Чем больше хожу по кладбищам, тем трепетнее отношусь к некрологам на микрофильмах, которые пылятся в библиотеках. Читаю быстро, пинбольным шариком отскакивая от десятков тысяч имён и надгробий.
Ещё до Флетчеров я находил множество подходящих по возрасту пар, но у всех, как назло, оказывались азиатские или испанские фамилии. Польскую пару со спутанным клубком согласных на конце фамилии я на всякий случай записал: вдруг пригодится, армянскую — категорически отверг, равно как и всех Нгуенов, Вонгов, Гонсалесов и Родригесов. Нужно английское имя.
Тюрьма меня пугает. Шоковая терапия пугает ещё сильнее. А ещё рубашки из парусины с длинными, до колен, рукавами. В городке, где я вырос, была психбольница. Каких только историй я не наслушался: самые тяжёлые больные ходят под себя, им не дают лекарства или, наоборот, закалывают аменазином до бессознательного состояния. В газетах мелькали ужасные сообщения: пациентов так долго держат в камерах для буйных, что врачи забывают об их существовании. А о чём ещё умолчала администрация? Насколько я помню, нескольких санитаров отдали под суд.
Флетчеры — старинное семейство, богобоязненные протестанты, их предки наверняка приплыли на «Мэйфлауэре». А самое главное — в одном только Лос-Анджелесе более четырёхсот пятидесяти Флетчеров!
Нашёл родителей — нашёл фамилию, теперь нужно свидетельство о рождении, чтобы получить номер социального страхования и официально появиться на свет.
Солнечный свет и чай помогают бумаге «состариться». Некоторые опасаются, что характерный запах чая или кофе может вызвать подозрение, но если чиновник из соцстраха или управления автомобильным транспортом принюхивается к свидетельству о рождении, значит, его владелец уже успел чем-то отметиться. Я веду себя очень осторожно, поэтому до сих пор гуляю на свободе.
На распродаже чьего-то имущества обнаружил «Историю железных дорог США в картинках» 1957 года издания и с радостью отдал за неё десять долларов. Большой формат страниц и огромные поля предоставили в моё распоряжение четыре листа нужного размера и нужного возраста — при условии, что вырежу аккуратно. Что ж рука у меня твёрдая, не дрогнет. В случае необходимости мои свидетельства датирование по радиоуглероду пройдут!
Новички часто попадаются на неправильных номерах свидетельств — у орегонских малышей первые Цифры — 1-36 — или ставят индекс и буквенные аббревиатуры на документы, выданные до 1970 года. Я таких глупых ошибок не делаю. Готовый формуляр с высеченными надписями заполняю на «Смит-Короне» 1955 года выпуска. Ленты для неё — страшный дефицит, а те, что нахожу, приходится вымачивать в скипидаре, чтобы краска не была слишком яркой.
В антикварной лавке неподалёку от кладбища Флетчеров я купил лицензию на предпринимательскую деятельность старого образца. Сняв восковой оттиск с тиснёной печати, отлил гипсовую форму и с помощью красочного валика заверил своё свидетельство о рождении. Свидетельство, карточка соцстраха, калифорнийские водительские права, кредитная история, трудовая книжка… Шаг за шагом я превращался в Дэниела Флетчера.
Шестимесячная метаморфоза обошлась в три тысячи долларов: поездки, антикварные лавки, распродажи, новый почтовый ящик, специальные принадлежности, открытие счёта, кредитная карта, оформление паспорта, водительских прав, карточки соцстраха, регистрация машины, страховка, первый взнос, последний, проценты по кредиту…
* * *
Уоллес проводил меня в комнату, где должна была состояться экспертиза. Санитар попался просто чудо: учтивый и обходительный. Настоящий шкаф: ростом под два метра, плечи широченные; удивительно, как косяки не сносит! Да уж, мне повезло, что у него хорошее настроение: с такими шутки плохи. К счастью, Уоллес не верил в целительные свойства яблочного сока, позволил взять сигареты и пять долларов из бумажника, повёл в туалет, а потом, сделав небольшой крюк по коридору, — в кафетерий. Можно купить кофе и стянуть зажигалку у страдающей одышкой медсестры, которая наслаждается горячим куриным супом. Уоллес ничего не заметил!
Вот мы и пришли: тесная каморка, низкие, потолки, двадцать шесть кубических метров многократно использованного департаментом психиатрии воздуха. Тебя вырывают из привычного окружения, из обстановки, в которой зародилось твоё деструктивное поведение. Не зная, чего ждать, смотришь на убогую комнатушку: стол, два стула, аквариум, дешёвые пейзажи из ближайшего торгового центра. Не зная, чего ждать, чувствуешь: разговор предстоит серьёзный.
Металлическая дверь, наверняка пожаро- и ударостойкая, покрыта блестящей эмалью безобидного цвета яичной скорлупы, и щеголяет оконцем из армированного стекла, закрытого решеткой. Вывод: без кувалды не обойтись, но в этой комнате её предусмотрительно не оставили. Гладкий стальной шар дверной ручки, ни замочной скважины, ни замка. Журналов нет, конечно: вдруг кто-то из больных свернёт один из них конусом и острым концом проткнёт себе трахею!
Исцарапанная крышка стола по краям плавно изгибается, ни острых углов, ни окантовки. Всё правильно: больной может оторвать окантовку, изрезать чьё-нибудь горло или своё запястье, особенно если решит, что все врачи — подкупленные иностранной разведкой дармоеды, которые мечтают только о том, чтобы оторвать ему яйца и искать в них чипы с секретной информацией. Такие чудики в психушке на каждом шагу! В стену встроен аквариум; говорят, рыбки успокаивают нервы.
Пейзажи в основном морские — плюс красный калифорнийский закат. Да уж, не Ван Гонг и не Пикассо. От картин веет безмятежностью: никакого подтекста, который мог бы взволновать больное воображение пациентов. До Магритта тоже далеко. Жаль, обожаю Магритта Бледно-голубой, грязно-зелёный — сама палитра настраивает на мирный лад. По этой же причине доктора не носят оранжевую форму; ходят в блёклом, пастельном, будто говорящем: «Успокойся, ничего плохого я тебе не сделаю». Картины за прозрачными пластиковыми экранами, все четыре угла прикручены к стене. Ни гвоздей, ни крючков.
Скучаю по Кеаре. Закрываю глаза, вижу её лицо, наманикюренные ногти. Вот она заходит в душ, через пять минут выходит, аппетитно покачивая бёдрами, и меня тут же наполняет сладкая боль… По утрам люблю смотреть, как Кеара, ещё сонная, накладывает макияж, толком меня не замечая, будто я неотъемлемая часть её комнаты, обстановки, жизни.
Я люблю её, и лёгкость, с которой себе в этом признаюсь, должна пугать, но почему-то не пугает. Надо ввести девушку в курс дела. Вчера в Лос-Анджелес приезжала её сестра, Кеара ходила с ней в кафе, а вернувшись, нашла меня без сознания.
Итак, прежде всего мне следует:
Успокоиться, успокоиться и ещё раз успокоиться.
Допить кофе.
При первой же возможности попроситься на перекур.
Выпить чай или кофе. Газировку терпеть не могу. Процедура примерно такова: по закону клиника обязана проводить психиатрическую экспертизу всех пострадавших от передозировки, особенно если есть подозрение на попытку суицида. Эксперт заполняет контрольную таблицу, задаёт вопросы причинно-следственного характера, цель которых — выявить депрессивное расстройство, или маниакальное, или маниакально-депрессивное (его ещё биполярным называют), шизофрению или паранойю. Как и во время собеседования при приёме на работу, внешний вид, поведение и ответы либо понравятся заполняющему таблицу, либо нет. Как и во время собеседования, профессиональные навыки не играют практически никакой роли. Соискатель может прийти из конкурирующей компании или по рекомендации не того человека. Он может быть белым, а босс — темнокожим, он может не проявить должной заинтересованности и энтузиазма. В результате соискатель либо получает работу, либо нет, пострадавший от передоза либо выходит на свободу, либо направляется в закрытое заведение.
У идеального психиатра дешёвая стрижка, свитер в пастельных тонах, обручальное кольцо и часы. Гораздо хуже, если на груди именной беджик: такой человек любит самоутверждаться. Длинные волосы, деревянные бусы, бирюза и пашмины с блошиных рынков стран третьего мира означают: перед тобой личность, рождённая не для службы в госучреждении, а для целительства. Шёлковые рубашки и дорогие солнечные очки говорят: этот парень очень заботится о себе и своём имидже. То, что они носят, символизирует то, что они хотят показать; то, что они хотят показать, символизирует то, что они хотят скрыть.
Самая опасная комбинация — «молодой и апатичный» или «молодой и на всех обиженный». Представителей этого вида можно встретить на общественных собраниях: аспиранты или интерны, обожающие рассуждать о синдромах, состояниях, расстройствах, аномалиях…
Стоит задать вопрос вроде «Вы понимаете, о чём я?» — они тут же отвечают: «Нет, расскажите, пожалуйста!» За этим, по их замыслу, должна последовать глубоко личная история. Больше всего такие «активисты» боятся диагнозов вроде «Лёгкая депрессия. Рекомендуется молочная диета, прогулки на свежем воздухе и физические упражнения». Стоит обмолвиться, что в бешенстве пинаешь торговый автомат, проглотивший десятицентовик, — мигом поставят эдипов комплекс, шизофрению или биполярное расстройство в обострённом состоянии. Лучше пожаловаться что плохо спишь или никак не можешь забыть прежнюю любовь Не стоит утверждать, что всё в порядке или что слышишь голоса. Гораздо предпочтительнее невинная ложь вроде «Босс — козёл. По вечерам никак не могу заснуть». Если особенно не мудрить, всё закончится хорошо.
