— Понял, — прервал Спрусника филин. — Лиса хитра, коварна и завистлива. Тайная царица кур. Не верь ей.
Храни свой облик, шкуру храни, а то будешь облезлый и зависимый. В тьме и тиши храни свою бодрость. Себя учи сам, другие знают другое. В тебе твой закон.
Зачем тебе лисьи повадки? Зачем тебе волчьи тревоги?
Питайся тем, что нужно тебе, другим нужно другое.
А тот, кто лепится с советами и поучениями — враг и гибель...
Спрусника била дрожь противоречивых чувств: восхищение самодостаточностью филина, восторг чеканными формулировками, а с другой стороны, подавляли утилитарность миропонимания, бесполетность программы сердца, глубокий защищенный эгоизм.
Опять же противоречия. Спрусник не мог привыкнуть к холоду мудрого практицизма своего друга и учителя.
— А любовь, а прогресс?! — воскликнул Спрусник.
— Ты хочешь быть съеденным? — спросил филин.
— Я не пожалею себя, мир так прекрасен, все должны помогать друг другу. Мы должны совершенствовать себя и близких, нам дана жизнь, чтобы...
— Иди, тебя ждет лиса, — отворотившись, сказал филин.
— Но я не могу... Ты должен доказать свои слова, свою правоту.
—Ух-х, — простонал филин,
(Психологический бестиарий В.Ахрамовича. Ж-л "Наука и религия". 02.1990г.)
Петух безусловно признавал в индюке родственную душу.
Симпатия коренилась так глубоко, что петуху было по-настоящему больно, когда индюк допускал промашки. Особенно петуху претила индюшья ноздревщина. Существо столь тонких откровений не должно было позволять себе разнузданность. Бравада, наскок оскорбляли петуха. И всегда он находил оправдание индюку — хотя бы тем, что жизнь вообще несовершенна.
Индюк относился к петуху неровно. Он любил петуха приступами. А когда любил, то любил самозабвенно и безоговорочно, невзирая ни на что, а вне любви обличал петуха за случайный набор красок в оперении друга. И особенно за потаенную надменность. Он прекрасно знал, что петух сокровенно лелеет идею личной надмирности, но неукоснительно путал и позволял себе принимать надмирность за надменность. Однажды ему даже приснился чудовищно бестактный сон. Хорошо зная петуха, он будто бы позволил себе вопрос: "Кто, дружище, тебе ближе — Сократ или Вагнер?" И тут же проснулся в великом смущении.
В то же время петуху, как потом оказалось, приснился родственный сон. Петуху привиделось, что вместе с индюком они образовали единое тело-сознание, с головой голубя и туловищем гепарда. И существо это буриданово замерло между двух совершенно одинаковых навозных куч. И одна куча была гедонистической, а другая — сафронической. Сквозь сон петух попробовал вжиться в состояние голубя, но не получилось, затем в состояние гепарда. И тоже не получилось. Урод оказался удивительно монолитным и цельным, общее состояние которого имело множество реминисцентных оттенков. И между ними доминировали остервенелая кротость и пружинистая отстраненность. Миф отличался неприятной устойчивостью, и петух проснулся с гадким привкусом встречи с архетипом.
А потом случилось совсем плохое. Однажды индюк возопил:
"Истина в самопознании!" Отчего у петуха гребень налился чревным гневом.
— Будь ты проклят! — библейски возделся петух. — Истина воззвала: познай меня.
Это был самый звонкий день в жизни. Дружба пошла на убыль. Теперь им приятнее было вспомнить друг о друге на расстоянии.
(Психологический бестиарий В.Ахрамовича. Ж-л "Наука и религия". 07.1990г.)
Коза долго не догадывалась, что она на привязи. Она исподволь томилась одиночеством, и ее сумеречное представление о своей жизни выражалось в незатейливом б-м-м-е-е-е,
б-м-м-е-е-е...
Однажды козу плохо привязали. Веревка соскользнула с колышка, и коза побрела. Она долго бродила и смотрела вокруг, но ничего нового не увидела. И вновь оказалась около своего колышка. И постаралась далеко от него не уходить.
С этого дня она поняла две вещи: во-первых, факт наличия у всех своего колышка, во-вторых, что колышки бывают видимыми и невидимыми. А потом это знание у нее разрослось. Ей удавалось вычленять различные виды колышковых и бесколышковых.
Солнце, например, было бесколышковое по видимости, но само являлось колышком для всего живого. Для собак колышком был дом. А потом все как-то перепуталось в капризном сердце козы.
И когда ее вновь плохо привязали, она бродила просто так.
А однажды она встретила петуха.
— Как бороться с ревностью? — спросила коза у петуха.
Петух был оранжево золотым, с зеленой сверкающей шеей и с малиновым гребнем. Петух сначала не заметил козу, а когда заметил, коматозно прохрипел:
— Кху-кха, кху-кха?
— Я спрашиваю, как бороться с ревностью? — неожиданно для себя продолжала настаивать коза на своем шальном вопросе.
— Главное — не попасть в ощип, — в ужасе крякнул петух, но тут же привел себя в порядок и спросил: — Где твой козел?
— Я вообще, — смутилась коза. — Ведь должны же у меня быть принципы.
— Да, — ответил уже осанисто петух. — Когда нет козла, виноват, когда нет принца, нужны принципы.
Они замолчали.
Золотились облака.
— Ревность всесильна. Я бы тоже хотел, чтобы она была похожа на курицу, но ревность, как древность, к великому огорчению, нам неподвластна. Попробуй обжить ее.
— А может быть, ревность — это колышек? — спросила коза.
— Слушай, никак не могу понять, зачем тебе на шее веревка? — он вдруг, как-то одним разом понял, что веревка на козе и коза...
"Эзабель, Эзабель", — послышалось вдали, там хватились и искали козу.
(Психологический бестиарий В.Ахрамовича. Ж-л "Наука и религия". 12.1988г.)
Судьба старушки уместится в нескольких словах. Однажды в девичестве ее так удивил лес, что она раз и навсегда ему предалась. Он был таким многокрасочным, и одновременно выдержанным. В одних тонах. Всегда зеленый, но столько оттенков зеленого. На это может уйти жизнь. Вся жизнь у старушки и ушла на это. Лес стал ее мужем. Она ушла к нему,
отдавшись не телом, но духом.
Она сажала капусту и редьку. Остальное давал лес. И был у нее маленький курятник. В курятнике жили петух и курица.
Старуха любила гостевать у них, сесть на "бревнушко" и ласкать взглядом то одного, то другую, а то и поговорить.
— Ну пошто? — вдруг спрашивала она.
— Ни яиц, ни курятины она с них не имела.
— А ничего, — как правило, бодро отвечал петух.
Старушка слушала это "а ничего" и на душе у нее рассветало. Лицо ее становилось мелким и лучистым.
— Я вот к вам за яичком пришла, — подначивала она.
— Ха! — отвечал петух. — Не будет яичка.
— Только золотое! — вспыхивала курочка. — Я рождена для золотого, а не простого яичка!
— Вишь, мания, — смиренно комментировал петух. — Она тайно замужем, ее муж — Золотое Яйцо. Ни о чем больше думать не хочет. И не может. Мания.
— Ха-хха-ха... — переливалась звонким смехом старушка.
— А он сам, — жаловалась курочка, — он женат на обособленности. Слышал бы кто, как он тут распространяется о своей приверженности к независимости. У меня есть мечта, я хочу снести золотое яичко, а он просто изувер.
— Я хочу быть сильным, бодрым, бессмертным! И никакого тут изуверства, — возмущался петух.
— Тебе бы курятничек побойчее, — поддразнивала старушка.
— Мне никто не нужен! — вопил вомущенный петух. — Я хочу бессмертия!..
— Ну-ну, — примиряюще сказала старушка и пошла из курятника. Она пошла к лесу.
(Психологический бестиарий В.Ахрамовича. Ж-л "Наука и религия". 06.1989г.)
Уж и еж любили встречаться в ельнике, у одной старой разлапистой и пропаутиненной ели, чтобы с умилением посмотреть друг на друга.
— Ну и выдумщик был твой прадед, — однажды сказал улыбчивый уж.
— А что? — спросил себе-на-уме еж.
— Это надо же такое изобрести, ведь сколько сил небось вложил. Это я про твою игольчатость. Вот смотрю на тебя и каждый раз диву даюсь: все звери как звери, а ты, брат, цветок, — астра. Отчаянный был у тебя прадед.
— Тут у тебя не верная информация, — толковательно отвечал еж. — Это не прадед. Прадед хотел быть колючим, но не знал, как свою идею воплотить. Тогда он сделал вот что: он попросил у кого-то из земляных одолжить ему на время норку, залез в нору и полжизни в ней сидел. При этом он обращался к пращуру с такими словами: "Единокровный, единодушный, единообразный помоги мне, если хочешь, обрести тот вид, какой мне пристало, ибо несовершенен я, гол и уязвим." И вышел он из той норы облеченный в сияющие иглы. И больше ослеплял, чем колол ими. А потом из поколения в поколение светимость меркла и все больше обретала игольчатость. Да. Разве я тебе не рассказывал об этом?
