— Деяния, продиктованные пассионарностью, легко отличимы от обыденных поступков, совершаемых вследствие наличия общечеловеческого инстинкта самосохранения, личного и видового, — вдруг встрепенулся мой черненький мяу, оторвавшись от увлекательного занятия — изучения чуждого ему пласта ресторанной субкультуры, поскольку мы редко бывали с ним в подобных заведениях — в основном, на чужих свадьбах и пост диссертационных банкетах.
— Уж это точно, — подумала я, — несет меня лиса за синие леса, за высокие горы, за широкие реки.
Господи, помоги мне выплыть из этого омута!
— Кстати, совсем забыл, — сказал вдруг Алоизас, — ты не обратила внимания на афиши? Сейчас здесь Тищенко со своим театром гастролирует, и мы уже пару раз выпивали. Сегодня он звонил мне, и сейчас подойдет на полчасика.
— Почему только на полчасика? — спросила я, искренне обрадовавшись предстоящей встрече.
— Ему нужно обернуться между началом спектакля и антрактом.
Тищенко появился, когда из недр заведения выплывал маленький оркестрик, и Андрей Константинович намеревался использовать это обстоятельство в своих целях.
— Привет, — сказал Тищенко Андрею, чмокнув меня в щечку, — потанцуйте, пока мы пропустим за воротник, а потом я ненадолго отвлеку внимание вашей дамы, если нет возражений.
— Вы знакомы? — спросила я Андрея уже в центре зала.
— Я был в гостях у Натальи, когда твой приятель приехал в Пакавене, но потом я ушел, и мы толком не познакомились. Кстати, он ведет себя с тобой, как человек с определенными правами. Или мне только показалось?
Да, чутье у моего партнера по танцам было профессиональным, и я решила не скрывать страшной правды.
— Нет, не показалось. Сегодня мы, очевидно, поговорим о нашем романе.
— И как долго он длился?
— Четыре года, но только летом.
— Он женат?
— Разумеется, нет. У тебя имеются другие вопросы?
— Пожалуй, нет, но возникла масса занятных соображений.
— Я готова принять к сведению всю массу, если ты расскажешь, что с тобой сегодня происходит.
— Сегодня мне как-то неуютно с тобой.
— Я это поняла. Похоже, мы опять с тобой далеко зашли, и тебе кажется, что с этим нужно что-нибудь делать. Мне помочь тебе и уйти первой?
— Я собственник, Марина, и никому тебя не отдам.
— Добавь — до конца отпуска, и наши программы-максимум совпадут, — вырвалось у меня.
— А когда я уеду, ты сразу это заметишь?
— Я не смогу пропустить этого шоу, ведь ты предваряешь свои отъезды такими занятными предложениями. Почему бы не поговорить про пост министра здравоохранения, ведь отсутствие вакансий тебя не смущает?
— Новых предложений не будет, и ты отлично это знаешь.
— Вот именно, поэтому вопрос личной собственности на повестке дня и не стоит.
Он хотел сказать еще что-то, но заключительные музыкальные аккорды прервали этот занимательный диалог, и я села рядом с Тищенко.
— Я в отпаде от твоего нового имиджа, — сказал Юрка, наполняя рюмки, — щечки пылают и глазки горят.
На меня ты так не глядела, я ему завидую.
— По слухам, на тебя в Питере кое-кто так смотрит уже довольно давно.
— Я и не знал, что ты в курсе. Ниночка, конечно, смотрит и добросовестно ходит на все постановки с моими декорациями, но она ничего не смыслит в моем творчестве — что требовать с математика!
— Возможно, не это главное?
— Для меня это, увы, существенно. Мне было интересно с тобой, у тебя бывали весьма оригинальные идеи, и мы могли бы вместе работать. Кстати, хочу повиниться — я иногда записывал наши беседы на пленку, и пару раз это использовал.
— Вот так вот, значит! Ну, что ж, относительно записей я была, признаюсь, в неведении, но пару маленьких краж зафиксировать во время командировок в Питер мне все же удалось!
— Да, дела… — протянул Тищенко, — значит, ты бывала в театре, но мне не звонила.
— Знаешь, в то памятное лето я не требовала от тебя слишком много, ты ведь был слишком оглушен смертью своего друга, но уже ближайшей осенью я каждый день ждала телефонного звонка, потому что мы расстались как-то на запятой.
— Черт возьми! — вспылил Тищенко, — когда я в сентябре, наконец, пришел в себя, я тут же бросил Ниночку, взял у Натальи твой адрес и помчался в Москву. Я ждал около твоего подъезда часа три, но ты появилась под мужским зонтиком в обнимку с каким-то типом. К слову сказать, ваши светлые плащи прекрасно смотрелись на фоне черного мокрого асфальта и желтой листвы.
— Сентябрь и светлые плащи, — пыталась я восстановить время по этой декорации, — тогда у меня ночевал мой двоюродный брат с отцовской стороны — Евгений Евгеньевич, с детским прозвищем Дэшка. Его отец когда-то уехал с семьей восстанавливать Ташкент, да так и не вернулся, прельстившись солидным постом. Дэшка тоже строитель и часто бывает в московских командировках.
— Да, дела… — снова выдал Тищенко свой любимый рефрен, который прилип намертво и ко мне, — видно, не судьба была.
— Видно, не очень хотелось, давай признаемся честно!
— Ни фига, я потом три дня рыдал в костюмерной на лаптях Леля, прежде чем к Ниночке вернуться.
— Что ж, мужская дружба превыше всего, не рыдать же тебе на Снегурочкином сарафанчике!
— Ну, насчет Леля ты загнула, он по-моему типично голубой персонаж. Приличнее было бы, конечно, прислониться к плечу князя Игоря, но кольчуга жестковата. Кстати, твой парень хорошо бы в ней смотрелся.
Так чем он тебя привлек, кроме личика? Ты же бросила меня часа через три после знакомства с ним, как я вычислил, и что особенно представляется обидным!
— Разве непонятно? Представь, к примеру, что мой дом загорелся. Ты бы вытащил меня, чтобы вместе работать, а он — чтобы вместе спать.
— Это потому, что ты ничего не смыслишь в его работе, — уверенно отчеканил Тищенко, и мы засмеялись. Тищенко снова наполнил рюмки.
— Да, мне жаль, нескладно получилось, но имеются и плюсы. Я теперь буду звонить и заезжать к тебе на правах старого друга. Не возражаешь? — сказал он мне, взяв за руку.
— Нет, мы будем прекрасно смотреться в этом качестве, и я очень рада нашей сегодняшней встрече, хотя Андрей Константинович, наверняка, уже поглядывает с укором.
— Поглядывает, — сказал этот стервец, скосив глаза в сторону, и тут же запечатлел на моей щеке еще один поцелуй, — выходишь замуж?
— Увы, в разгаре романа оказалось, что место занято.
— Желтые бабочки бьются о борт корабля, Чио-Чио-Сан сморкается в веер?
— Нет, с веером я управляться не умею. Европейский романтизм балета Сапорта «Нора» оказался более уместным, но пришлось подбавить туда кое-что из «Евгения Онегина» и обновить декорации. Кстати, я посмотрела по твоей рекомендации все три фильма Сапорта в «Доме кино» на кинофестивале постмодернистского балета. Потрясающие вещи!
— А что было потом, после беготни со слезами и преждевременной смерти?
— Балет номер два — «Невеста с деревянными глазами», это просто моя биография! В детстве я надевала вуаль, завязывала гигантский бант на ягодицах и бросалась под паровоз — бабушкины гости были в восторге от маленькой Тарасовой. Потом я задавала вопросы и искала истины — в классической литературе, религии и философских откровениях, но большой чемодан без ручки всегда со мной, и никто так и не ответил, что же мне с ним делать. У меня, видимо, и впрямь глаз деревянный, как у Кисы Воробьянинова, если я всегда не понимаю чего-то главного в жизни.
— Ты что-нибудь уже решила?
— Нет, хотя в запасе у нас балет номер три — «Поджог», фрейдистская жесткость итальянского неореализма в коктейле с шекспировскими страстями. Подожгу фабрику, и меня уволят навсегда. Но я повременю с поджогом, неореализм всегда казался мне неаппетитным и слишком малобюджетным. Быть может, удастся посмотреть и другие балеты Сапорта — а вдруг найдется более подходящий?
— Зачем откладывать на завтра то, что можно сделать сейчас? Идем со мной, я тебя устрою переночевать у Светы Зайцевой, любимой подруги Ларисы Андреевны. А?
— Я уже сбегала один раз к местному фотокорреспонденту, но ничего у меня не получилось. И не получится, пока мы в Пакавене.
— Я уже опаздываю, проводи меня до дверей.
Мы вышли из дверей ресторанного зала в вестибюль, и только у выхода я заметила в его руках свою дамскую сумочку.
— Зачем? — спросила я.
— Вдруг передумаешь! Я, конечно, такой и сякой, но женатым меня не назовешь. А ты моя копия в женской ипостаси, что определенно имеет свои привлекательные стороны. Ну, что, уходим вместе? — спросил Юрка, но я покачала головой, он отдал сумочку, вынул из своего затейливого кожаного рюкзачка прогулочный магнитофончик и достал оттуда кассету.
— Тогда прими маленький подарок, тут мои записи украинских песен, ты их всегда любила больше, чем самого гусляра.
