Амелия позвонила ближе к вечеру. И очень его удивила. Явно расстроенная неприятным известием, она изъявила желание приехать перед операцией. О своих делах – работа над журналом об искусстве, убыточным и выходящим мизерным тиражом – упомянула вскользь. Разговор дочери с матерью был недолгим. Хотя сегодня ему не стоило упрекать членов семьи в том, что им нечего сказать.
Шеп стащил из холодильника еще одну шпажку с креветками и стал подниматься по лестнице. Он стоял перед дверью комнаты сына. Как это трудно – сделать всего один шаг и переступить порог. Он постучал сначала осторожно, затем более настойчиво. Открыв дверь, Зак остался стоять, блокируя вход, словно отец пришел что-то ему продать.
– Не возражаешь, если я войду?
Сын не возражал. Зак всегда производил впечатление хорошо воспитанного парня. Он вернулся на свое место у компьютера. Чувствуя себя немного глупо и неуютно, Шеп присел на край кровати, держа в руках бамбуковую шпажку. Он не увидел плакаты каких-то групп, о которых никогда не слышал, или беспорядка. Но чувствовал, что ему не рады. Дети уверены, что «их» комната принадлежит только им, не понимая, что она является частью дома, за который платят родители. Шеп имел право и с моральной, и с финансовой точки зрения входить сюда, когда ему заблагорассудится. И снова пришло смутное осознание, что дети столь яростно защищают свою территорию, в глубине души понимая, что не имеют на нее права.
– Я хотел узнать, нет ли у тебя вопросов, – сказал Шеп. – Я о том, что будет происходить дальше.
– Происходить? – Зак никак не дал понять, что не имеет ни малейшего представления, о чем говорит отец.
Сначала Амелия, теперь еще и этот.
– С твоей матерью, – пояснил Шеп, словно напоминая мальчику, что у него она есть.
– Ее будут оперировать. Потом она вернется домой, станет принимать лекарства и у нее выпадут волосы. – Сказано грубо, но, по сути, верно.
– В принципе, все так.
– Тогда почему у меня должны быть вопросы. – Зак произнес это как утверждение. – Об этом постоянно говорят по телику.
– Ну, не обо всем, – запинаясь, произнес Шеп.
Рак в мире кино стал простым и быстрым способом удаления героя, который выполнил свою миссию и должен уйти из кадра. Это предает серьезность сериалу и делает интригу более закрученной. Как правило, главные герои излечиваются от своего недуга за пару серий – в крайнем случае за сезон.
– Так что нас еще ждет?
Он хотел сказать, что агония. Возможно, долгое ожидание. Расходы, но об этом он даже говорить не хотел.
– Думаю, нас ждут тяжелые времена.
Мальчик смотрел на него равнодушно. Шепу казалось, у него должно быть много вопросов. Но похоже, Зак считает, что ему все известно, словно уверен, будто постиг все тайны мироздания. Напротив, образ его жизни сам по себе является тайной. Взять хоть этот компьютер. Когда Шепу было пятнадцать, он выполнял домашние задания на печатной машинке. Электрической. Возможно, он не вполне ясно понимал систему, как при нажатии клавиш на бумаге появляются буквы. Однако видел выбитые на металле знаки. Сам заправлял ленту, благодаря которой на листе появлялась буква «а». Когда же Зак печатал на странице букву «а», это представлялось волшебством. Как и его айпод. Цифровое телевидение казалось фантастикой. А также Интернет. Даже машину его отца, в которой мальчишки некогда впервые познали физиологическую сторону жизни, теперь обслуживал компьютер. Диагностика неисправностей сегодня не требовала возни мастера с двигателем и проверки уровня масла. Машину просто подключают к компьютеру в местном представительстве фирмы-производителя. Если бы у Зака и случились неполадки с техникой – в наши дни она не будет фыркать и издавать странное шипение или скрип; все современные механизмы либо исправно работают, либо мгновенно умирают, – ему и в голову не придет попытаться самостоятельно ее починить. Для этого существуют специальные маги-кудесники, да и процесс починки стал непонятным анахронизмом; все предпочитают купить новую технику, а не реанимировать старую. Человечество меняет свои взгляды на универсальность техники. В людях растут бессилие и некомпетентность. Они живут в мире предрассудков и идолопоклонничества. Верят в вуду – в заклинания, амулеты и хрустальные шары, которым они готовы полностью подчиниться и без которых жизнь кажется пустой и скучной. Вера в то, что, включив компьютер, человек способен получить желаемое, содержит в себе больше мистического, нежели рационального. Если экран потух, значит, боги разозлились.
В тот момент у Шепа появились первые догадки о том, почему Зак взрослеет исключительно во временном смысле. Ничто из того, чему его научили в школе, ни в малейшей степени не помогло выбрать правильный путь в жизни и разумно ею распоряжаться. Курс алгебры второго года обучения даже частично не давал представления о том, что делать в случае отключения Интернета, кроме того, что надо звонить в «Вери-зон» – магу-кудеснику; он даже не объяснял, какое на самом деле чудо эта технология передачи данных – «широкополосная передача». Такое пассивное, потребительское отношение к вещам возвращало его сына к безвольному, зависимому существованию маленького ребенка. Это в полной мере объясняло, почему Заку неинтересно, как будет проходить лечение его матери. Современные медицинские штучки были для него чем-то сверхъестественным, как и все остальное.
Сверхъестественным? Шеп хотел докопаться до скользкого, тонкого защитного слоя, похожего на перепонку между слоями луковицы. Он назвал бы ее луковичный мезотелий. Хотелось считать ее толстой, но это было лишь предположение; они счистят ее, как кожуру с овоща. Сорвут, кусочек за кусочком, эту пленку, которая выглядит своеобразно – слишком толстая, а может, неопределенного цвета. Похоже на то, как снимают кожу с индейки, когда готовятся фаршировать ее на День благодарения. Он хотел сказать, что все это старо как мир. Мир машинисток и испорченных овощей, и их с Глинис пугает не то, что все происходящее кажется немыслимым, а то, что они это осознают.
– Я думаю, было бы хорошо, если бы ты сегодня поддержал маму, – сказал Шеп. Именно это посоветовал бы ему его отец.
– Я не знаю как, – ответил Зак.
Шеп едва не сказал: «Я сам не знаю как», он не мог понять, как получилось, что все они настолько косные люди.
Вероятнее всего, люди были подвержены смертельным болезням с того момента, как их предки стали ходить на двух ногах. Во всем существуют определенные правила, возможно очень строгие.
– Она смотрит телевизор, – добавил Зак.
– Тогда сядь и смотри его вместе с ней.
– Мы любим разные программы.
– Иди и смотри то же, что смотрит она, и, по крайней мере, сделай вид, что тебе интересно.
Сын помрачнел и выключил компьютер.
– Она поймет, что это ты велел.
Поймет. И ему под силу заставить своего уступчивого сына побыть сегодня рядом с матерью, но он не может заставить его захотеть этого. Зак унаследовал худшие черты обоих родителей: покорность отца и вспыльчивость матери. Опасное сочетание. Если черты матери порой приносили некоторую пользу – умение бросить вызов, стремление противостоять существующим устоям, то смирение отца придавало его характеру лишь ненужную инертность.
Шеп положил руку на плечо сына.
– Следующие несколько месяцев будут очень сложными для всех нас. Мама не сможет отвозить тебя в школу; придется ездить на велосипеде. Мне понадобится твоя помощь по хозяйству – иногда убраться или приготовить все необходимое к приезду гостей. Главное, ты должен помнить, что, как бы тяжело нам ни было, твоей маме стократ тяжелее.
Желание сказать все это было спонтанным. Он играл роль хорошего отца, а не был им на самом деле. Зак порой очень щепетильно относился к техническим новинкам, ноя, что у него нет того, что есть «у всех», – для Шепа эти дорогостоящие игрушки были всего лишь промежуточным звеном, заполняющим пробел между тем, что действительно стоило и стоит приобрести. Зак считал постоянную экономию отца в пользу Последующей жизни странной, если не безумной, он организовал настоящую кампанию в пользу покупки айпода, и Шеп не выдержал и сдался. В остальных сферах жизни сын был совершенно нетребовательным. Единственное он четко уяснил для себя, узнав о болезни матери, – с этого момента возможность получить желаемое сводилась для него к нулю.
Вечером, лежа в постели, Глинис отвернулась от Шепа, приняв ту же позу, которую любила во время беременности. Он придвинулся к ней ближе, втайне надеясь, что его осторожные прикосновения сломят сопротивление. Он чувствовал ее отчуждение. И дело было не в Пембе; и не в «Фордж крафт». Виной всему было то, что все это произошло с ней, а не с ним. Он теснее прижался к ней, и, когда осторожно положил руку ей на живот, она так же осторожно ее убрала.
Шеп был уверен, что за всю ночь не сомкнет глаз, но понял наутро, что все же спал. Ему снилось, что он кроет крышу веранды и владельцы хотят, чтобы старая черепица была удалена, прежде чем он положит новую. Дом был очень красивый, как говорится, ладный. На крыше обнаружилось несколько слоев старого покрытия, один из которых был поразительно похож на обои, которыми была оклеена его комната в детстве. Когда он сорвал последний тонкий слой, ожидая увидеть чистые светлые доски, открылась промазанная дегтем черная искореженная бумага. Он с трудом оторвал ее. Доски были покрыты плесенью, в разные стороны расползлись отвратительные жуки и черви. Дерево было сырым и прогнившим, похоже, крыша много лет протекала. Когда он встал, чтобы позвать помощника, ветхая конструкция не выдержала его веса и рухнула.
