— Мой долг, — сказал он, не запнувшись. И пошел в сторону домов работников, к замкнутому мирку деревенской лавки, коров и кур, школы и пункта первой помощи. Оставшись один, Краббе страдальчески двинулся к дому, длинным путем со стороны реки, слыша заключительную пульсацию лодки, потом ее привязали до обратного вечернего пути, раздался щелчок заглушённого мотора.
Когда Краббе подходил к лестнице, в дверях появился мужчина.
— Привет, привет, привет, — в энергичном приветствии закричал он и спортивно побежал вниз по ступеням.
Краббе он был незнаком, и поэтому Краббе сказал:
— Я ищу мистера Кумбса.
— Всего на день опоздали, старина, — сообщил мужчина. — Слушайте, да вы в плохом состоянии, а? Позвольте предложить руку помощи. — Это был крупный плотный мужчина лет тридцати пяти, мускулы былых активных времен теперь мирно осели, смахивая на жирок. Довольно симпатичный. Прилизанные темные волосы, усы, сливочный патрицианский голос, красивые толстые колени с ямочками между синими шортами и футбольными гетрами. В клетчатой хлопковой рубашке мягко колышется распущенный живот и мясистая грудь. — Вы тот самый, из Министерства образования, — догадался он, с силой таща Краббе по лестнице. Рассмеялся громким смехом плотно обедающих людей. — Тут про вас телеграмма. Кумбс мне ее оставил. Что-то насчет убийства того типа. Только не понимаю, что вы можете сделать.
— Дело вполне обычное, — сказал Краббе, когда дошли до верхней ступеньки и остановились у широких открытых дверей среди растений в кадках. — Соболезнования вдове, выяснение, что в действительности произошло, для отчетов; заверение, что она получит положенную вдове и сиротам пенсию. — Он стоял, задыхаясь, в ожидании приглашенья войти.
— Вот та самая телеграмма, — объявил мужчина, схватив телеграмму со столика в вестибюле. Вестибюль был просторный, величественный, с панелями из импортного дуба, с головами африканских животных на стенах, с цветами, с гарнитурами мебели из ротанга. — Сказано: «Сожалею убийстве. Посылаю своего помощника сам должен остаться офисе». И подписано: такой-то бен такой-то. Никогда не умел читать малайские имена. Мой язык — тамильский. — И опять от души рассмеялся. — Звучит так, будто это убийство он сам совершил. Ну, заходите, мистер помощник. Слишком уж для того типа шикарно называть вас помощником. Всыпьте ему чертей, когда вернетесь.
— Знаете, в каком-то смысле это правда, — сказал Краббе. Они медленно, Краббе — хромая, вошли в обширную гостиную. — Я и есть помощник. Помогаю тому типу занять мое место. — Гостиная представляла собой приблизительно акр полированного дощатого пола с полными комплектами предметов для сидения или праздного времяпрепровождения — столик, диван, кресла, — стоявшими с интервалами вдоль стен, у окоп, выходивших вниз на реку, на джунгли за ней, в пространстве полной эха комнаты. Подобное изобилие было чудовищным и трагичным, как детский язычок, высунутый великому зеленому гиганту. На стенах виднелись не выгоревшие на солнце прямоугольные пятна, где висели и снова повиснут картины. На полу стояли полураспакованные сокровища нового мужчины — граммофонные пластинки, книги, бумаги, фотографии клубов регби. Посередине радиоприемник с проигрывателем, глас, вопиющий в пустыне стоявшей сейчас тишины, впрочем, уже включенный в высоко расположенную электрическую розетку.
— Где, — спросил Краббе, — Кумбс?
— Его перевели. Это место ему явно на нервы подействовало. — Мужчина изобразил шатание и подмигнул. — Перебрался на одно место в Джохор. Фактически с понижением. А для меня повышение. — И с удовольствием оглядел просторное ничейное помещение. — Я был в Негри-Дуабелас. Руководил обществом Юнион Джек в Тимбанге. И музыкальным клубом. Там не было так одиноко, как тут. Но я против одиночества не возражаю. Читаю много стихов. Меня зовут Джордж Кастард. Кажется, вашего имени не припомню.
Краббе чуть подумал, потом сказал:
— Виктор. — Если этот мужчина читает стихи, вполне возможно, читал и Фенеллу. В конце концов, он раньше нее носил фамилию Краббе, зачем же она ее узурпирует, самовольно делает всем известной? — Виктор, — сказал он.
— Стало быть, мистер Виктор, — заключил Кастард, — помощник как-его-там бен как-то-его-там. Садитесь, Виктор, не перетруждайте ногу. В футбол босиком играли, или что? Я никогда футбол не любил. Принесу пива из холодильника. — Он пошел, быстро преодолев примерно полмили до кухни, прокричал тамильское имя, отдал тамильские распоряжения. Прошел полмили обратно и объяснил: — Попросил Тамби приносить по большой бутылке каждые двадцать минут. Годится? Избавит от труда ходить на кухню, кричать. Чертовски большой дом. — Сел, водрузил одну большую коленку на другую и добродушно взглянул на Краббе. — Музыка, — сказал он. — Любите музыку? — Краббе сказал, что любит. Пришел бой-тамил с пивом. — Смотрите, — с гордостью пригласил Кастард. — Парень все делать умеет. — Отдал тамилу приказы, и бой, гибкий, черный, с лукавым видом, схватил первую попавшуюся стопку толстых мутных пластинок (старого типа, на семьдесят восемь оборотов в минуту) и понес к радиоприемнику с проигрывателем. Поставил всю стопку на опорный диск, умело включил аппарат: первая пластинка легла на шпиндель под иглу, и сквозь громкий скрежет стала возникать начальная тема Девятой симфонии Бетховена. — Мне вот так наугад нравится, — сказал Кастард. — Никогда не знаешь, что услышишь. Потом, может, немножко Шуберта, Брамса или гебридские народные песни. Вкусы у меня католические. Католические с маленькой «к», конечно. Семья моя всегда принадлежала к англиканской церкви. В XVIII веке был архиепископ Джордж Кастард. Слыхали, наверно.
Краббе уселся как можно удобнее со своим пивом.
«Вот, опять, — думал он. — Выпивка и реминисценции. Правильно говорят, что мы тут чересчур много пьем. И слишком много над собой хнычем. „Слыхали когда-нибудь, как я сюда попал? Правда, история весьма интересная. Еще выпейте, а я вам расскажу“. Все жалеем себя за то, что не слишком большие начальники, не художники, не счастливо женатые мужчины в умеренном цивилизованном климате». Краббе отметил, что боль в ноге проходит, а за ней следует онемение, будто ноги тут на самом деле не было.
— Над фамилией кое-кто потешается, — продолжал Кастард. — Невежды. А в школе я не очень страдал, потому что почти все ребята слыхали про последний бой Кастера [28]. Хотя не думаю, будто он имел хоть какое-то отношение к нашей семье. По-моему, две эти фамилии разного происхождения. Знаете, «кастард» значит «яблоко» [29].
Через миг после начала первой бетховенской темы пластинка автоматически сменилась отрывком из музыки Парри к коронации короля Георга VI «Я был рад, когда меня призвали». Кастард удовлетворенно заметил:
— Просто никогда не знаешь, что услышишь. — Краббе обрадовался этим его словам, смене темы, так как, расслабившись, чуть не сказал, что и его собственная фамилия означает сорт яблок [30]. — Берите сигарету, Виктор, — предложил Кастард. На столе было полно полупустых жестянок из-под «Кэпстена», и Краббе угостился. Снова потеряв контроль над собой, согретый звучанием своего имени, автоматически поблагодарил:
— Спасибо, Джордж. — И вспыхнул.
— Забавно, — заметил Кастард. — Вы к людям привыкли по имени обращаться. Мне никогда и в голову бы не пришло. Всегда было трудно назвать человека по имени, кроме своих братьев, конечно. Наверно, все дело в школьном воспитании. — Он подозрительно взглянул на Краббе. — Вы в какой школе учились, если разрешите спросить?
— Вы ее не знаете, — ответил Краббе. — Довольно неизвестная грамматическая школа на севере Англии.
— Университет кончали?
— О да. — И назвал свой университет из красного кирпича.
— А я Оксфорд, — сообщил Кастард. — Был первым по гуманитарным наукам. Не подумали бы, на меня глядя, да? Может, вам интересно, как я вообще сюда попал. Правда, история весьма интересная. Слушайте, — энергично добавил он, — двадцать минут почти прошли, а вы пиво еще не прикончили. Этот самый мой бой — ходячие часы. — И прищурился на свои часы. — Еще минута. Время. — И точно, неслышно возник тамил с другой большой бутылкой. Триумфально закончился гимн Парри. Глухо упала другая пластинка, и сладко поплыли наполовину погребенные под посторонним шумом звуки квинтета «Форель» Шуберта. — Надо бы нам ставки сделать, — предложил Кастард. — Ставлю пять долларов, что дальше будет еще Бетховен.
— Я не могу спорить, — отказался Краббе. — Просто не знаю, какие у вас есть пластинки.
— Я и сам не знаю, — весело признался Кастард. — Это-то и забавно. Кое-какие пластинки вон там на полу годами не видел. Когда упаковывались, уезжая из Негри-Дуабелас, бой нашел целые пачки под лестницей, где я держал рождественские украшения. Когда хотите съесть ленч?
