Где-то уже на немецкой территории нам попалась воинская колонна, растянувшаяся на пару десятков километров. Тягачи и джипы лениво катились с Востока на Запад, в просторных кабинах сидели стриженые контрактники и недовольно реагировали на всеобщее к себе внимание. Вдоль колонны летали боевые вертолеты, разгоняя припухших от такого количества бронетехники печальных баварских ворон. Гашпер, к которому вернулась природная наглость, сидел теперь за рулем и весело клаксонил сонным сержантам, которые на каждый сигнал высовывались из окон и внимательно рассматривали нашу малолитражку, не выпуская из зубов свой дешевый галуаз. Куда можно перегонять такое количество военной техники? Похоже, Бундесвер решил перекинуть под шумок, связанный с посевными в странах ЕС, несколько отрядов быстрого реагирования поближе к Фрайбургу, с тем чтобы традиционно надавать по жирной заднице разомлевшим от глобализации французам, занять несколько пограничных городков, отстрелять коммунистов и арабов, сделав это, скажем, с помощью евреев, сжечь несколько супермаркетов и так же незаметно вернуться обратно, пряча следы за дымовыми завесами. Я делюсь этими соображениями с Гашпером.
— Нет, ты что, — Гашпер еще не совсем отошел, но говорит уже четко, — ты посмотри на них. Я думаю, они просто не знают, где эта Франция находится.
Я выглянул в окно. В тягаче, который мы в это время обходили, сидел толстый солдат, скорее порезанный, чем побритый, и пил из бутылочки минералку. Я протер ладонью запотевшее стекло и посмотрел на солдата еще раз. Тот заметил меня и ответил бодрым милитаристским взглядом. Я закрыл глаза и попытался о нем больше не думать.
Под Мюнхеном Гашпер загоняет авто на заправку, и я иду за следующим пивом. Тяжело ехать с самого утра, даже если это хороший автобан, а не разбитая восточноевропейская трасса, где на обочинах лежит гравий — серый и холодный, как на морском побережье, все равно тяжело, особенно если разогреться нечем, пиво кончилось, даже джаз кончился, все хорошее в этой жизни кончается на третьем-четвертом часу автомобильного перегона, и дальше остается наблюдать, как у диджеев эфэмок чем севернее, тем сильнее меняется произношение, да и музыка меняется, хотя по большому счету — все то же говно. В магазинчике у автозаправки, говоря по-русски с легким белорусским акцентом, несколько молодых гомосексуалов выбирают себе солнечные очки. Я держу в каждой руке по две бутылки и останавливаюсь посмотреть — выберут или нет. На улице плюс пять, и до самого Берлина тянутся тучи, надо, по крайней мере, посмотреть, что они с этим добром будут делать. Один из них резко оборачивается ко мне и, демонстрируя выбранные очки какого-то дурацкого розового цвета, спрашивает, ну как, мол, подходит? ОК, говорю, как раз под цвет твоих глаз. Он обижается и кладет очки обратно. Я возвращаюсь в авто и открываю первую бутылку. Еще несколько сотен километров — и должен быть Берлин, куда мы втроем и едем без определенной цели, а также без особого желания. Ну, раз уж договорились, надо ехать, тем более, осталось не так уж и много — три часа хорошей трассы, которая в разных местах постоянно достраивается, Дойчланд растет и крепнет, хорошая страна, что тут говорить, еще бы поменьше японцев с их «кодаками», и вообще было бы супер, но и так ничего, и вдобавок вот он — Берлин, не прошло и полсуток, как мы въезжаем в его предместья; Гашпер заявляет, что знает здесь несколько хороших дешевых отелей, мы отвечаем, что так не бывает, что отели бывают или хорошие, или дешевые, вместе это, как правило, не сочетается.
Наконец мы заблудились. Гашпер гонял по улицам, ему все время казалось, что он уже узнает дорогу и что наши дешевые и вместе с тем хорошие отели находятся где-то рядом, вот-вот — и мы в них вселимся; постепенно он начал нервничать, резко бить по тормозам на светофорах и спрашивать дорогу у всех, кого только можно было встретить в этот темный дождливый вечер на берлинских тротуарах, пару раз даже останавливался возле шлюх, которые стояли на каждом перекрестке в белых чулках, кожаной амуниции и высоких гренадерских сапогах, держа в руках большие зонтики. Шлюхи сначала воспринимали вопрос Гашпера об отеле как намек, но, заметив рядом с нами Сильви, испуганно улыбавшуюся им из салона, начинали энергично ругаться на хорошем немецком с ощутимыми, тем не менее, славянскими интонациями. Наконец, на какой-то попытке уже около восьми вечера, Гашперу его затея удалась, и мы выгрузились возле подозрительного серого дома, на котором вправду было написано «пансионат».
На рецепции сидит чувак с серьгами в обоих ушах, говорит по-сербски и смотрит футбол. Гашпер как земляк быстро с ним сторговывается, отель действительно дешевый, мы отдаем бабки, но коридорный не хочет нас отпускать, он откровенно томится от скуки, и мы для него не больше не меньше как братья-славяне, хотя в этом городе он мог бы найти себе пару сотен тысяч таких родичей, начиная с уличных шлюх, хотя на шлюх у него денег, наверное, нет, поскольку отель действительно дешевый, особенно не заработаешь. Мы садимся на свои сумки и начинаем смотреть футбол, играет Мюнхен с Манчестером, «ты за кого?» — спрашиваю я его, «а мне насрать, — говорит коридорный, — я просто спорт люблю», и тут же достает из-под ящика большой, туго забитый джойнт и предлагает нам, ну а мы и не отказываемся. Заканчивается первый тайм.
…Я склоняюсь над рукомойником и сую голову под струи холодной воды. На какой-то миг мне становится лучше, а потом снова прихватывает колотун и голова начинает болеть сначала слева направо, потом наоборот, и так все время. Телевизор включен на эмтиви, порноканалов в этом отеле, разумеется, нет, какие могут быть порноканалы с такими коридорными; в комнате стоят две кровати, на них лежат два комплекта постельного белья, на двух ночных столиках лежат два Новых Завета в кожаных обложках, общая пропорциональность лишь усиливает приступы дурноты, хотя допускаю, что это может быть просто от пива. Или от эмтиви.
Мне нравятся города в первые несколько часов моего в них пребывания. Тогда они еще скрывают множество неожиданностей и представление о них чистое, как гостиничное белье или ксероксная бумага, — за каждым углом может начаться что угодно, и именно это что угодно гораздо важнее и привлекательнее, чем все твои топографические знания. Вот и Берлин влюбляет в себя с первого взгляда, здоровенный и заполненный новостройками; так, наверное, выглядел Вавилон до того, как там начали строить всякие сомнительные башни. Я уже видел шлюх, я видел обкуренного коридорного, я даже успел поздороваться с несколькими турками, тоже, кажется, чем-то накачанными, хотя, может, это у них ментальное. В целом Берлин производит совсем неплохое впечатление. Интересно, есть ли здесь немцы?
Сильви, как наиболее вменяемая из нас троих, успевает найти на рецепции программку фестиваля современной музыки, который вот-вот закончится, и заявляет, что мы просто должны ехать прямо сейчас — мы еще успеваем — на заключительный концерт французского оркестра, одного из лучших в своей области, то есть, по ее словам, выходит, что если бы атональная музыка делилась на лучшую и худшую, то этот оркестр был бы чемпионом, так что выбора у нас нет, надо ехать. Гашпер успевает переодеть рубашку, я успеваю поклацать пультом — порноканалов нет, — и мы снова забираемся в машину. На поворотах по полу перекатываются пустые банки из-под пива и шуршат на сквозняке путеводители. По Берлину, очевидно, можно ездить несколько дней подряд и пейзаж не будет казаться знакомым. Город так щедро заполнен строительными лесами, что можно представить, как местное население каждое утро выходит из своих домов и изумленно не узнает пейзажа, который успел измениться буквально за одну ночь. Берлин напоминает юное лицо мужского пола, некоего пэтэушника, который недавно начал курить и мастурбировать, от чего его голос испытывает ежедневные трансформации (от курения, имеется в виду), да и вообще он каждый день вытягивается на дополнительный миллиметр, вырастая из заношенной школьной формы. Я люблю города, в которых много строят. В них есть работа для всех. Даже для турок.
В буфете концертного зала алкоголь ощутимо дороже, к тому же образовывается очередь, состоящая, очевидно, из меломанов. Все же мы успеваем пропустить по пиву и, реагируя на энергичные призывы Сильви, идем искать свои места. Публика не предвещает ничего хорошего. Сцена находится внизу, посреди зала, с потолка к ней свисает несколько десятков микрофонов, как душевые краны в общей бане; Сильви говорит, что здесь очень хорошая акустика, один из лучших залов в Европе, именно здесь и надо слушать атональную музыку. И новый джаз — прибавляю я, и Сильви соглашается.
Медленно стали выходить музыканты. Кто-то в джинсах, кто-то в свитере; в спортивных костюмах не было никого, и на том спасибо. Последней вышла дирижер. Женщина. Это был хороший признак. Впереди предполагался антракт, но до этого надо было выслушать минут сорок забойного атонального саунда, Сильви действительно ориентировалась в такой музыке, она вся напряглась и выстукивала пальцами по невидимой клавиатуре. Ей проще — она пианистка. Но народ преимущественно парился, по правую сторону от меня мужик просто заснул, честное слово, во время атональных пауз его сопение рельефно проступало в общей тишине. Акустика все-таки.
