— Это тебе. Я знаю, что ты его не любишь. Я, в общем, тоже, но ничего интересного не нашла…
— А знаешь, мне нравится. В этом есть свой прикол. Спасибо.
* * *
Редактор сидит в своем кабинете, листает газету «Время новостей».
Я говорю:
— Здравствуйте.
Он поднимает глаза, улыбается.
— Привет. Почитал я твою статью. Могу откровенно сказать: было интересно. Узнал много нового. Но для журнала ее надо слегка доработать, подогнать под читателя, так сказать. Все-таки делаем мы продукт, и должны думать про потребителя. — Он делает вдох и с шумом выпускает воздух. — Жара… Еще только май, а уже жара. Хорошо, что кабинет с кондиционером… Значит, ты пишешь про всяких «шарпов» или как их там? Все это интересно, но только узкому кругу. Среднему читателю это не нужно, он про таких ни разу не слышал и никогда не услышит. Но он слышал про тех, кто устраивал погромы на рынках, нападал на студентов из Африки. Про них он и хочет читать. Потому что боится. Все СМИ — ты уж меня прости за такой вот ликбез — пугают обывателя. Если он чего-то боится, значит, будет про это читать — про болезни, про катастрофы, про скинхедов-расистов…
— То есть вы предлагаете так переделать статью, как будто все скинхеды — фашисты?
Редактор улыбается.
— Прости меня, Сашенька, за цинизм, но это и есть журналистика. Ты в этой сфере человек новый, но постепенно поймешь. Есть такая журналистская поговорка: два случая — это тенденция, а три — это уже статистика. А нападений скинхедов было не два и не три… Так что давай, дерзай. Все у тебя получится, я уверен. Выйдет из тебя отличный журналист!
Маша ждет меня в сквере, сидит на скамейке, листает конспект.
— Ну как? — спрашивает она.
— Не понравилось ему.
— Почему?
— Потому что я написал все, как есть. А ему нужна спекуляция: что все скины — расисты и уроды.
— И что ты теперь будешь делать?
— Напишу только про расистов и уродов, но постараюсь подчеркнуть, что не все такие.
— Правильно, молодец. Хорошо придумал. — Маша целует меня в щеку. Я беру ее за руку.
На крайней лавке сидит компания алкашей. Они глядят друг на друга мутными глазами. Один говорит:
— Не, так нельзя. Нельзя, я тебе говорю.
Маша спрашивает:
— Когда, ты говорил, у вас концерт в Подмосковье?
— Во вторник. Ты сможешь поехать?
— Наверно. Хотя у меня в среду зачет…
— Ничего. Возьмешь конспект, в электричке поучишь.
* * *
До концерта — час с небольшим. Мы стоим на ступеньках дома культуры: я, Курт, Леха, Маша и приятель Курта — Колян. Дом культуры — массивное старое здание с колоннами. Штукатурка с колонн кое-где отвалилась. Справа и слева от входа — реклама кружков и курсов: «курсы кройки и шитья», «английский язык», «бальные танцы», «изостудия», «развивающий кружок для детей от пяти лет», «шейпинг».
— Как ты думаешь, много народу придет? — спрашиваю я у Курта.
— Человек пятьдесят должно быть как минимум — Сява сказал. — Сначала ведь местные группы будут лабать… Да и вообще, здесь концертов немного — не то, что в Москве. Народ не такой зажравшийся.
Первые ряды сидений убраны, там — «танцевальный партер». В нем прыгают под наши песни человек тридцать местных ребят и девчонок — потных, со слипшимися волосами, упившихся пивом. Еще столько же сидят в зале. Мы никогда не играли в подобном месте: зал на тысячу человек или больше, балконы по бокам и сзади, массивная люстра с пыльными стеклянными плафонами.
Леха бьет в последний раз по тарелке — песня закончилась. Я улыбаюсь Курту, он улыбается в ответ. Зрители хлопают, что-то орут. Им все равно, что мы играем. Главное, чтобы было громко и под это можно было плясать. Им больше ничего не нужно.
Идем к станции. Два местных чувака — Джонни и Пиля — тащат Лехины тарелки. Мы только что раздавили бутылку водки, закусывали черным хлебом. Все — слегка пьяные и довольные. Где-то далеко гавкает собака, кричат петухи.
— У вас, пиплы, почти, как в деревне, — говорит Леха. — Настоящая пастораль.
— А у нас и есть деревня, — говорит один Джонни. — С Москвой не сравнить.
Подъезжает электричка. Мы заходим в почти пустой, тускло освещенный вагон. Многие окна открыты.
— Приезжайте к нам еще! — кричат чуваки.
— Обязательно! — отвечает Курт. — Сяве — привет и респект за организацию всего действа.
За окнами тянутся серые заборы. Фонари на столбах освещают заводские корпуса. Кроме нас, в вагоне человек пять, пожилые незаметные дядьки и тетки. Наверное, дачники.
Мы сидим на двух сиденьях лицом друг к другу: я, Маша и Леха с одной стороны, а Курт и Колян — с другой. Инструменты и рюкзаки сложены на сиденьях через проход.
— Ну что, Саня, какие наши дальнейшие планы? — спрашивает Курт.
— Ты имеешь в виду — музыкальные?
— Какие же еще?
— Перерыв на лето, а там — опять собираться, репетировать, играть, если будут куда-нибудь звать. Может, альбом запишем…
— То есть, забивать на все не собираешься?
— Нет, конечно.
— Просто, я подумал… Как-то ты в последнее время — такое впечатление, что тебя все это достало, и ты хочешь на фиг бросить…
— Было такое. Но прошло. — Я улыбаюсь.
Маша дремлет, положив мне голову на плечо. Остальные тоже все спят, кроме Лехи. Он читает конспект. За окнами стемнело, и почти ничего не видно.
Дверь из тамбура резко открывается. В вагон заходят четверо стриженных налысо невысоких парней. Двое — в черных куртках-«бомберах», еще двое — в джинсовках. Они кидаются на нас.
— Залезай под сиденье! — говорю я Маше и толкаю ее вниз. В нос ударяет кулак. Я падаю. Маша забирается под сиденье. В проходе Курт дерется с одним из скинов. Скину на помощь приходит еще один. Курт падает, его бьют ногами. Я поднимаюсь, бью кулаком одного. Получается слабо.
Леха не сопротивляется вообще, закрывает голову руками. Удар кулаком в живот — я падаю. Нога в ботинке пролетает рядом с ухом, зацепив по касательной.
Леха лежит «в отрубе», Курт тоже. Два скина «добивают» Коляна, два других хватают гитары, выбрасывают в окно. Следом летят рюкзаки и Лехины тарелки.
— Следующий раз встретим — вообще вам будет пиздец, — говорит один скин. — Поняли, пидарасы?
Электричка вздрагивает, останавливается. Скины выходят в тамбур, выпрыгивают из вагона. Я подхожу к окну. Мы стоим практически в чистом поле. Над пустой платформой горит фонарь. Окошко кассы закрыто.
Я возвращаюсь в вагон. Маша наклонилась над Лехой. Курт пытается подняться сам.
Ментовка. Мы сидим на стульях напротив поста дежурного.
— Извините, вы давно скорую вызвали? — напоминаю я сержанту.
— Не бойся, сейчас приедет. Ты лучше еще раз расскажи, как все было. И документы приготовьте…
— Я сказал уже, документы остались в рюкзаках, а эти их выкинули в окно…
Из-за стола встает второй мент, тоже сержант, подходит к стеклянной перегородке, отделяющей пост от коридора.
— Слушайте, а может, вы сами виноваты? Мешали им, на гитарах своих дрынчали?
— У нас — электрогитары. На такой не сыграешь, как на обычной, если не подключена. Ничего не будет слышно вообще.
* * *
За окном ментовки рассвело. Сержант кладет телефонную трубку, встает, подходит к нам.
— Короче, можете быть свободны. Мы данные ваши проверили, там все правильно. Если что, мы вас вызовем. Только вряд ли этих найдут. Как вы описали, так здесь все пацаны ходят: стрижены налысо, черные куртки… Так что… Ну, короче… давайте.
— А во сколько электричка на Москву? — спрашивает Маша.
— Не знаю. Я тебе здесь не справочное бюро. В кассе узнаете.
Мы выходим из ментовки — я, Маша и Курт. Коляна и Леху увезла скорая. У Коляна подозрение на сотрясение мозга. Лехе сломали руку и нос. Мы отделались легче: у Курта разбита губа, и несколько синяков на лице, у меня разбит нос и болит в боку. Может быть, сломали ребро.
— Ну что… — говорит Курт. — Будем ждать «собаку»?
— Ты — как хочешь, а мы — пешком, — отвечаю я. — Ты как, в состоянии? — Я поворачиваюсь к Маше.
Она кивает.
— Что, по шпалам до Москвы? — спрашивает Курт.
Я пожимаю плечами. Мне все равно.
— Ну, счастливо. Созвонимся.
— Давай.
Мы жмем руки. Маша целует Курта в щеку. Он идет к зданию станции.
Я и Маша идем по шпалам, взявшись за руки. Солнце только что взошло. Оно блестит, отражаясь в рельсах. По обе стороны путей желтеют одуванчики. Где-то на деревьях, а может, в небе, щебечут птицы.
Сзади приближается поезд, дает гудок. Мы спускаемся со шпал на насыпь. Мелькают зеленые вагоны.
