Если вы привыкаете к этим словам настолько, что говорите их легко и естественно, тогда это можно назвать любовью. Потому что у вас никогда не получится сказать их нелюбимому человеку. У вас не повернётся язык. Можно соврать насчёт чего угодно — но не тут. Тут — совсем другое.
Поэтому Джереми перекатывает на языке эти слова, будто пробуя их на вкус. Они смешные, странные, но они ему нравятся. Он может произнести их. Он может сказать их только Уне, и никому другому.
«Я люблю тебя», — говорит он.
Без своих любимых паразитов: «ага», «точно», «давай».
Это маленькая победа над собой. Над тем Джереми, который гадил в автомастерской, мочился в бассейн и размазывал сопли по салату в ресторане. Это преодоление собственного «я», его метаморфоза. Джереми понимает это. И повторяет ещё раз, чтобы убедиться в собственной правоте:
«Я люблю тебя».
«Я тоже тебя люблю», — говорит ему Уна.
Она старше его на несколько лет. Она опытнее, умнее, спокойнее. Но сейчас она ощущает себя маленькой девочкой, которая встаёт на цыпочки, чтобы поцеловать мальчишку за то, что тот защитил её от хулигана. Она видит себя со стороны, и этот взгляд не замечает ни проститутки, ни торговой марки «Уна Ралти». Есть только влюблённая женщина, ставшая единым целым со своим мужчиной.
Это именно тот момент, который нужно описывать в учебниках и показывать по телевизору. Не элсмиты и не интервью с теми, мимо кого случайно прошёл Джереми Л. Смит. Не автобус, в котором он ехал, и не бассейн, в который он помочился. Не его девственность и праведность.
Нужно показать его любовь. Показать, что счастье может быть и таким — тихим, спокойным и оттого ещё более прекрасным. Это воплощение пацифизма, это идолы давно вымерших хиппи. Это праздник цветов и красок в темноте одной комнаты.
Вы видели любовь? Скажите мне, вы её видели? Да, вы были влюблены. Знали свою собственную страсть, собственную тягу, от которой не скрыться. Эта любовь засасывает вас с головой, и вы уже не видите ничего дальше собственного носа.
Но видели ли вы любовь другого человека? Чувствовали, что исходит от него? Вот целующаяся парочка в сквере. Пройдите мимо них (останавливаться как-то неприлично). Вы должны уметь отличить любовь от простой прелюдии к случайному сексу. От влюблённых исходит удивительная энергия, и ею можно наполнить своё собственное пустое сердце.
Если Джереми выйдет на балкон с Уной и будет чувствовать не величие и всеобщее поклонение, а любовь к стоящей рядом женщине, он сможет не просто изменить мир. Он сможет изменить его к лучшему.
* * *
После срыва представления кардинал Спирокки вызывает Уну к себе. У него есть серьёзный разговор, не терпящий отлагательств. Как только она входит, он указывает ей на кресло и говорит: «Что это было?»
Уна недоумевает.
«Я понимаю не больше, чем вы, кардинал».
Кардинал Спирокки сумел обуздать своё безумное проявление веры на балконе. Он смог подняться с колен и взять себя в руки. Его разум слишком привык сражаться с сердцем, чтобы позволить последнему так легко одержать победу.
«Ты понимаешь больше, чем я, поскольку ты с ним спишь».
Спирокки раздражён. Он чувствует себя болваном.
Но он ещё не знает, во что превратилась Уна Ралти после слов «Я тебя люблю». После того, как Джереми сделал самое важное.
Она поднимается с кресла и чеканит слова:
«Если хотите, вы можете спать с ним сами, кардинал. Но полагаю, что он не согласится».
Кардинал бледнеет. Он смотрит на Уну так, точно у неё открылся третий глаз или выросло щупальце на подбородке. Он встаёт. Его трясёт мелкой дрожью.
«Ты! — кричит он. — Подзаборная шлюха! Ты отправишься туда же, откуда пришла! Ты снова будешь сосать у всяких бомжей и давать вонючим ублюдкам из латинских кварталов! Да как ты смеешь?..»
Она знала, куда ударить. Он брызжет слюной и краснеет, а она смотрит на него спокойно, точно ледяная статуя.
Он кричит что-то ещё, но содержание его речи не меняется: это только оскорбления, и ничего более. Он, кардинал, столько лет посвятил Церкви не для того, чтобы какая-то проститутка хамила ему в его же кабинете. Тогда Уна встаёт и идёт к дверям.
«Стоять!» — кричит кардинал, но на Уну это не действует.
Тогда он догоняет её, хватает за руку и тянет к себе. Она разворачивается и даёт ему пощёчину. Кардинал выпускает её запястье. Воцаряется тишина. В этой тишине Уна говорит:
«Теперь вы никто, кардинал. Если я скажу про вас Джереми хотя бы слово, он сотрёт вас в порошок. Вы об этом догадываетесь, но я хочу, чтобы вы твёрдо это знали. Теперь я главнее вас. Вы сами поставили меня на это место, и теперь у вас не получится меня отсюда согнать. Поэтому молчите».
Она разворачивается и уходит. Кардинал рассеянно садится на стул у стены.
Именно сейчас ему приходит в голову мысль об Иуде. Тридцать серебреников — это слишком мало, но если не продать Джереми сейчас, то можно не сделать этого никогда. Перед кардиналом впервые проносятся картины будущего, в котором дети, читая учебник по смитологии, плюют в портрет Лючио Спирокки, предателя. Эти картины льстят кардиналу. Слава Герострата — это хорошая слава, думает он. Подчас она может продержаться гораздо дольше славы убиенного.
Кардинал встаёт. Джереми собирается на войну. Он ещё не объявил об этом официально, но это чувствуется в каждом его жесте. Спирокки немного умеет предсказывать действия Джереми. Кардиналу придётся откатать с Джереми его турне, но затем предстоят совсем иные события и действия. Жаль, что Уну не удастся использовать против Джереми.
Неожиданно кардинал вспоминает вкус манны. В нём просыпается другой человек. Разве он может желать зла Мессии? Разве можно предать того, кто принёс на землю счастье и радость? Разве можно?..
Можно, говорит разум кардинала Спирокки.
Даже нужно.
Потому что смерть Мессии ещё более укрепит веру людей, ещё больше сплотит их.
Не умри Иисус на кресте, разве была бы так сильна христианская вера? Нет, что вы. Никто не поверит в любовь, если любовь не умоется кровью. Это такая аксиома, она не требует доказательств.
Смерть всегда работает на пользу легенде. Вспомните Курта Кобейна. Стал бы он кумиром, не разнеси он себе голову из ружья? Вряд ли. Или Сид Вишез. Парень, который скололся и вштырил себе лошадиную дозу героина. Его помнят до сих пор, орут его «God Save The Queen». Или Боб Марли. Да будь он хоть десять раз изобретателем реггей, не умри он от наркотиков — не быть ему идолом поколения. Этот список можно продолжать до бесконечности. Элвис Пресли. Мэрилин Монро. И это только музыканты. Но это правило работает и в любой другой сфере. Писатели, художники, учёные, политики.
И пророки — нельзя забывать о пророках. Чтят великомучеников. Тех, кого побили камнями, кому отрубили голову, с кого живьём содрали кожу, кого прошили стрелами, сожгли на костре, сварили в котле с маслом, колесовали и четвертовали. Их почитают и помнят, их лики висят во всех церквях. Их показывают по телевизору, в их честь устраивают праздники.
Вы хотите прославиться? Красиво умереть — это тоже метод. Шансов поровну: попасть в кандидаты на премию Дарвина или стать кумиром.
Всё это проносится в голове кардинала Спирокки, когда Уна уходит. Всё это ведёт к одному-единственному выводу.
* * *
Когда он спрашивает, поедет ли она с ним на войну, Уна соглашается. Каждый миг вдали от Джереми теперь для неё мука. Она не понимает, как жила раньше. Она не может понять, почему с самого начала Джереми показался ей таким же клиентом, как и все остальные. Даже неприятным. Очень неприятным. Мир изменился прямо на её глазах. Мир изменился и снаружи, и внутри Уны.
Все воспоминания Уны об Африке — это набор обрывочных эпизодов. Это куски паззла, никак не желающие сложиться в цельную картину. Ей кажется, что она ни разу не перемещалась на джипе между различными локациями. Вот она на аэродроме. Вот она уже в военном лагере. Вот она в районе боевых действий. Вот она в чумных бараках. Будто иллюстрации в каком-то диковинном учебнике.
Уна давно ничего не боится. Ей и здесь совсем не страшно. Во-первых, она привыкла к жестокости, пусть и другого рода. Во-вторых, рядом с ней — её Джереми Л. Смит, её персональный охранник и Спаситель. Присутствие кардинала Спирокки её отчасти радует, потому что она чувствует своё превосходство. Каждый раз, когда она смотрит на кардинала, тот отводит взгляд. Он не то чтобы боится её, нет. Он просто чувствует, что не может влиять на неё, вот и всё.
Они с Джереми сидят в походной палатке на подвесной кровати. Точнее, он сидит, откинувшись назад, а она полулежит у него на коленях.
«Нельзя, чтобы солдаты нас видели», — говорит Уна.
«Да ладно», — отвечает Джереми.
Для него это и в самом деле неважно. Даже если миф о его святости и девственности развеется тут, в Африке, и эта легенда перекочует в Европу, то что с того? Его станут меньше любить? Будут в меньшей степени требовать его внимания? К нему перестанут приходить калеки и больные? Нет. Всё останется по-прежнему. Просто её будут воспринимать иначе. Не как его сестру, а как жену.
