расы, вы хотите, чтобы о вас говорили. Чтобы газетные заголовки прославляли неуловимых террористов, чтобы тысячи правых пели вам осанну в комментариях. Поэтому вы хотите взорвать автобус. Нет, это похоронит любое национальное возрождение.
Я вступаю в разговор:
- Ну, а то, как будто нас сейчас массово носят на руках и прославляют! Да нас ненавидит, потому что деды воевали. Что измениться?
Лис серьезен:
- Наше отношение к жизни.
Слава вставляет:
- И что ты предлагаешь?
- Я предлагаю мэрию, прокуратуру... ОВД, офис медвежьей партии, ночной клуб, притон наркоторговцев, проституток.
Все молчат, и я понимаю, почему они не согласны с тем, что высказала девушка. За все эти деяния можно гарантированно получить по щам. От полицаев, от бандитов, от чиновников. От этнических банд. А русский обыватель выглядит безличной жертвой, не имеющей рта и кулаков. Он в сознании отображается как беззащитная дворняжка, с которой можно делать всё, что хочешь. Его хотят бить, потому что он не может ответить. В принципе, как мне становится понятным, желание убивать обывателей - это желание слабака. Ты всего-то хочешь мстить за свою неудавшуюся жизнь, тогда как желание настоящей личности - это преобразование себя и мира в лучшую сторону. Пусть даже методикой взрывов.
Шприц отрыгивает дешёвое пиво:
- Так что взорвём?
В его безумии слишком трудно различить глаза.
***
Когда меня проглотил автобус, и я вошёл в салон, то сразу же стал объектом всеобщего внимания. Какой-то азиат, жирный и худой одновременно, удивлённо посмотрел на мои руки. Гопники, насилующие мобилы с оглохшей полифонией, одарили недружелюбными взглядами. Многие поежились, ощущая, что я принес в транспорт что-то не то, что-то запрещённое. То, что не принято носить с собой. Возможно, во мне сидит инопланетный чужой, и он очень хочет кушать.
Да, в моей руке было самое настоящее оружие. То, что приведет в ужас племя деградирующих нелюдей. Они одинаково ненавидят всех, кто отличается от массы, потому что сразу же чувствуют себя дискомфортно. А то, что я держал в руках азбуку терроризма, лишь усиливало их неодобрение. А я всего лишь держал в руке учебник по русскому языку. Его мне дал после приватной беседы Коли Добров, который промывал мне мозги эффективней, чем касторовое масло. Подмечая охватившую меня апатию, он мастерски разжигал её словами. Расплатившись, я сел на заднее сидение и, как царь, обозревал с высоты поданных автобуса. Меня атаковали мысли.
С чего начинается родина? Для меня - с маленькой буквы. Чем пахнет родина? Плацкартным вагоном на седьмой день перегона между Москвой и Владивостоком. И лицо родины - это не вырезанные в камне героические воины, а волосатая бородавка только что обслужившей меня кондукторши. На ощупь родина, как куча использованных шприцов, как презерватив, натянутый на горло самоубийцы. Цвет моей родины - это красная радуга, брызгающая из вен. Мысли моей родины - это свинец синяка, поставленного жене пьяным мужем.
Мне скажут, что я вижу только негатив, что я опущенный отщепенец, мать которого помойка. И вообще, есть много хорошего, а то, что ты этого не замечаешь - исключительно твоя вина! Если тебя окружают шлюхи и подлецы, значит надо менять круг общения, а не делать обобщения...
Что же, в этом есть доля правды.
Кот выплакал мои годы, но я испытал побольше иных мудрецов. Возраст - это не показатель ума, чему прочно научил меня узбекский философ: можно оставаться ребенком и в пятьдесят, а можно стать мужчиной и в четырнадцать. Я глядел с высоты юношеского максимализма на множество лиц самых разных оттенков. И впитывая в себя это коллективное российское "оно". Я был на сто процентом согласен с тем, что Россия - это нерусская страна. Русские растворились в спирте, изредка всплывая на поверхности синими пропитыми рожами. Они исчезли в социально-антропологической катастрофе ХХ столетия, став расходным материалом в безумных коммунистических проектах.
Говоря о лице, запахе, значении Родины я, пожалуй, не сказал самого главного. В принципе, не так важно, как выглядит Родина, и морщишься ли ты от едкого запаха, который исходит от её тела. И важно даже не то, пишешь ли ты её имя с большой или маленькой буквы. Раз ты её видишь, чувствуешь, осязаешь, значит, она есть, она живая, пусть и не подаёт признаков жизни. Намного страшнее, когда Родина не слышит тебя. Даже если ты громко орёшь об этом. А ведь ты кричишь чертовски важную вещь. Кричишь, как можешь, как мозги легли в голове и как руки выросли! Но Родина тебя всё равно не слышит. На всякий лад ты орёшь:
- Родина, оглянись, ты умираешь!
Я открыл глаза и обшарил взглядом салон. Бородавка кондуктора подпрыгивала на ямах и норовила сбежать от хозяйки. Сонные мухи пассажиров, в каждом из которых было не больше кварты человека. Что же осталось от моего народа? Только воспоминания и надежды. Россиянин на восемьдесят процентов состоит из говна. Я состою из камня, который не способен любить. На моём лице твердая базальтовая улыбка. Что же, раз Родина меня не слышит, значит, я буду орать ей прямо в ухо. Если она и тогда не услышит меня, то пусть навсегда оглохнет от взрывов.
***
Мы кричали о ненависти к русским, поэтому пошли угнетать таджиков. У нас вызрел план к применению взрывного устройства. На окраине города строилось дешёвое многоэтажное жильё для мигрантов-переселенцев. Депутаты законодательного собрания планировали создать анклав, куда бы переселилось несколько тысяч рабочих с семьями из Средней Азии. Проект по мирной оккупации русской земли курировала партия власти, утверждавшая, что количество рабочих рук и экономическое благополучие тождественны. Любой грамотный экономист заржёт в голос от такого утверждения и скажет, что главное это не количество рабочих рук, а эффективность их применения.
Оглядывая с заснеженного склона спящую стройку, я поразился огромному башенному крану, который разведённым циркулем был воткнут в стылую русую землю. У меня родилась гениальная идея:
- Бомба мощная?
Шприц говорит:
- Достаточно. Может перешибить среднюю такую железяку.
Я озаряюсь, как лампочка Ильича:
- Парни, а давайте вместо вагончиков с чёрными взорвём кран. Прикрепим бомбу на секцию где-нибудь посредине, она же её перешибет... так?
- Так! - радостно восклицает Шут, - ах ты, Душок, а ты молодец!
Прерываю неприятный комментарий:
- И тогда, по идее, кран должен упасть. Это надолго остановит стройку, а как резонансно выйдет. Возможно, он упадёт даже на бараки строителей и тогда подохнет много чёрных! Вы только представьте, это реальный террор!
Все поражены моей гениальностью, поэтому план предлагается без промедления. Шприц соображает, что надо набрать пару мешков с песком, чтобы взрывная волна не рассеялась, а перебила хотя бы одну стальную опору. Для этой цели пришлось даже пошарить около ближайшей помойки, а потом нагрузить холщёвые мешки битым кирпичом.
- Может, обойдёмся без этого?
- Я тебе говорю, так надо, - отвечает Шприц, - я читал об этом.
Я даже знаю, где он об этом прочитал. Проклятая шаблонность, но всё же рискую дать совет:
- А что, если прикрутить к опоре проволокой?
Шприц кивает, а Шут ругается, мешки оказываются сброшенными в овраг. Когда мы пробрались на стройку, где-то в темноте залаяло что-то настолько огромное и мифичное, что сразу вспомнился трехглавый Цербер. Был бы у меня подгузник, я бы с радостью использовал возможность здорово обгадиться. Без проблем подобравшись к крану, мы со Славой и Шприцом полезли наверх, оставив Шута караулить внизу. По-прежнему лаяла собака, и я слишком поздно сообразил, что мы были очень уж заметны. Когда Шприц уже начал приматывать заряд к опоре, фиолетовая темнота внизу вспыхнула лучами фар, заорал суровый русский мат и невидимый лай чуть не сорвался с цепи. Я буквально оцепенел, но Слава мгновенно сориентировался.
