Вытаскивая чудесный меч из камня, Артур, еще не король, порезался и вскоре умер от заражения крови и столбняка. Ирония судьбы оказалась в том, что это был совершенно другой меч, который воткнули в непродезинфицированный камень. Тот самый меч так и остался ржаветь в лесу.
Когда Сивка-Бурка предложил своему хозяину влезть в одно ухо, вылезти из другого и стать добрым молодцем, тот согласился сразу же. К сожалению, в момент, когда хозяин был на середине пути, у коня случилось кровоизлияние в мозг. Увидев дохлую лошадь с человеческими ногами, торчащими из уха, на конюшне были очень шокированы.
Сплетя рубашки из крапивы, Эльза радостно накинула их на братьев-лебедей, чем очень повеселила публику. Индивидуальная генетическая непереносимость крапивы убила всех троих быстрее, чем палач успел бы сказать "Именем короля, вы приговариваетесь к смертной казни". Лебеди издохли, Эльзу сожгли. Хэппи-энд.
Поздним вечером, когда сырой туман уже начинал потихоньку струиться над полями и подползать поближе к окраинным домишкам каждого небольшого городка, в Северном Королевстве (название которого мы опустим, потому что оно никому, кроме географов и редких путешественников, неинтересно в принципе), появилось Великое Зло.
Первым явление Великого Зла заметил старый рыбак Томас из деревеньки Зеленые Ивы, что в холмах неподалеку от проезжего тракта.
- Смотри-ка, старуха! - толкнул он локтем свою жену, дремавшую у камелька. Та выронила из рук клубок и спицы, проснулась и начала забористо ругаться. Старый Томас терпеливо дожидался, пока она закончит, уныло вспоминая, что в молодости его Мэри работала шкипером на королевской барже.
- Ну чего тебе? - наконец отыскав клубок, сварливо спросила его жена.
- Так это... гляди-ка, - и рыбак показал пальцем на бредущую через мокрые поля фигуру в черном, - это же Великое Зло!
- Тьфу ты, вот старый пенёк! - снова взвилась Мэри. - Я-то думала, ты ради чего-то важного оторвал меня от вязанья! Великое Зло... забыл, что ли, как в последний раз оно тут христарадничало под окнами?
- Это было Великое Добро... - пробормотал Томас, но тут же замолчал, решив не связываться со своей горластой старухой.
Великое Зло медленно прошло мимо, на всякий случай зловеще дохнув в мутное оконце так, что на заиндевелом стекле четко показалось слово "Смерть". Но этого никто не заметил, потому что стекло в доме Томаса-рыбака отродясь не мыли - вот еще, роскошь какая, чай не баре. Несколько минут Великое Зло провожала взглядом только одинокая тощая коровенка, жевавшая прошлогоднее сено во дворе. Но хозяин, заметив Зло, вовремя увел ее в хлев, подметив, что каждый раз после этого молоко начинает здорово отдавать рыбным запахом.
Глухо стеная, Великое Зло добралось до столицы Северного Королевства, оставляя после себя выжженные поляны в лесах (Зло не умело толком разводить костры), несколько безжизненных тушек полевых мышей (позарившихся на левый сапог Великого Зла) и одну выбоину в дороге, образовавшуюся после того, как прямо в Зло ударила молния.
Глухой ночью, кутаясь в струящуюся из всех щелей зловонную тьму, Великое Зло тяжело ступило на щербатые булыжники столичных трущоб.
- Слышь, Зло, есть чё по мелочи? - спросил у него известный обирала Гундосый Микки, выходя из неприметной подворотни. После того, как Великое Зло продемонстрировало пустую переметную суму и тощие карманы, Микки разочарованно дал своим парням отбой. В последний раз пнув распластавшееся на булыжниках Зло, трущобная братва удалилась. В отличие от Великого Зла, им не надо было кутаться во тьму, они просто к ней привыкли.
Еще немного полежав и похлюпав разбитым носом, Великое Зло поднялось, осторожно потрогало когтистым пальцем шатающийся передний зуб, кроваво сплюнуло под ноги.
- А ну его к черту! - вдруг произнесло оно звучным хриплым голосом. - Да ни за какие чертовы заклятья! Черта лысого! Катись оно ко всем чертям!
Над головой Зла со скрипом отворилось узкое окожко, и чей-то сонный голос пробормотал:
- Я сейчас стражу позову... орет тут под окном... Зло называется…!
- Пошел на хер! - огрызнулось Великое Зло. Позвенело медяками, завалявшимися за подкладкой, и решительным шагом направилось в ближайший кабак.
"Он родился не медведем".
Старик хмуро проснулся, заворочался на жесткой скамье, еле прикрытой старым драным кожухом. В маленькое оконце тускло бил свет раннего утра, чуть коптил фитилек старой керосинки.
"Он родился не медведем".
Фраза из сна, который уже размылся и перестал помниться, все еще звучала в голове - хрипловатый голос, напомнивший старику покойного друга, с которым дружили чуть ли не с пеленок. Голос во сне точно был его голосом, старик это понял и не удивился. Кому бы еще с ним разговаривать, как не другу? У старика больше никого и не было - ни детей, ни внуков. Жена померла давным-давно, ее в клочья порвал зимний шатун, когда старая пошла за водой на полынью. С тех пор он и не думал найти себе другую бабу, так и остался вековать бобылем здесь, в таежной избушке, на совесть сработанной дедом, который не признавал никакого дерева, кроме лиственницы. "Листвянку гниль не берет".
Старик спустил на пол ноги, нашарил опорки, сунул в настоявшийся холод катаного войлока ноющие ступни. Будет дождь. Не простой, который чуть тронет листья деревьев, иголки лиственниц; и даже не тот, что проливается шумно, заставляя ручьи выходить из берегов и нести по мутной, вспененной воде сучья, щепки и всякий мусор. Дождь будет другой - несколько суток провисит в воздухе мелкая водяная пыль, серое небо будет напарываться брюхом туч на острые еловые шпили. И промозглая, стылая тишина осенней тайги над всем этим безобразием. От этого дождя болят все суставы, ломит зубы и зябко корежит тело под старой телогрейкой.
- Че там в мире-от хоть творится? - спросил старик громко. Он подошел к столу, застеленному выцветшей скатеркой и стоял теперь, скручивая цигарку из пожелтевшей газеты и махры, изрядную щепоть которой он взял с полки над окном. Сейчас он был один, но знал, что ему ответят.
"Много всего", - отозвался мертвый друг с фотографии над столом. Там они были сняты оба, вместе, два сержанта, только что с войны, и у того, что слева - полный бант Славы, а тот, что справа и ростом чуть повыше - со звездой на гимнастерке.
- Ты тут, аль почудилось? Ой, Миколай, не лежится тебе там, ли чо ли? Тоска, да? Дак и у нас тут, вон, гляди, морось стоит, ничо интересного. В такую погоду и помирать не хочется, скверно помирать, муторно.
Друг улыбнулся и промолчал. Старик этой улыбки не видел, но хорошо помнил, как улыбался когда-то чернявый даурец - во весь рот, полный крепких зубов.
- Ишь, разулыба, - проворчал он, - все бы тебе скалиться. Ты чего пришел-то, а? То целыми неделями тебя не видать, в последний раз слышались аж на Ивана Постного вроде, не раньше. А нынче уж Савватий Пчельник пошел, во как. Скоро белые мухи полетят, не успеешь обернуться, завалит все.
"Нынче к тебе твой последний медведь придет, Максим", - сказал друг. И словно кто-то сзади холодом дунул в костлявую спину, из щелястой двери резанул по рубахе сквозняк. Старик присел на трехногий табурет, затянулся пару раз глубоко, поглядел на цигарку, зажатую в желтых пальцах с черными панцирными ногтями.
- А оно и верно, - сказал задумчиво, - ить сколько я их положил-то за всю жизнь? Это ж уму непостижимо.
Он потянулся к подоконнику, взял оттуда маленькую черную книжку в засаленной, исхватанной пальцами обложке, открыл ее, перелистал странички.
- Во, глянь, Миколай. Первого-то своего я взял аж в тридцать девятом. Помню, худой он был шибко, изморенный. Но зло-ой, ох лютый с недокорма-от! Я его подпустил совсем близко, чуть он до меня не дотянулся. Это первый был, - бормотал старик, глядя на расплывшиеся крестики и палочки в книжке, на тусклые следы химического карандаша.
- А потом уже пошло-поехало. Не успел много, на войну забрали. А после войны их расплодилось без счета, бабы ревмя ревели - опять, мол, Хозяин коровенку подрал! Ну, а кому стрелять? Опять же мне, мужиков-то в деревне и не осталось после войны... Вот в сорок шестом - тридцать два медведя, гляди-ко.
"Этот последний будет. Он родился не медведем", - сказал друг, и потемнело за маленьким окошком, будто кто-то навалился с той стороны и дышал в стекло, смотрел круглым медвежьим зрачком. Старик потянулся за ружьем. Нет, никого.
- Не медведем, говоришь? Слыхал я такое... Мол, бояться надо первого, да сотого, да последнего медведя. Первого боялся, но пересилил. А сотого-то я своего и не помню, Миколай. Зверь как зверь, разве что число круглое, дак я особо-то и не задумывался. Вот, в книжку записал, есть такое. А последний...
"Последний к тебе придет нынче".
- Вот ты заладил: придет да придет, нынче да нынче. Я уже понял, что нынче. И что он, не о четырех лапах, что ли? Или в носе евонном кольцо, а в лапах балалайка?
