Всякое Грехопадение рождает черепки.
Адаптация совершенства, коим для нас, черепков, является
Горшок, приводит к умножению черепков.
Всякий черепок в своей венценосной осколочности пребывает центром.
Мир вообще есть некий Великий Черепок. И лишь в силу гипертрофированного размера оказался Всеобщим черепом череп,
как совокупность в разъединённости функционально деятельных и мистически соотнесённых черепков, что вполне выражает подобия.
Есть величайшая сопряжённость в подобии, которая нами эксплуатируется, как Сумма, где жажда каждого черепка восстать в Слагаемое практически реализоваться не может, ибо череп - двуедин, как разъятая Сумма, с одной стороны, и цельность
Великого Массива - с другой. Мир разъят на формы. Это и есть совершенный вид мира. В совершенном виде нет ничего, что не было бы формой. Формообразование, форморазрушение и формосохранение - свойства, в которых раскрывается полнота процессуальности. Каждый индивидуальный черепок - законченная самодостаточная форма, которую он нравственно обязан сохранять. Обособленность сознания творит неповторимость каждого отдельного индивидуального черепка. Глина - стихия
Чистого Бытия, где нераздельно властвует и пребывает дух Сцепления.
Из всего изложенного проистекает, что эволюция, инволюция, деволюция и биволюция в системе связей черепкового бытия противоестественны по факту и по закону».
Я слушал и чувствовал, что пробуждаюсь, но мне очень не хотелось «быть и не-быть».
- Не уходи, - прервал я козлёнка, чувствуя сосущее отчаяние в сердце.
- Это ты не уходи, - ответил козлик мне. - Я всегда здесь, в твоей грёзе. Я достиг непрестанности. Спасибо глиняным черепкам. Я всегда здесь.
Литературная Россия. 29 августа 2003 года, №35.
Палевая, улыбчивая, как сон, кошечка тихо обошла угрюмо смотрящего в стену матерого кота, восседавшего копилкой на подоконнике в подъезде, и сказала:
— Я замуж хочу.
Не двинувшись, и так же упираясь взглядом в стену, кот спросил:
— Куда?
— Замуж хочу, — полуобморочно выдохнула дева.
— Что ты будешь там делать? — глинобитно простонал кот.
— Я буду верной, — пролепетала кошечка, жмурясь.
— Чему? — кот поворотил мощную шею и посмотрел на собеседницу.
— Ты понимаешь, — нервно зевнула невеста.
А этажом ниже притаилась рефлективно влюбленная в кошку мышка.
— Ничего ты не понимаешь, — сказала кошечка и опустошенно поплелась вверх по ступенькам.
Глаза кота закрылись, и он отдался воспоминаниям, в которых преобладало неведомое.
(Психологический бестиарий В.Ахрамовича. Ж-л "Наука и религия". 08.1990г.)
Крот рыл неглубоко. Он предполагал, что сам процесс облагораживает. Крот язвил землю, а крота язвило недоумение.
"Не понимаю? — пытал он себя. — Почему у меня нет соображений относительно мира?" — "А почему они должны быть?" — отмахивался крот.
Однажды крот наткнулся на угольный пласт, залегающий как-то так, что ни обойти его. И вдруг среди немой и слепой тишины крот услышал:
— Хе-хе, брат. Да ты света не любишь.
Крот замер.
— Не любишь, не любишь, — пищал голос.
— Ты кто? — спросил крот чуть успокоившись. — Ты фата моргана или алтер эго?
— Я Угольный Тук, антрацитовый дух.
— А почему у меня нет соображений относительно мира? — неожиданно для себя проворчал крот. — У тебя есть мысли относительно мира?
— Ах, оставь! Какие там мысли. Роешь и рой себе.
— Я не могу рыть. Я наткнулся на стену и меня самого язвит вопрос.
— Я же сказал тебе, ты, брат, света не любишь.
— А ты любишь? — спросил крот недоверчиво.
— Да! Очень! — пылко ответил Угольный Тук. И уточнил:
— В скрытом, в потенциальном виде. И возгорание люблю. Я люблю свет, когда он чернее тьмы. Больше всего я люблю всякую непроявленную потенцию.
— Так ты — ангел предсвета.
— Нет, я Тук. Я антрацитовый дух, хранитель света,
который чернее тьмы. Мое царство глубоко, а принципы высоко.
Свет — это горение, а я — хранение.
— Так куда же я рою, к свету или ко тьме? — спросил крот.
— Дурачок, свет и тьма — это процессы, они противоположны покою. Свет и тьма — это движение, а я люблю потенцию.
— Ты тоже крот? Только не роющий? — удивился крот.
— Не крот я. И ты не крот.
— А кто же я?
— Ты — червивая мысль земли, а я безмолвная молитва антрацитовых недр вечного пребывания. Рой свой иероглиф и не мешай своими сомнениями.
Голос Тука умолк навсегда. А крот наткнулся на подземные воды и его понесло. Влекомый ими крот был спокоен, он знал,
что после разговора с Угольным Туком что-то произошло с его судьбой, он оторван от своего прежнего иероглифа. И теперь его несет к началу нового.
(Психологический бестиарий В.Ахрамовича. Ж-л "Наука и религия". 10.1990г.)
В зеленом, коричневом, золотистом лесу лиса искала приятеля енота. Почему-то ей казалось, что в этот песенный день он гуляет. И она терпеливой рысью кружила вокруг норы енотовой.
А енот был в неподвижности: его неподвижность происходила от зачарованности, — енота чаровала былинка. Он замер в тепле темноты, куда свет почти не пробивался извне и необрывно смотрел на вздрагивающую былинку, томно произраставшую у самого входа в нору.
Много-много раз еноту хотелось заговорить с былинкой, но бог не дал ей такого языка, который был у енота. Сколько раз он своим маленьким енотовым сердечком ощущал небылинковую собранность в нежной зеленой струнности. Были мгновения, когда былинка, замерев, вытягивалась и стояла, перед енотовыми попытками заговорить, но зверек не понимал травного.
И вот теперь еноту померещилось, что он уловил язык соседки. Он ожидал теперь ее движений и был уверен, что если она шелохнется, то он поймет ее, поймет ее трепет: как бы в танце былинка могла поведать о себе. Но именно теперь былинка словно уснула, замерла в немоте.
А вокруг бегала лиса в трепете и мерцании теней и солнечных зайчиков.
(Психологический бестиарий В.Ахрамовича. Ж-л "Наука и религия". 12.1988г.)
— Ну и что? Охраняешь? — спросила лиса пса.
— Р-л-а, — ответил пес.
— Ну, тогда я пошла, — сказала лиса.
— Р-л-а, — ответил пес.
— Ну и глуп же ты, братец, — озлилась лиса. — Ни слова,
ни толка от тебя не дождешься. Что ты такой важный? Какое добро охраняешь?
— Достоинство.
— Что, что? Какое достоинство? — лиса от презрения не находила слов. — Олух! Достояние, а не достоинство. Ты хоть разницу понимаешь?
— Эй, ворона, — обратилась лиса к игравшей в безучастность вороне. — Он охраняет достоинство, ты слышала?
Он что, чужое достояние выдает за свое достоинство?
— Досточтимый, — обратилась снова лиса к псу. — Ты все на свете перепутал. Достоинство — это личная сытость, а не общественная. Ты труженик ржавой цепи. Ты зарабатываешь хлеб, а не достоинство. Достоинство по достатку. По уму, а не по бешенству. Цепь да миска — вот твое достояние.
Пойду расскажу волку этот анекдот.
С тех пор у пса глаза грустные-грустные. Он поверил лисе.
И все-таки он старался настаивать на своем. Он шептал себе по ночам: "Глубинный покой — вот настоящее основание достоинства.
И я всегда хотел, чтобы мой хозяин имел этот покой. Может быть, мне хотелось поближе быть к покою? И я решил, что охраняю его? Может быть, некогда мне опостылело дикое беспокойство о хлебе насущном. Лиса права, я охраняю свою миску. А почему мне не охранять миску. Я и есть эта миска. Она мое достоинство и достояние. Буду откровенным. Лиса права наполовину. Я охраняю и миску, и достоинство, и покой..."
Но один только цыпленок ненадолго поверил псу.
— Ты сто тут? — спросил однажды цыпленок.
— Охраняю, — ответил пес.
— Сто ты охланяешь?
— Достоинство.
— До... доштоинство. Ух, ты!
Потом он дома сообщил: "Пес охланяет доштоинство".
— Ну вот видишь, — неопределенно, но поучительно отозвалась мать. А батя прохрипел:
— Да что знает этот гай о достоинстве...
— Не говори при ребенке плохо, — залопотала курица.
А цыпленку первый раз в жизни почему-то захотелось залупиться назад в яйцо.
(Психологический бестиарий В.Ахрамовича. Ж-л "Наука и религия". 09.1990г.)
Лягушка страдала жеманством.
— Боже! — говорила ей жаба. — Как тебе не достает естественности. Отбрось свое жеманство, и небо, мне кажется,
тут же одарит тебя счастьем.
— Но как же? — возражала лягушка. — Если при одном слове "изящество" внутри меня все трепещет...
И она грациозно показывала на грудь, где тайно трепетало сердце. Томно она имитировала трепет маленькой перепончатой лапкою. И нечего было сказать жабе.
