Андрей Бычков - Четвертый ангел Апокастасиса

Загудел автобус. Измученный, я доплелся до кровати и рухнул. Она ушла, и больше я ее не хотел видеть.

Три дня шел белый-пребелый снег. Был самый конец апреля, когда старый, зимний снег, давно растаял, и все уже ждали листьев. Никто не знал, почему вдруг пошел новый снег. Говорили, что такого никогда не было, но что будто бы про то, что это рано или поздно будет, было написано и в Евангелии.

Когда я вышел, сияло солнце. Снег был словно брошен на деревья. На белом чернели тени, но когда я присмотрелся к своей, что распростерлась под ногами, мне показалось, что она испаряется. «И еще то, что он растает свежим, так и не успев загрязниться», – сказал рядом какой-то мужчина в воротнике. Было тепло, и подтаивающий снег щедро сыпался с деревьев. В этой осыпающейся на солнце белизне то тут, то там была видна радуга. Щуря глаза, я дошел до леса. Вокруг валялось много поломанных, не выдержавших тяжести снега, веток. Тут были и молодые, уже почти зазеленевшие, а теперь надломленные, деревца, верхушки тополей, слишком длинные и широкие ветви сосны и клена. В приоткрывшихся наружу почках, в замерзших каплях льда, светились мертвые зеленые младенцы листьев. Но над всеми ними, поверженными, по-прежнему стоял старый и величественный лес. Я почему-то вспомнил, что года два назад была жаркая весна и в это время уже цвела яблоня и зацветала вишня. Стоя между сосен, я слушал шум капели. Обрушивался с уцелевших веток снег, и на этом осыпающемся снежном шлейфе солнце вдруг высвечивало причудливые тени. Другое дерево словно бы возникало и исчезало в пространстве. Посвист весенних птиц отвлек мое внимание. Я запрокинул голову и в высокой кроне сосны увидел ярко сияющую и переливающуюся каплю.

Через несколько лет возникает собака, и ты, Александр, кладешь ей на нос кусочек печенья, и ты, Александр, приказываешь ей сидеть. Низкое солнце пронизывает стекло и шевелящиеся тени бесшумно ползут по стенам. Ты подходишь к приемнику и ищешь, вращая черное колесо. И сквозь шорохи и шумы находишь эту мелодию, словно на ощупь. Пес поскуливает и ты оборачиваешься. «Можно», – говоришь ты ему. Он подкидывает бисквит и глотает, а потом облизывается и ложится, вытягивая вдоль медленно удлиняющихся теней золотистые лапы. Открывается дверь и входит твоя жена. Смешная, милая… Как описать ее жесты? Ведь ты так любишь ее.

Она вся из маленьких, почти незаметных движений. Улыбается и не смотрит, потому что знает, что и ты улыбаешься ей. Она подходит все ближе, не глядя на тебя, нечаянно поднимая руку, касаясь своих волос, отражаясь в этом зеркале и в нем исчезая. Ее счастливое лицо, оно совсем близко. Счастливые глаза. Верхняя губка подрагивает. Она очень хочет не рассмеяться, не выдать себя, как она счастлива. Но вот и не выдержала, обняла, ее легкое касание, как положила голову тебе на плечо, как тихо дышит, а ты положил свою голову ей. Вы так и стоите, не двигаясь. Шевелящаяся по стенам листва. «Как лошадки», – думаешь ты. Она младше тебя на несколько лет, русская северная…

Как она смотрит в окно, белая призрачная рама, тянутся в комнату и шевелятся тени. Стол и стулья, диван и кровать, светящаяся посредине ваза. Гаснущая ваза и ваза вновь загорающаяся, да, это ветер, колышет листвой, то скрывая, то вновь позволяя вспыхнуть последним лучам заходящего солнца. Когда утром ты выходил с собакой, было ясно и тихо, и еще немного прохладно. Отпустив пса, ты подошел к дереву и увидел, что листья стали намного больше. Ты удивился – всего за несколько дней.

Через несколько лет возникает собака, свой дом, семейное счастье. Счастье, которое всегда так трудно описать. Счастье, которое описывают все реже и реже, предпочитая описывать извращения и пороки, несчастье и смерть, двигаясь вниз, ослепленные гордостью своего девиза: «Человек слаб, грязен и подл».

И в то же время он счастлив.