7-29 мая 1948 года
М.К.
– Да…
– Что?
– Суровый рассказ…
– Что, не понравился?
– Да нет, я не говорю, что плохой… в общем-то, нормальный…
– Страшноватый только?
– Ага.
– Ну что ж поделаешь, время такое было.
– Нет, ну там же фантастики много, не только время…
– Да. Он достаточно фантастичный.
– Ага…
– Но в принципе тебе понравился?
– А тебе?
– Да.
– Ну и мне тоже… только страшновато как-то.
– Зато интересно.
– Ага… вот интересно, кто такой был этот М.К.?
– Ну, разве узнаешь?.. Может, он и профессионалом не был.
– Да. … А может, и был…
– Может, и был.
– Неужели действительно он столько лет в земле пролежал?
– Выходит, что так.
– С ума сойти…
– Да…
– Но вообще-то всё-таки как-то страшновато…
– Да. Он суровый.
– Уж больно много всего. И мертвецы эти гнилые… брррр!
– С мертвецами… это точно…
– И макет… забавно…
– Но это получше письма тютчевского?
– Да, конечно. Помощней.
– Ну вот и хорошо.
– Ага…
– Так, значит, оставим его?
– Его? Ну, это тебе решать…
– Ну я тоже толком не знаю…
– Вообще ты знаешь, если начистоту… понимаешь, есть в нём, ну…
– Что?
– Ну, не знаю, как сказать…
– Говори, я пойму.
– Страшный он, злой какой-то. Суровый. От него как-то это…
– Что?
– Не по себе. Очень муторно как-то. Всего выворачивает…
– Ну и что ж делать?
– Слушай… я, вообще-то, не знаю…
– Ну?
– Давай его обратно закопаем.
– Закопать?
– Ага. Точно говорю – лучше будет. Поверь мне.
– Серьёзно?
– Точно говорю. Поверь.
– Серьёзно?
– Абсолютно. Давай закопаем. Пусть так будет.
– Значит, закопать?
– Закопать.
– Ну что ж, тебе видней.
Прочитав рукопись, Антон посидел немного, потирая виски и топыря губы, потом встал, свернул листы трубкой, надел чехол, обмотал резиной, убрал в сундучок и, прихватив лопатку, пошёл к старой яблоне.
Над головой пролетел дикий голубь и скрылся за бором…
Часть четвёртая
Времена года
Январь блестит снежком на ёлках,
Сосульки тонкие висят,
Сверкает солнце на иголках
И настом валенки хрустят.
Вдали ползёт тяжёлый поезд —
Трудолюбивый лесовоз,
Вкруг сопки, словно длинный пояс,
Под гулкий перестук колёс.
Везёт он тёс в далёкий город
Через бескрайнюю тайгу,
Сквозь бурелом, заносы, холод,
Через слепящую пургу.
Ползёт уже шестые сутки
И приближается к Москве,
Минуя светофоры, будки,
Дома, машины и шоссе…
И вот окраины столицы,
Огни вечерние горят.
Перроны, виадуки, лица —
Мелькают, едут, говорят.
Заснеженный вокзал полночный.
Остановился тепловоз.
Таёжный лес – смолистый, прочный —
Москве в подарок он привёз.
Февраль кричит
в моей ночи
сырою чёрной ямою…
Судьба – кричи
и не молчи,
не лязгай мёрзлой рамою.
Скрипит кровать…
Мне воровать
вот в эту ночь не хочется.
Лишь убивать,
лишь убивать,
лишь убивать
всех дочиста!
Лишь жать
на спусковой крючок
и видеть розы выстрелов.
Потом – бежать,
потом – молчок,
за пазуху – и быстренько…
Март. И небо. И руки.
И влажный доверчивый ветер…
Снова музыки
тонкий, печальный и режущий звук…
Снова лик твой
бесплотен, доверчив и светел…
Нет! Нам губ не разнять,
не оттаять сцепившихся рук!
Нет, на наших телах
не порвётся бескровная кожа.
В наших душах
давно источилась живая вода.
Нас нельзя до конца воскресить
и нельзя до конца уничтожить.
В этой серой зловещей тоске
мы с тобою срослись навсегда…
Нас с тобой понесёт
эта злая горбатая скрипка,
Эти струны, колки,
этот Моцарт в седом парике.
И растянется даль,
как Джоконды хмельная улыбка,
И сверкнут наши лица
в разлившейся мутной реке…
Апрель! Субботник уж в разгаре.
Металла звон, работы стук.
Сегодня каждый пролетарий,
Не покладая крепких рук,
Трудиться хочет добровольно
На благо солнечной страны,
На благо мира. Ты, невольник
Заокеанской стороны,
Услышь набат работы нашей,
Литые плечи распрями,
Встань над простором рек и пашен
И цепи тяжкие порви!
Май сиренью розовой
Забросал меня.
В рощице берёзовой
Я поил коня.
У реки под ивами
Милую встречал
И глаза красивые
Тихо целовал.
Успокоил ласково
Горлинку мою:
– Не смотри с опаскою, —
Я тебя люблю.
Не предам, не брошу я
Никогда тебя.
Самая хорошая
Ты ведь у меня.
Как подступит осень
В огненном цвету,
Я тебя, родная,
В церковь поведу.
Поведу, накрою
Белою фатой,
Сердце успокою
Церковью святой.
Заживём мы дружно,
Милая моя.
Никого не нужно
Мне, кроме тебя!
Июнь, пиздец, разъёба хуева!
Насрать на жопу Волобуева!
Ебать блядей в пизду и в рот!
Говно всем класть за отворот!
Июль,
жара,
Идёт игра.
Все
на
футбол!
Забейте гол!
Эй, пионер,
Подай
пример!
Прорвись
к воротам
И с поворотом,
С финтом, с задором
Забей «Юнкорам»!
Держись,
вратарь!
А ну —
ударь!
Прорвусь по краю,
Тогда ударю!
Проход…
я вышел,
Держи повыше!
Подкрутка
пяткой,
Удар… Девятка!!
Ну и футбол!
Вот это гол!
Август вновь отмеченный прохладой,
Как печатью – уголок листка.
На сухие руки яблонь сада
Напоролись грудью облака.
Ветер. Капля. Косточки в стакане.
Непросохший слепок тишины.
Клавиши, уставши от касаний,
С головой в себя погружены.
Их не тронуть больше. Не пригубить
Белый мозг, холодный рафинад.
Слитки переплавленных прелюдий
Из травы осколками горят…
Сентябрь встречали мы в постели:
Еблись, лежали, груши ели
И вяжущую рот хурму.
Ты с озорства лобок мне брила,
Лизала, пудрила, шалила,
Лицеприятная уму.
А я, сося твой клитор бледный,
Дрожал как эпилептик бедный
И навзничь повергался вновь,
Чтоб ты – нагая Эвридика —
На член садилась нежно, дико,
Венчая жаркую любовь.
И ты венчала хуй мой сладкий,
И содрогалася кроватка,
И стоны сотрясали кров.
В трюмо дробились наши тени,
Потели смуглые колени
И свёртывалась в венах кровь…
Кончали мы обычно вместе
И обмирали, словно в тесте
Два запечённых голубка.
И потолок белел над нами,
Простынкой висло наше знамя,
И рассыпались в прах века!
Октябрь пришёл, сбылась мечта народов —
Разрушен гнёт в России навсегда!
Настало время доблестных походов,
Побед над злом и мирного труда.
Настали дни космических полётов,
Великих строек, покорённых рек.
По всем меридианам и широтам
Проплыл, прошёл советский человек.
Растут дома, плотины и заводы,
Плывут суда, и спутники летят.
Планеты нашей прогрессивные народы
На нас с великой гордостью глядят!
Ноябрь.
Алмазных сутр
Слов не собрать.
Суффийских притч
Не высказать.
Даосских снов
Не перетолковать.
Как безмятежен
Возлежащий Будда
На мраморном,
Как и он сам,
Полу.
Бредёт монах
По улице Дождей
Под мокрым
Вялым
И неспешным
Снегом.
И снова
Пуст дзен-до.
И мастер
За бумажной ширмой
Сидит
Перед жаровнею углей
И смотрит
На янтарные узоры
И вспоминает
Звук.
Декабрь петлёй гнилою
Вкруг шеи обвивается,
Нательный крест дрожит,
А сумрак – приближается.
Рябой митрополит
Со мною говорит,
Кадилом медным машет
И у притвора пляшет.
Бегут во все концы
Гнилые молодцы,
Крича, что Богородица
В четверг опять разродится.
Горит рака с мощами,
Стегаются хвощами
Безносые хлысты,
Ползут псалмов листы.
Железный козодой
Летит на аналой,
Причастие клюёт
И тенором поёт:
– Приидите, поклонимся
Мохнатому Жуку,
А после захоронимся
В берёзовом боку!
Часть пятая
Здравствуйте дорогой Мартин Алексеич!
Пишу вам сразу по приезду прямо вот только что вошёл и сел писать. Тут всё у нас хорошо, весна вовсю, снег ещё не сошёл, но вроде бы сходит, на дороге намёрзло много, а калитку я еле отодрал – вон как пристыл внизу ледок то! Так что вошёл когда, сразу трубы проверил и понял что целы слава Богу. Ну и действительно – зима то не очень сурова была больше двадцати двух и не было кажется, а для нас это прямо благодать – и яблонки молодые и розы ваши и опять же чтоб трубы не разорвало. Но ничего, всё обошлось, всё тут хорошо. Мартин Алексеевич! Я позвонил Любане перед отъездом и она мне рассказала всё как было у вас с Николаем. Это конечно очень неприятно. Я давно говорил, что Николай человек грубый и невоспитан. Я ей по телефону говорил, но она меня успокоила и говорит, что всё нормально, что Николай извинялся. Я думаю что всё это пустяки и вы не берите в голову. А я тут встретил совершенно случайно Рудакова. Иду со станции, а он с внучкой идёт. Узнал меня, поздоровался, подошёл. Как здоровье спросил, и про вас спрашивал. Я говорит, только что из командировки, а я говорю, так что ж ты значит ещё работаешь, а он говорит – опять устроился, дома не могу. Вот как. Ушёл, говорит, с работы полгода назад, а после прямо невмоготу, а как же! Человек ведь привыкает. И опять туда же его взяли прямо с распростёртыми объятьями, потому что работник он хороший, исполнительный, он мне рассказывал. Он говорит, я как ревизию поеду делать, так только пух летит – весь завод вверх дном! А вроде и не очень видный человек, но вот что значит – с характером. Мартин Алексеич! Я всё хотел спросить, а что мы с парниками делать будем? Ведь подпорки ещё прошлый год гнилые были, а нынче я поторогал, так они все попрели – одна труха, так что плёнку не выдержат. Я думаю надо б попросить Серёжу привезти трубок таких и из них я б подпорок напилил, а после мы б их проволокою скрутили и стояло бы хорошо, хоть сто лет. А эти не выдержат ни за что, ещё бы, ведь плёнка она и от ветра заиграть может и опять же когда дождь пойдёт – раз, и вода вверху скопилась, он и повалился. Так что я думаю, что трубки это оптимальный варьянт. А огород уже протаял, я вдоль грядок ходил, они всё в норме и клубника и всё остальное. Я думаю мы картошку в этом году в заду посадим, это возле туалета, где подсолнух и горох росли. Там и почва хорошая, а у забора пусть редиска, да салат, да разная морковка. А картофелю там самый раз будет, он солнце любит, а там опять же мы ведь бузину повырубили, так что солнца хоть отбавляй. Ещё я как только пришёл, сразу в погреб полез поглядеть как там не натекло, но там всё было в норме – вода есть, но немного, не то что в позапрошлом году, когда и слезть то некуда было! А в этом всё нормально – на три пальца внизу, в ложибине, а к мешкам и не подобралась – все сухие. Так что о погребе вы не волнуйтесь. А после я на тераске семена смотрел и опять всё нормально – картошка сухая, тюльпаны и гладиолусы ваши тоже. Мартин Алексеевич! Как ваше здоровье? Как Людмила Степановна? Как там Саша поживает? Вы мне пишете чаще, и передавайте всем приветы. Так что жду отвас писем и Ц.У.
