Я следую по ее шраму, чтобы замедлить нашу скорость. Я вижу следы от швов и маленькие кружочки от дренажных трубок… и это отсылает меня наверх, выше, туда, где я сейчас… меня трахают, прежде чем я начинаю трахать сам… удар… Она спешит добраться туда, где я уже практически нахожусь. Я знаю, что она гонит меня. Она знает, что сдерживаться я не умею. Но еще держусь, держусь. Она знает, что должна сделать это, только потому… только… это… Вот почему. Я вспоминаю ее фильм: цветы, которые она вырезала при окончательной редактуре. Вот так это делается. Чтобы сделать лучше… удар… удар… удар… Посмотри, как болтаются ее сиськи, вверх-вниз, вправо-влево. О-о-о! Ее пятки соскальзывают. Она тянется вниз, чтобы пощупать себя. Ее средние пальцы гнут и трамбуют. Я чувствую запах земли.
Хорош рассказчик. Не слова, а круглые звуки. Что-то между «вау» и «ох». «Ох-ах-хо». Я пытаюсь читать по ее губам, но мое внимание привлекают капельки пота под носом… удар… Маленькие мокрые волосочки… удар… Ее зубы обнажаются… удар… Глаза стекленеют. Я смотрю ей между ног. Она трет себя, к чему-то стремясь. Мне приходится остановиться внутри ее. Она продолжает тереть. Я чувствую, это не просто так. Что-то грядет. Она трет и набивает, но в основном трет. Я думаю о джинне в лампе. Нетти трет. Ва-ух-ох. Я смотрю ей между ног… удар… Волосы там… удар… гуще, чем на голове… удар… но тоже каштановые. И курчавые. Запахи. Оттуда. До этого дня я был с четырьмя женщинами. Полуголыми. Всегда в темноте. Я перебираю их, пока Нетти трет себя. Шейла Боннер, Джулия Кайл, Ненси Голди, Дана Феррис. Ох-ва-ух. Я в ауте. Ее глаза открываются. О нет, нет, нет. Я выплескиваю. Она кончает. Мы оба кончаем. Каждый порознь, но вместе.
И где я побывал? В том месте, между сном и пробуждением? Нет, это лучше. Интереснее. Лучше, чем то, куда я попал, впервые покурив травку. Нетти, расслабленная, моя сперма на ее шраме. Я выжимаю последние капли. Нетти собирает. Как много я упустил. Проигнорировал. Я что-то изобретал. Случалось. Между одним и другим. Да. Вы должны спросить меня об этом.
— Детектор лживости.
— Совершенно верно. Полагаю, это был прототип. Прошло какое-то время, прежде чем я сумел довести его до ума.
— Вы изобрели детектор лживости во время полового акта.
— Между этим и шрамом Нетти, да.
Детектор лживости, абстракция, преобразовавшаяся в диаграмму, возник у меня в голове, когда я смотрел на шрам Нетти, и обернулся чем-то другим после того, как мы потрахались. Я проводил пальцем по ее груди, когда… бах!., меня осенило, как молнией ударило, хотя прошло много месяцев, прежде чем я смог выразить мои мысли словами. Значит, так, детектор лживости. Я вписывал его в книги, рисовал на стенах, цитировал для себя всякий раз, когда у меня возникали какие-то подозрения. Это первое реальное творение, которое мы создали вместе, я и Нетти. И я совершенно про него забыл. Вот как он выглядел, записанный впервые.
— Много из тебя вылилось. — Она бросила траву, вымазанную спермой, через плечо. — Долго запасал или как?
Я не знал, что и ответить.
— Разве ты не гоняешь шкурку?
Я пожал плечами:
— Иногда.
Я натянул футболку, видя, что она наблюдает за мной, и не имея ничего против. Нетти почесала щеку. Думала. Я это видел.
— У тебя не такой длинный, как у Натана, — начала она, — но все равно хороший, ха! Толстый, — добавила она.
Я ее за это поблагодарил, пусть до конца и не понял, что услышал: комплимент или оценку. В любом случае не важно. Если она пыталась досадить мне, то имела на это полное право. По отношению к ней я действительно вел себя как говнюк.
Нетти надела рубашку.
— Я была однажды с тем парнем… у него был длинный. Но такой уродливый. С жуткой крайней плотью, дряблой, морщинистой, напоминающей палец на старой перчатке для гольфа. Я его возненавидела. Он хотел, чтобы я взяла в рот, так я подумала, что меня вырвет. Терпеть не могу крайнюю плоть.
У меня ее даже нет. Я рассмеялся, потом сказал ей, что у Голтса крайняя плоть была до этого года. Поэтому он пропустил первую игру по баскетболу. Ему отрезали ее на Рождество, так как она начинала кровоточить всякий раз, когда у него вставал.
Я надеялся, что упоминание Голтса снимет напряжение. Нетти наклонилась, чтобы завязать шнурки.
— Ему следовало отрезать все, — высказала она свое мнение.
Нетти вытащила пачку сигарет, одну бросила мне, вторую взяла сама.
— Ты часто видишься с Бобби? — спросила она.
— Не так чтобы очень, — ответил я.
Нетти выдула кольцо, очень неплохое.
— У тебя было много парней?
— Несколько. — Улыбаясь, она потянулась. — О некоторых я упоминала в моем письме, помнишь?
Я кивнул, хотя в письме вроде бы упоминался только Натан.
— Между прочим, я слышала, что ты сделал в день вручения наград. Это здорово.
— Ты про мой отказ от звания лучшего спортсмена-десятиклассника года? — поинтересовался я, точно зная, о чем она ведет речь.
— А о чем же еще?
Я пожал плечами. Нетти пристально смотрела на меня. Лицо ее окаменело. Она думала.
— И больше не вздумай дурить мне голову.
— Ладно, — вяло ответил я.
По дороге ехал автомобиль. Я приподнялся и вроде бы увидел «импалу» Скоттов.
— Должно быть, Голтсы. — Нетти затушила окурок. Автомобиль остановился. Открылась дверца, потом захлопнулась. Кто-то откашлялся. Нетти выпрямилась.
— Что такое? — спросил я.
— Ш-ш-ш! — Нетти присела, знаком приказала мне замереть.
Мы прислушались. Шаги по земле. Тяжелое дыхание. Хруст гравия. Она улыбнулась, приложив палец к губам. Шелест воздуха — кто-то бросил пластиковый мешок… Удар! Снова хруст гравия, шаги по земле. Нетти согнулась пополам, давясь смехом.
Я выглянул из лощины, чтобы увидеть затылок Биллингтона. Нетти вылезла из нее, побежала к кустам ежевики. Я последовал за ней, едва не ткнулся в нее, когда она остановилась.
— Ты только посмотри! — Она картинно вытянула руку.
Биллингтон совсем обнаглел. Его мешок висел на ветках, как игрушка на рождественской елке. Сквозь тонкий пластик явственно проступал контур сосиски.
— Любой ребенок может дотянуться до него. — Я тревожился из-за урона, который может нанести мешок, попав в плохие руки.
Нетти смеялась все громче. А вот я не видел ничего забавного. Правда, не мог не признать, что смотреть на смеющуюся Нетти — уже забава. Слишком долго я не видел, как она смеется. И тоже рассмеялся.
— Наверное, за эти годы Биллингтон ослаб, — предположил я.
Нетти покачала головой:
— Нет. Дело не в этом. — Она повернулась ко мне. — Просто мы выросли.
Мы с Нетти расстались точно так же, как расставались детьми. Шли, о чем-то говорили, а потом, когда ей предстояло повернуть на Куилчену, а мне — идти дальше, обрывали разговор…
— Увидимся завтра, — говорил один из нас.
— До встречи, — произносил другой.
И все. Без подведения итогов, без логического завершения поднятой темы. Потому что на следующий день начинали разговор с того самого места, где он оборвался. Вот я и предположил, что при нашей следующей встрече Нетти дорасскажет мне о переезде Биллингтонов, потому что при расставании мы говорили о них.
Конечно же, проходя по Аспену, я увидел на лужайке Биллингтонов табличку с надписью «ПРОДАЕТСЯ». Миссис Биллингтон стояла у боковых ворот, мистер Биллингтон запирал ворота гаража. Увидев меня, пудели затявкали. Подошло время их четырехчасовой прогулки. Я не устоял перед искушением и крикнул:
— Эй, и куда вы уезжаете?
Миссис Биллингтон вся подобралась, скорчила одну из своих гримасок: пожалуйста-нельзя-ли-потише.
— Поближе к югу? — прокричал я.
Пудели гавкали.
— Между прочим, да. — Она передала один поводок мужу. — Мы купили землю в пустыне.
Биллингтоны явно не хотели продолжать разговор. Стояли, раздраженные, ждали, когда же я свалю. А я все не сваливал. Знал, что делаю. Наслаждался возникшим напряжением, хотел поддерживать его как можно дольше.
— И сколько вы за него просите? — Я указал на особняк.
— Это не твое дело, — ответил мистер Б.
— Двести тысяч долларов? — Я наклонился, чтобы завязать шнурок.
— Больше, — миссис Б. ухватила наживку.
Мистер Биллингтон решил, что с него хватит. Двинулся к воротам, открыл их, взмахом руки предложил жене пройти первой.
— Ну, если вы будете что-нибудь выбрасывать и вам понадобится помощь… — прокричал я вслед.
— Мы наймем профессионала, — огрызнулась миссис Б.
А пару шагов спустя Биллингтон оглянулся. И на его лице читался испуг. Потому что он знал, о чем я. Я пробормотал:
— Трусохвост. — И тут же мне стало так муторно.
