— Что дальше, la flor? — тоном задушенной змеи просипел горячий мексиканец.
Петти, окинула его критическим взглядом и снова перевела все внимание на неподвижно сидящую в центре комнаты фигуру прорицательницы. Она забыла, что делать дальше и лишь растерянно хлопала глазами, ожидая начала священнодействия.
— La flor, мне кажется, что эта сеньора не сдвинется с места, пока мы не попробуем ее las lavazas, — скорчив брезгливую мину, указал Родриго глазами на две большие овальные чаши, до краев наполненные напитком, кремового цвета.
— Давай, ты пей первым, а я сразу за тобой, — не сводя глаз с прорицательницы, тут же предложила Петти.
— Ага, еще чего, а вдруг я отравлюсь этой козлиной мочой? — не согласился Родриго.
— Что с тобой будет, аспид? Твой яд сенсибилизирует что угодно, не только козье молоко, — продолжала настырно давить на волю Родриго Петти.
— Не понял, что мой яд сделает, la flor? — снова завис «калькулятор» не шибко грамотного el bandido.
— Пей, алхимик, потом поймешь!
— Ладно, я выпью первым, но знай, если я умру в жутких мучениях, то моя смерть будет на твоей совести, — поддавшись, наконец, на уговоры Петти, решительно взял в руки чашу Родриго.
— Могу тебя заранее разочаровать, красавчик: у меня нет совести, — цинично улыбнулась Петти.
— Я так и знал, — обреченно вздохнул Родриго и, поднеся чашу к губам, стал медленно заливать его внутрь своего желудка. Пока он пил, Петти с живым интересом наблюдала за смелым парнем из Санта-Моники и каждую секунду ожидала, когда он «peg out». Но процесс поглощения брендового «пойла» от Кахины прошел весьма успешно и, осушив чашу до дна, Родриго весело произнес:
— Не ожидал такого кайфа! Напоминает нашу «молоканку», только намного приятнее и вкуснее.
— Но вот, а ты боялся, что молоко козы отравленное. El hombre, respeto! — уважительно похлопала Петти Родриго по плечу.
— А ты что сомневалась, la flor? — горделиво подбоченился Родриго. Но его уже вело во все стороны и валило на бок. Традиционный древний напиток туарегов, состоящий из верблюжьего молока, кедровых орехов, тростникового сахара, топленого масла и первоклассного гашиша издавна славился своим стимулирующими и галлюциногенными свойствами. Это был не кокаин, но и не мерзкий на вкус пейотль и эффект от его применения был не хуже самой мощной «кислоты».
Вид быстро уплывающего из реальности Псилоциба стал для Петти сигналом к действию. Без лишних церемоний схватив с пола чашу с волшебным напитком, Петти жадно припала к нему губами. Приятная прохладная сладость заволокла ее небо, быстро заполняя пустой желудок живительной влагой. Забившаяся в угол разбитого сердца, душа ее разлепила заспанные глаза и с надеждой посмотрела в затянутые чернильными тучами небеса. Сквозь них спасительной иглой пробился яркий лучик летнего солнца, обогрев окоченевшую от холода душу. Разминая затекшие члены, она шумно расправила помятые грязные крылья и, упершись ногами в скользкий мускул сердца, издала торжествующий вопль радости:
— Я все еще жива!
— Я рад за тебя, la flor, — бессвязным пьяным голосом откуда-то из сполохов тумана отозвался Родриго, и едва справляясь со своими руками, захлопал в ладоши.
Отставив пустую чашу в сторону, Петти открыла глаза и, не мигая уставилась перед собой. В ее голове происходила целая эволюция запахов, звуков и образов, готовивших для нее грандиозный спектакль, главным героем которого была таинственная прорицательница. И вот, поднялся белый занавес в виде шелкового тасуварта и перед глазами обалдевших от восточных впечатлений зрителей явилась несравненная жемчужина Северной Африки по имени Кахина.
Билл и Тимм не лукавили, превознося до небес красоту прорицательницы. Она была поистине прекрасна, но вместе с тем во всем ее хрупком воздушном облике угадывалась опасная грациозность хищной птицы. Это была красота женщины-воительницы, не терпящей чьих-либо возражений и привыкшей повелевать. На темном узком овале ее лица искрились нереально огромные золотисто-карие глаза. В них царила дикая первобытная страсть и необузданная энергия титана. На чувственных пухлых губах прорицательницы блуждала еле заметная загадочная улыбка, а крылья резко очерченного носа слегка подрагивали от едва сдерживаемого возбуждения. На ее мягком подбородке с детской ямочкой красовалась черная татуировка-харкуз в виде извивающейся змейки, сползающей к пульсирующей жилке на шее. Помимо этого символические татуировки были запечатлены на обеих ее щеках и продолжались в виде вертикальной мозаики между лунными серпиками ее бровей. Тайные знаки и диковинные фигуры, запечатанные в строгой схеме татуировок, хранили в себе магическую силу и защиту от злых духов.
Ее длинные смолянисто-черные волосы, заплетенные в сотни тонких косичек, были собраны на макушке и скреплены овальной заколкой в виде бледно-розовой раковины каури. Стройный тонкий стан африканской дивы обвивал длинный кусок синей ткани (haik), скрепленный на плече двумя булавками в виде золотых scarabaeus sacer. Грудь прорицательницы украшало большое треугольное зеркало в берберском стиле, отделанное серебристым металлом и верблюжьей костью. А изящные аристократические кисти ее рук покрывали сложные узоры, нанесенные особой хной (mendi). Они таили в себе похожий смысл, что и харкуз и помимо внешней эстетики, защищали их обладательницу от злых чар и порчи.
Сложив кисти рук на коленях и поджав под себя непропорционально длинные ноги, Кахина неподвижным взором смотрела сквозь сгущающийся вокруг нее туман будущего. Казалось, она чего-то ожидала, и это ожидание превратило ее в неподвижную статую богини луны Айюр.
Постепенно, вместе с нарастающим ритмом ритуальной музыки, тонкие пальцы прорицательницы заметно задрожали, и плавно взмахнув руками, она начала рисовать ими по воздуху замысловатые иероглифы давно забытого языка жестов. Все ее стройное змеевидное тело затрепетало, охваченное пламенем вдохновения. Невесомые крылья ее рук мятежно рвались по сторонам, призывая себе на помощь силу четырех стихий и четырех направлений. В этот момент руки прорицательницы олицетворяли собой стрелки часов, отсчитывающие крупинки тающего песка времени. Их движение назад обозначало смену течения времени в прошлое. Движение по сторонам и вперед показывало движение потока в настоящее и призрачное будущее. Слаженная динамичная амплитуда рывков чередовалась быстрыми сменами комбинаций от живота, сердца, головы и до уровня плеч. Таким образом, танцовщица собирала часть энергии, выброшенной ею в пространство с находящимися в нем зрителями. Наконец, когда музыка достигла наивысшего пика скорости и насыщенности звучания, Кахина, повинуясь инерции, стала часто кивать головой. И ее дивные косы, подобно проливному дождю рассыпались по плечам, добавив чарующей невесомой прелести в мистерию древнего берберского танца. Вместе с ускорившимся ритмом музыки движения тела и рук прорицательницы потеряли былую изящность и нежность и стали необычно резкими и акцентированными. В ее напряженном колеблющемся облике словно воплотилась вся власть неистовства и неуправляемости вселенской стихии. Запад, восток, юг и север переплелись в ней, превратив ее в концентрированный вектор движения «розы ветров». Небо, земля, вода и ветер наполнили ее хрупкое тело, словно бездонную чашу из коей единый Бог пил в первый день творения, наполняясь мыслями о созидании мира Вселенной.
Но все-же сила человека, даже если это сила магическая, имеет свой предел. И вот, спустя почти час после непрерывного бешеного танца, Кахина испустила хриплый протяжный стон, пронизанный сладостью и болью экстаза. Он свидетельствовал о полном достижении ею экстатического состояния, оказавшись в котором она получила кратковременную власть над миром будущего. Задыхаясь от экзистенциального переживания погружения в разверзнутую воронку времени, Кахина неистовым жестом сорвала со своей груди haik, обнажив упругую девственную грудь. Ее влажные дрожащие губы, подобно отворившимся морским раковинам, неслышно зашептали слова священного заклинания, а огромные неподвижные глаза превратились в два сверкающих бесконечных тоннеля, словно магнит притягивающие своим неземным светом и непостижимой тайной.
Ритм традиционного kabilian постепенно из плотной звуковой струи превратился в еле ощутимые слабые пульсирующие шорохи, наполнив все пространство комнаты мистической аурой и ощущением сгущающегося вакуума. Время на мгновение остановило свой бег, предоставив возможность любопытным гостям, вскрыть печати счастливого неведения и окунуться в пока еще нетронутый дыханием смертных мир будущего. И когда они вернуться назад, то уже не смогут смотреть на настоящее как на надежное гнездо, из которого завтра должна выпорхнуть птица Надежды. В тот самый миг, когда смертный узнает сегодня свое завтра, гнездо его настоящего опустеет, а птица Надежды зачахнет, потеряв интерес к новому дню. Возможно, танец прорицательницы Кахины был искусным предостережением ядовитой змеи Elapidae перед тем как она впрыскивает яд познания в любопытную жертву?
