Почти организованной, молчаливой колонной они медленно двигались вверх по Главной улице города. За ними оставалась абсолютно свободная дорога и тротуары. Они напоминали первые ряды демонстрантов: стройные и ровные, но развернутые по команде «кругом» и движущиеся теперь назад. Масса людей была на удивление равномерной и плотной. Они не держались за руки, но их плечи соприкасались при ходьбе. По крайней мере, мне так казалось с того расстояния, на котором я находился.
Было тихо из-за отсутствия транспорта, но присутствовал монотонный звук, похожий на шелест листьев, только значительно сильнее. Наверное, такой же звук сопровождает бродяг, бредущих по городу, если их собрать вместе. Ведь, в сущности, эта масса людей мало отличалась от таких бродяг. Разве что наличием большего напряжения.
Ими двигала обида.
Я знал, что обиделись они на меня. Эта обида возникла не сразу. Капля за каплей она копилась в каждом из них. Неделями, месяцами они делали вид, что ничего не происходит. Они делали вид, что обиды нет и в помине. Они делали вид, что все нормально, и я их устраиваю, как член их общества. Но я-то знал, что это не так. Не мог быть я членом их общества. И никакого общества не мог быть членом. Как не особо я верил в существование вообще какого-либо общества. Ну, может быть кроме общества случайных людей.
Кстати интересная мысль – создать общество «случайных людей». Хотя в таком случае они уже не будут случайными.
Я смутно догадывался, за что они могли обидеться на меня. Это была совокупность моих поступков, как физических действий, так и просто мыслей, которые постоянно прорывались в обычной речи. Там недосказанность, там смысловой акцент. Ирония или скепсис. Иногда просто взгляд или положение тела. Рукопожатие или просто молчание. И все оттого, что это происходило не в такт их внутренней мелодии. Я понимал, что должен был подпевать им или, по крайней мере, не сбивать их, с так непросто дающегося ритма.
Я понимал, что все они стараются. Стараются жить. И чувствуют, что я это знаю. Это-то их и обижало. Все равно, как если бы каждый из них нес на своих плечах большую, тяжелую коробку, и они двигались бы по цепочке мимо меня, а я стоял бы и толкал по очереди эти коробки, сбивая их с плеч. Просто толкал бы коробку, которую несет человек. Тяжелую и очень неудобную для переноса коробку. Мне было стыдно за себя и жалко их.
А в чем я виноват?
Я сидел на перилах огромного каменного балкона гостиницы, свесив ноги над площадью, на которой начиналась Главная улица. Отсюда она была видна мне до самого конца, где она переходила в мост, который сливался с небом. Последние ряды людей, по моим представлениям, уже приближались к нему. Наверное, я бы мог встать на перила и крикнуть им, что я их прощаю, и пусть они меня простят. Но думаю, они меня не услышат, а я только распугаю голубей на другом конце перил.
Да и не поймут они меня. За что я их должен прощать? Им понятней, если я попрошу прощения. Да и выходить из того оцепенения, в котором я находился, не было желания.
Странное состояние: вроде и надо что-то сделать, а не хочется. В таком состоянии я находился как-то, случайно подслушав разговор двух мужчин, одного самоубийцы, упавшего с крыши на балкон, и второго, решившего, что тот умеет летать.
Но представление о людях, несущих тяжелые коробки на сгорбленных спинах, мне понравилось. И я подумал: куда они их могут нести? И что может быть в этих коробках?
Я представил себе место, куда люди могут нести эти коробки. Например, большое поле, где-то за городом. Или большую гору. В любом случае это должно быть место, где они смогут их сложить вместе, наверное, в какую-то огромную геометрическую фигуру. Ведь не зря же они их несут!? Если несут, значит куда-то и для чего-то. Хотя можно и представить, что они несут в них то, без чего не могут жить. Какие-нибудь искусственные органы или источник питания для таких органов. Но представить себе это нечто довольно сложно, имея в виду такую массу людей. И потом возникает вопрос, кто заставил их нести эти коробки? Неужели они добровольно взвалили их себе на плечи? Скорее всего так. По крайней мере, они их могли просто бросить, а не бросают. Несут. Непонятно куда. Непонятно зачем. Да и смутно представляя, что в них находится и насколько это им необходимо или хотя бы ценно.
И тут я отчетливо понял, что их обида на меня связана с тем, что я не хочу нести свою коробку. Я даже не знаю, где она лежит. И была ли у меня такая коробка? А если была, то когда и где я оставил ее?
И что тут обидного?
Ну не несу я ничего. Хотя не знаю, почему …должен нести.
Обидно, что у меня на плечах нет такого же груза? Или кому-то приходится нести его за меня? Или все вместе и еще то, что я в стороне?
Ну, поскольку все дружно молчат об этом, могу только высказать предположение.
Коробку, наверное, делает каждый себе сам, но под руководством многих. А вот наполняют ее каждому сообща. Кидают, что ни попадя. То есть кидают все кому не лень и что не жалко. Хотя, наверное, убеждают друг друга, что все очень ценно и обязательно пригодится. И те, кто придумал эту затею давно уже перешли мост. Только не знаю, скинули они свои коробки где-то там или так и тащат до смерти. И еще. Интересно, понимают ли они, хотя бы перед своим концом, перед уходом в мир теней, для чего они все время тащили на себе такой груз? Думаю, нет. Ответ будет один – как все.
После того, как последние ряды людей скрылись за горизонтом, прошло около часа. Я спрыгнул с перил и зашел в холл гостиницы. Никого. И отдаленные звуки работающих электроприборов. На моем настроении это уже никак не отразилось, то есть оно было и без того хуже некуда.
Эта театральность, этот пафос, эта дешевая показуха происходящего, направленная на меня с единственной целью произвести впечатление, усилить во мне чувство вины и стыда, кроме отвращения ничего не рождали. Но когда это прошло, настроение мое было отчего-то сильно испорчено. И я подумал: неужели я завишу от этой рефлексирующей массы, и мое высокое положение не спасает даже мое настроение.
Мое высокомерие продолжало меня ограждать от их влияния. Я как будто все время боялся заразиться от них чем-то неизлечимым. И тут вдруг почувствовал симптомы тревоги и неопределенности. Неопределенности своего положения и его зависимости от них, от людей.
Мне не удалось выпить кофе в баре, и я просто посидел какое-то время в кресле. Затем, спустившись на первый этаж и выйдя на улицу, я остановился на площади перед входом в гостиницу.
Как я и ожидал, на улице – полное отсутствие признаков жизни. Светофоры продолжали работать, но из-за угла здания звучала музыка. Я поспешил туда и к своему удивлению обнаружил огромную картонную коробку, опрокинутую на бок в углу, образованном стенами здания. В ней на спортивном матрасе, рядом с огромным магнитофоном, включенном на полную мощность, лежал бродяга.
Тогда я подумал, что это они, таким образом, оставили мне путь к компромиссу.
Что он их представитель для переговоров со мной. Такой, видите ли, деликатный намек на начало переговоров. Или последний шанс, по их мнению, для меня объясниться или извиниться, что одно и то же.
Ну что же посмотрим, посмотрим.
Кричать было бесполезно, и я стоял, дожидаясь, когда он обратит на меня внимание. Он увидел меня, слегка повернув голову вправо. Но больше ничего не произошло. Он не сделал свою шарманку тише, не изменил позу и вообще ничего не сделал для начала общения. Я тоже.
В конце концов, это их инициатива, а не моя. Пусть начинают. Не я же затеял все это, а они. Прислали парламентера. Ладно. Я его выслушаю.
Но ничего не происходило. Как будто, они испытывали мое терпение. Наблюдали за мной. То есть, кривляясь, повторяли мое поведение.
Но пауза затягивалась, и я начинал себя чувствовать по-идиотски.
Ладно. Я сделал над собой усилие и помахал бродяге рукой, чтобы привлечь его внимание. Он, правда, сразу отреагировал. Сделал звук тише, сел и спросил с воодушевлением:
– Понравилось?
– Что понравилось? – не понял я.
– Ну, музыка.
– А, да. Что вы тут делаете? Чего вам надо?
– Дай что-нибудь.
Я не понял его, но машинально достал бумажник и поискал мелкие деньги. Их не было. И я засунул его обратно в карман, сказав:
– Ничего нет.
Он абсолютно безразлично отнесся к этому, опять лег и включил звук, по-моему, еще громче.
Я, признаться, растерялся и продолжал стоять. Но затем опять помахал ему рукой. Он опять сел, убрал звук и молча уставился на меня.
– Что вы тут делаете? Кто вас прислал сюда? – повторил я вопрос.
– Так это, сюда все скоро соберутся. Погоняла куда-то делись. На пиво дашь?
– А вы заметили, что людей тоже нет?
– Каких людей?
– Ну, вообще, людей.
– А я что, не человек? – ответил он ухмыльнувшись.
– Человек, а другие где?
– Я же сказал, скоро соберутся. И вытянув шею, глядя куда-то за меня, добавил: – Вон уже идут.
