Ульянов не дочитал весьма заинтересовавшую его статью, потому что в этот момент вернулся Аркадий Симонович с красивым блюдом в руках.
— Позвольте предложить вам, Володенька, вот эту порцию охотничьих сосисок с красной капустой и луком.
— Вы просто волшебник, Аркадий Симонович! — воскликнул г-н Ульянов и хорошенько отхлебнул из своей кружки. От одного только вида этих копчененьких, с жирком, охотничьих сосисок Ульянова обуяла великая жажда.
— Если мне не изменяет память, красная капуста — ваш любимый гарнир. Не так ли? — осведомился Аркадий Симонович.
— Так!
— Ну, а когда мне случается вымачивать в уксусе репчатый лук, я всегда сразу вспоминаю вас, Володенька!
— Совершенно верно! Вам, как шахматисту, никогда не изменяет память. Кстати, вы читали эту статью?
— А, вы про этот турнир. К сожалению мне удастся попасть туда не раньше следующего вторника. А вы бываете у «Доминика», Володенька? Что-то я и там вас сто лет не видел.
— Я, признаться, давно там не был.
— А я вчера взял три партии из пяти у самого г-на Шифферса, получая пешку и ход! — радостно сообщил старик. — Правда Эмануил Степанович был в приличном подпитии, но он, по-моему, и в турнирах так играет.
— Я его вообще ни разу трезвым не видел! — заметил Ульянов.
— К великому сожалению, я тоже, — вздохнул Прадер. — Если вы располагаете временем, Володенька, я вам покажу прекрасный этюд г-на Троицкого.
— А кто такой этот г-н Троцкий? — спросил Ульянов.
— Не Троцкий, а Троицкий,[5] — поправил Аркадий Симонович. — В этом году «Новое время» опубликовало его первые этюды. Мне лично они очень нравятся. Хотите посмотреть?
— Я бы с удовольствием, но мне уже наверное пора бежать, — сказал г-н Ульянов, доставая из кармана роскошные золотые часы — подарок г-на Хардина.
— Сдается мне, Володенька, что вы занялись политикой, — печально изрек Аркадий Симонович. — Зря, не стоит она того.
— Но почему вы так решили?
— Мне так кажется, и это очень печально. Вам нужно играть в шахматы, посещать театры, читать книги, ухаживать за нашей прекрасной Ариной. Когда-нибудь вы поймете, Володенька, что все это очень важно, а политика не важна совсем.
— Еще только три часа, — ушел от неприятной темы Ульянов. — У меня еще найдется полчаса времени, чтобы посмотреть этюд г-на Троцкого.
Ульянов не понимал почему, но именно с Аркадием Симоновичем ему не хотелось говорить о политике. Возможно причина была в том, что во время этих разговоров Ульянов нередко становился резким и раздраженным, а ему не хотелось быть таковым в общении с добрым стариком.
— Не Троцкого, а Троицкого! — снова поправил Аркадий Симонович. — Я пошел за шахматами!
Ульянов тем временем ел и пил почти как Портос, и вернувшемуся с шахматами под мышкой Аркадию Симоновичу пришлось налить ему еще пива, что старик сделал с видимым удовольствием. После этого он раскрыл шахматную доску и принялся расставлять на ней фигуры, бормоча себе под нос нечто, понятное одним шахматистам.
— Так… Белый король на дэ пять, слон на эф четыре… м-м… пешка на жэ шесть… Черный король на эф восемь, пешки на е семь и на аш семь. Все! Белые выигрывают при своем ходе.
— Так-так, посмотрим! — бодро сказал Ульянов.
— Этот этюд нелегко будет решить, — сказал Аркадий Симонович. — Придется вам посидеть над ним!
— Да позиция-то не выглядит особо сложной, — задумчиво промолвил Ульянов.
Минут пять он сосредоточенно обдумывал положение, а потом радостно воскликнул:
— Ага! Эврика! — и показал решение.
— Да, очень красиво! — старик Прадер, как завороженный, смотрел на доску. — Быстро вы! У вас хорошие способности, Володенька, очень хорошие… Хотите еще этюд?
— Нет, спасибо. Мне пора. Я обязательно забегу к вам на днях.
— Заходите, заходите, Володенька. Я всегда вам рад. И, пожалуйста, помните, что я вам говорил. Обязательно подумайте на досуге над моими словами. Вы ведь понимаете, о чем я говорю?
— Да-да, — пробормотал Ульянов.
— Вы понимаете, Володенька, с годами человек начинает отличать подлинные ценности от мнимых. И тогда многим людям становится обидно, потому что они понимают, что разменяли свои лучшие годы на медяки. После этого — одни пытаются что-то изменить уже в зрелые годы, и становятся объектом насмешек бездушной толпы; другие живут воспоминаниями и сожалениями, понимая, что ничего изменить уже нельзя; третьи пытаются воплотить в своих детях то, что не смогли реализовать в себе. Не повторяйте ошибок этих людей! Развивайте свои шахматные способности, интересуйтесь литературой, живописью, пригласите Ариночку в оперу! А главное — держитесь в стороне от политики. Я не знаю, каковы ваши убеждения… Вероятно, вы — социалист?
Ульянов пробормотал что-то невнятное, ему решительно не хотелось говорить с Прадером о политике. Между тем, старик продолжал:
— Я не имею ничего против социализма. Я где-то даже «за»… Но посвящать себя этому глупо и… небезопасно.
— Но ведь современное общество буквально разрывается от социальных противоречий! — воскликнул Ульянов, не сдержавшись.
— Возможно, — с доброй улыбкой согласился Аркадий Симонович.
— Тогда почему же вы считаете политические ценности мнимыми?
— Володенька, а вам не кажется абсурдным само сочетание слов — «политические ценности?»
— Возможно я неудачно выразился, но это не меняет сути. Что может быть важнее, чем борьба за основные права человека?
— Решив одни проблемы, вы породите другие! Проблема современного общества — в его бездушии. Представьте себе на минуту, что все люди мыслят так, как я пытаюсь сейчас заставить мыслить вас. Будут ли в таком обществе ущемляться права человека? Нужна ли будет ваша борьба?
Ульянов молчал, пораженный. Он не был согласен, но чувствовал: есть что-то вечное в словах этого мудрого старика, что-то такое, что переживет все социальные потрясения, которые еще выпадут на долю человечества. Пройдут века, свершатся тысячи революций, родятся новые социальные системы, на смену одним лозунгам придут другие, а эти мысли навсегда останутся актуальными!
Прадер немного выждал и добавил:
— Именно поэтому я говорю, что борьба за права человека есть борьба за духовное начало в человеке.
— И этому способствуют этюды г-на Троицкого? — с улыбкой спросил Ульянов, задумчиво глядя на шахматную доску.
— Так же, как и любые другие произведения искусства!
— Логически опровергнуть вашу философию, видимо, невозможно, но я с ней не согласен, — серьезно сказал Ульянов.
— Очень жаль, — искренне огорчился старик.
— Дорогой Аркадий Симонович, мне пора!
— Очень рад был вас видеть, Володенька!
— Взаимно!
— Заходите!
— Обязательно! — пообещал Ульянов.
Петербург особенно красив летом, в период белых ночей. Но и в декабре, одевшись в зимнюю белую одежду, он по-прежнему величествен. Создатели города хорошо продумали его цветовую гамму. Летом путешественника, знакомящегося с красотами Санкт-Петербурга, естественно тянет к Неве, а согретые ласковым северным солнцем голубые и желтые здания набережных выглядят особенно выигрышно при почти круглосуточном свете. Зимой, когда Нева, набушевавшись и вдоволь попугав добрых горожан, засыпает под ледяным покрывалом, мы обыкновенно стремимся в другие более укрытые от пронизывающих ветров части города, где серые чопорные дома удачно гармонируют с белым снегом, почти постоянным полумраком и застывшими голыми деревьями.
Когда г-н Ульянов выходил из пивной, часы в церкви напротив пробили всего-то четверть пятого, но в городе уже темнело. В сумерках серые здания выглядели мрачно и неприветливо, повалил противный снег, и Ульянов подумал, что зря он, наверно, пил пиво в такую холодную погоду. Впрочем, ему посчастливилось быстро поймать извозчика, и вскоре он уже входил в теплое и приветливое помещение публичной библиотеки.
Он любил «публичку», и его здесь знали и любили, потому что только здесь, среди океана книг, он становился таким спокойным, вежливым и доброжелательным, словно им овладевали царившие в библиотеке мудрость и доброта десятков поколений. Все ему здесь было до боли знакомо: и уходящая вверх мраморная лестница с периллами из красного дерева, и высокие, доходящие почти до потолка окна с выходом на Александринскую площадь, и скульптурная группа, изображающая муз, покровительниц литературы и истории, и огромный зал с бесчисленными рядами книжных полок… Тем более странное чувство охватило его в этот день, едва он вошел в главный зал. Что-то здесь было сегодня не так, и он сразу понял, что именно.
— Что это за дверь? — воскликнул Ульянов, обращаясь к пожилой служительнице. — Я никогда ее здесь не видел!
Возможно, его вопрос не был услышан, или самой судьбе в тот день было угодно, чтобы Ульянов не получил ответа; во всяком случае женщина продолжала молча стирать пыль с больших темно-зеленых томов «Всемирной энциклопедии».
