– Он что-то пронюхал? Ничего, мы заткнем ему нос, самое время! Елефон!
В пещерку протиснулся огромный, болезненно жирный насолот с крошечными глазками и бессмысленно распахнутой пастью.
– Ты знаешь, кто такой Тудыть? Помнишь, я тебе показывал?
В глазках насолота слабо забрезжил и вмиг погас огонек придурочной мысли, из пасти потекли густые слюни.
– Лети до штабеля с плюшевыми знаменами, за ним сверни к стене, отодвинь ящик, помеченный краской – понял? – за ним будет дверца. Никто про нее не знает, хе-хе, никто не знает, где выход на склады из капитанского хода, потому, что капитан не бывает на складах, хе-хе-хе, ему не до складов, хе-хе-хе-хе! – Елеграф завертелся вокруг потюха, истерически хихикая. Через восемь с половиной оборотов ему удалось восстановить контроль над речью:
– Открой дверцу и жди. Когда под тобой пролетит Тудыть, можешь попробовать его мозги. Это очень вкусно, и я разрешаю тебе попробовать! Стена за штабелем с плюшевыми знаменами, ящик, помеченный краской! Лети, пока я снова не запретил! Хорошая птичка!
Насолот радостно забулькал и задом вылез из пещерки. Решив, что лучше закончить работу до его возвращения, Клюп налег на рукоятку отладчика.
Через некоторое время он увлекся работой настолько, что забубнил дуэтом с Елеграфом:
– Привинтим сюда синенький условный переход, этот вал вообще выкинем, а здесь поднимем зеленый флаг. Попеньку хвалился, что выгрузит любой резидент. Ничего, после дневного сна наша очередь проводить рутинный осмотр Щелковава, не Попеньку ведь, а осмотрим, так пусть выгружает!
С мерзейшим хихиканьем, затмившим даже Елеграфово, Клюп подцепил когтем крючок загрузки. Завертелся маховик, и загрузчик сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее понес сегментированное тело программы к воротам центрального процессора Щелковава.
– Алчный, гнусный каннибал, – сказал Горм Мидиру, умильно смотревшему на наскоро прокопченную заднюю лапу собаки – охранника, лежавшую на куске фольги вместе с несколькими головками чеснока, найденными в развалинах овощебазы. – Как будто не ты только что сожрал полтаза крысиного супа.
– Пропал мой суп, – укоризненно напомнил Мидир. – Потолок упал. Дай мяса.
– На, подавись, прорва ненасытная, – Горм с ненавистью отрезал от копченой лапы кусочек, не насытивший бы и мышонка, швырнул Мидиру и стал так и эдак вертеть лапу, примериваясь, куда бы вонзить зубы.
Дверь диетстоловой, случайно выломанная Гормом при входе и им же аккуратно прислоненная на прежнее место, упала.
– Сюда тащите, столы есть, то что надо, – крикнул кому-то снаружи мазурик в расшитой серебряным шитьем черной форме начальника подводной лодки. Горм некоторое время озадаченно таращился на окровавленные дыры в кителе, потом догадался, что одежда, скорее всего, была продырявлена не с нынешним, а с предыдущим владельцем внутри, и вернулся к созерцанию копчености. Он совершенно не собирался претендовать на единоличное право пользования столовой.
Мазурик и еще несколько пьяных, но довольно добродушно настроенных, несмотря на царапины и укусы, типов вволокли в помещение отчаянно сопротивлявшуюся девчонку лет дюжины с небольшим по местному счету, повалили ее на стол и, беззлобно переругиваясь, принялись стаскивать с нее одежду.
– Твои братья-каннибалы, – назидательно сказал Мидиру Горм. Задетый не столько нарушением норм морали и религии, сколько полным невниманием к собственной персоне, он встал с притащенной из подсобки после нескольких неудачных попыток сесть на столовские стулья колоды и обратился к вошедшим:
– Это, ядрена мышь! Я, конечно, понимаю, что голодно и все такое, но нельзя же детей-то лопать живьем. Прикончили бы сперва, что ль…
– Что это еще за фрайер? – спросил у подонка в морской форме громила с выбритой правой половиной черепа и свежим укусом на щеке.
– Это слабоумный мутант откуда-то из-за гор – не обращай внимания. Он сильный, но безобидный – никого не убивает, – ответил лженачальник подводной лодки.
– Это я-то никого не убиваю? И то, таких гнилосмрадных ублюдков помоечной кошки от неисправного насоса, зачатых на полях орошения, как ты и твои приятели, я только жестоко и изощренно калечу, с нарочитой свирепостью выдергивая им из суставов все конечности опричь одной, за каковую таскаю по острым каменьям, – Горму приходилось в уме переводить себя на плохо известный ему нувукакский диалект кыфлявикского языка, отчего его речь сильно теряла в выразительности.
– Слабоумный, говоришь? – громила зачем-то спустил штаны.
– Эй, перхоть троллиная! Это столовая, а не нужник! – сказал несколько рассерженный Горм. – Не имей ты на твоих паскудных плечах заклиненную задницу вместо твоей похабной головы, ты давно уже убрался бы отсюда!
Одевай штаны обратно, ты понял?
Два последних слова произвели на бандитов некоторое впечатление.
– Непохож он на фрайера, – сказал громила. – Пойдем, еще забаву себе найдем.
– Ну уж нет! Я этот город захватил – мне в нем и бесчинствовать! Собачки, фас!
Дверной проем оказался слишком узок для шестерых.
– Пока ты тут жрешь, эта мразь по всему Кутукыгаку творит невесть что, – сказал Фенрир.
– Я не могу стоять за правое дело натощак, – Горм переступил через корчившегося на полу бандита и побрел было в свой угол, но дорогу ему преградила спрыгнувшая со стола девчонка.
– Я в долгу не останусь.
– Пустое. Слушай, неужели у вас вправду такой голод, что прямо из домов друг друга хватают и жрут?
– Да нет, друг до друга пока не доходит.
– Привет, а зачем же эти друзья тебя сюда затащили?
– Изнасиловать.
Горм с недоверием посмотрел на девчонку, пробормотал: «Кошмар, даже дети все озабоченные!» и, отстранив ее, навис над столом. Лапы там не было.
– Проглот ты хвостатый, а не товарищ, – сказал Горм Мидиру.
Девчонка пожала плечами и стала собирать с пола свое тряпье.
– Между прочим, Виютку и тебя назвал среди участников своего с Калюком заговора. Мало того, он сказал, что ты инопланетный шпион, – страдальчески улыбаясь, сказал Нагруасек Ахаханавраку.
– Предатель – он и есть предатель. Он еще не раскаялся в своих преступлениях, вот и старается запятнать честных слуг народа. Кстати, у меня есть подарок тебе, старший брат.
– Вот как?
– Из последней инспекционной поездки по лагерям подонок и разложенец Калюк вывез танцевальную труппу заключенных, что, кстати, тоже скрыл от тебя, старший брат. Здесь, в Нувукаке, они уже подготовили один спектакль.
– Какой?
– Героико-эротический балет «Честь за родину».
– Забавно. Подарок принят, но не думай, что я чувствую тебя себе обязанным. Что с восстанием в Кутукыгаке?
– Мои агенты при первых же сообщениях о мятежах в политических лагерях подняли восстания в нескольких уголовных и подбили главарей вести банды на Кутукыгак и отбить его у политических. Сейчас в городе одни преступники истребляют других. До войны, когда еще были леса, так тушили лесные пожары.
Встречный огонь.
– Тоже забавно. Когда уголовные разберутся с политическими, пошлем войска.
Где твой балет? А то совсем мы себя загнали на благо отчизне.
Утруп зловонный, последний, хранившийся в холодильниках «Крюха прародителя», медленно, но верно подходил к концу. Хруст разгрызаемых костей, стоны раздираемых жил и хлюпанье высасываемых кишок в сторожке стихали. Изредка воздух оглашала громовая отрыжка. Хрябет, хранитель стручьев, спал с одним из утруповых органов размножения в лапах – сон сморил старого ночного сторожа, прежде чем тот смог закончить трапезу.
Тудыть безнадежно опаздывал к еде, видимо, опять отвлеченный каким-нибудь срочным делом.
– Вот что скажу я вам, птицы! – неожиданно начал Клюп. – Все вы поддались на обман четверолапой ошибки природы, возжелавшей приспособить вас для выполнения своих ничтожных целей, которые заслонили в вашем сознании великую и единственную Цель, к которой вело нас наше странствие, было ли то странствие телесное, в чем уверял завет предков, или же странствие наших душ по стране соблазнов и ложных надежд. Так или иначе, мы во главе с нашим капитаном сбились с пути, и не потому ли тварь неведомая пала на него из тьмы переходов, когда он облетал корабль, сбитый им с курса, прободала глаз, не увидевший истины, и выпила согрешивший мозг?
Закричал Ключей, задумавшийся над первыми словами Клюпа и принявшийся вместо сахарной кости грызть свою лапу.
Клюп продолжал свою странную речь:
– Но была птица, которая думала: почему предкам угодно было оставить нас без указаний на последнем участке пути? И эта птица поняла – мы не были оставлены без указаний! Было указание, что сияло пред всеми нами в рубке управления, говоря: вот он, путь в рай! Отриньте сомнения, потомки, летите на свет, зажженный нами, огонь расступится, и пред вам отверзнутся двери в вечное блаженство! И предки сказали птице: веди тех, кто не понял сам, и тех кто убоялся, и будут прощены, те же, кто в гордыне своей возомнили, что законы мироздания превыше воли нашей, да будут прокляты и оставлены в этом мире навеки, и да не познают они блаженства!
