отсутствующий взгляд на сползающем в подвал лице. Тикают часы, капли воды из крана оглушают. Снаружи слышна гулкая французская речь, наверное, что-то из Бодлера – я почти уверен. Пышка скребется в дверь.
– Dj mis sur le disque de ЕГОР ШИП! Je veux entendre ЕГОР ШИП!!!
Знаю ли я какие-нибудь молитвы? Если бы тут была форточка, то я бы вылетел в нее без раздумий. А лучше переместился бы на раскаленную июльскую крышу, созерцая кружащие птицы и выше – самолёты. Справа – зеленый, слева – красный. Наслаждался бы бирюзовым морским оттенком прогретого летнего неба… Пусть и один, пусть и навсегда. Может ли любовь быть вечной? Не трудом, а легкостью. Приходящей утренней зарей, весенним улыбчивым солнцем, парящим морским бризом. Я вижу стремительные стрелы портовых кранов, а дальше искрящийся солнцем залив в двух бокалах, не выпускаемых из наших с тобой рук.
Господи, дай прожить эти два часа…
Я встаю за пульт, завожу пластинку ЕГОРА ШИПА, выкручиваю звук вправо до упора, дети прыгают и ревут в экстазе, я – король танцпола, вечеринка удалась!
А вот и первый снег. Я наблюдаю это в свое окно. Дело хреновое. Значит, не скоро я увижу девушку в велосипедках. Только на фотографиях, только в глянцевых журналах начала 90-х. Помню, там были и розовые велосипедки и фиолетовые. Реже – зеленые или оранжевые. Радужные запахи весны. Прекрасные цветные объятия. «Айм нот эфрэйд!!» – хочется кричать, несясь, спотыкаясь, по черным коридорам заброшенного здания в поисках выхода. «Подожди» – цедит мне огромная светящаяся хуйня МЕГАЛИТ на 25-этажном сарае Дыбов. Она говорит, что скоро ВЕСНА! Но я не могу ждать!! Это просто? Просто замри? Не дыши? Не смотри в окно, только в щелочку занавесок, поглядывай как в замочную скважину на кудлатую зиму.
Да, погода такая. Ну как в детстве. Серо – идеально для бесцельного слоняния. Немного снега, немного грязи, немного наледи. Все вперемешку. Друг, помнишь, как, наслушавшись Offspring, мы бродили по району, месили грязь и скуку, приправленные зачинавшими искрами неопытных мечт, заходили в комиссионки и смотрели, есть ли у них электрические гитары. Денег на гитару тогда еще не было, просто искали, ведь мало ли. Мало ли найдем – так и мечта ближе. Еще негодовали, почему в магазине «Все для дома» нет гитар. Чайники есть, а гитар нет. Пнули банку, пошли дальше по бесконечным рваным тротуарам. Пока смерть дня не разлучит нас. Или как искали неразорвавшиеся петарды на снегу первого января. Помнишь, друг?
Звонок. Хах, друг звонит, бывает же такое. Наверное, какая-то связь. Отвечаю на звонок. Слышу:
– Чувак, не хочешь поработать продавцом в пивном ларьке? Мы ларек открываем в Народном.
Медленно гасло небо. Кухонные экраны стреляли в прохожих из окон первых этажей рекламами противовирусных препаратов. Повседневное отчаяние, липкая тьма и простудные заболевания смешивались с эфиром ТНТ на мокром асфальте. Сраный артхаус в ебучем кинотеатре. Мир вопит о любви, но все всегда заканчивается смертью. Смерть – это застенный звон посуды на кухне. Ты прислушиваешься к напластованию керамических звуков, убавив телевизор в пустой комнате. По этому звону ты понимаешь, что смерть готовит для тебя. Смерть, снег и злость на окраине. Снующие автомобили против существ на выжженных солью асфальтовых полях. Бой, сражение остаться безучастным, не заметить, забыть, расслабиться. Но сорваться и дать волю невидимой артиллерии. Да, бывает так, что злость переполняет тебя, выдавливает поршни, и ты вновь впускаешь сырой отдохновенный воздух, окропленный брызгами желчи. Злость, деструктивная мощь ее, кажется, скоро вывернется, чтобы стать Творцом, с осоловелым заблудившимся взглядом быковатого полубога. Здесь возможно все. Здесь творятся чудеса. Зачем все это? Мир рушится на глазах в заставленном автомобилями дворе Ржевки. Ты лежишь в его обломках навзничь, затаив дыхание, поглощенный, умерщвленный простирающейся ввысь в другие галактики чернильной тишиной, стыдливо тычешь всеми профилями своего лица словно порванными на жопе велосипедками в зевающие вечерние окна многоэтажек, извиняясь за свое существование. А всепрощающие снежинки первого снега нежно ложатся на твою гнедую кожу в горячих поцелуях. Но это длится обычно не долго. Здесь все быстро проходит, сразу прячется. Такие дела. Выскакивает с оскалом, видит свое отражение в луже и исчезает вновь во влажном парящем эскапизме подвала. И говорит, и повторяет: «мне похер, мне похер, мне похер». Вот и я повторяю, а потом осунувшись бесформенным мякишем под первым снегом говорю: да я ведь просто огромный вопросительный знак на горизонте девятиэтажек. Говорю: «Привет, тиндер. Как дела?» Что? Это не оригинально?! А если так: «Я хочу, чтобы наши тела сплавились воедино под танец насмехающегося белого окна, из которого выглядывает фикус. Чтобы стать бессмертным, а потом уже умереть». Так пел, кажется, один репер Парвулеску.
– Ты смотрела красоту по-американски?
– Нет.
– Знаешь, я заплакал, когда увидел пролетающий одинокий пластиковый пакет. Потом мне мой друг, который морит сейчас тараканов, сказал, что брось. Ты пересмотрел фильмов. Но я не смотрел «Красоту по-американски»! Честно! Как мне быть?!! Я и в правду плакал!
Удален из пар.
Высокие животворящие Волны с пеной гребня превратились в бесформенное месиво мазни шизофреника. Вибрировали стены от непрерывного топота ребенка где-то наверху. Рваные лоскуты беспорядочных мыслей носились в моем теле, как фотоны в коллайдере. И они сталкивались. И они взрывались, рождая концентрированное безумие. Фактурные сгустки окон расплывались в линзах падающих слез. Напластование резких звуков автомобилей соревновалось с молчанием моего телефона. Сухопарые нищие деревья и неоновый футуризм шиномонтажных вывесок рождали красоту Ржевки. Самую красивую красоту из всех возможных. Невесомые как топор ткани оконных штор закрывали наши миры. Медленно гасло небо, но я этого как будто не видел. Я уснул.
29 Созвездие на хлопковом небе
Посмотри туда и ты пропал. Помню, стоял на этом самом месте на Депутатской, глядел на звезды, и не верил в их существование. И в замерзшую почву под ногами так же перестал верить в один миг. Мое начало всего, мое архе тогда пугливо сгинуло. Пустота. Почему я должен чувствовать себя свободным, если я не могу оказаться там среди звезд прямо сейчас, когда мне это так необходимо? Даже более – не могу помыслить возможности оказаться там, покружится в танце двойной звезды Дубхе на краешке ковша Большой Медведицы! А я ведь вижу тебя. Вооон там. Что звезды, что софиты, что эти окна дома с грифонами за спиной – пиксель на радужке, бедность и поселившийся страх. Стоит только
