– Веришь или нет, но я по-прежнему считаю себя христианином, и поскольку ты сделал все, чтобы отвратить меня от веры, надо думать, она подлинная.
– Я хотел как лучше. – Блэк задыхался, в его голосе, тихом и высоком, прорезался благочестивый трепет. – Я дал тебе пищу, одевал тебя, заплатил за образование…
– За это я тебе благодарен. Ноты не давал мне быть самим собой и совершать собственные ошибки. Тебе хотелось, чтобы вместо собственного пути я выбрал твой, стал твоей копией, а Крисси – маминой.
– Разве плохо быть похожей на мать?
– В принципе нет, но она же другая.
– Если бы она нашла себе достойного парня и остепенилась…
– Отец, она лесбиянка! Проснись!
Уильям вышел, качая головой. Онемевший Альберт остался в смятении размышлять над услышанным, а солнце тем временем садилось за далекие небоскребы.
“Кристина…”
Долгое время Блэк стоял, ощущая в колене пульсирующую боль, и взгляд его блуждал по заливу. Вдруг за спиной примирительно раздалось:
– Дедушка, пойдем за стол.
В дверях оранжереи стоял Билли. У него на голове красовалась панама, которую обычно носил Блэк. Тут до него дошло, что ему дали головной убор не сына, а внука.
– Не хочется, – просипел Блэк, с муками отдавая себе отчет, что впадает в детство, но не в силах побороть одолевшую его мелочность.
– Я знаю, в душе ты правильный мужик, – сказал Билли, – но временами сказочно козлишь.
Блэка накрыла волна ярости, и он грозно двинулся к подростку, остановившись, лишь когда с улицы на крыльцо взошел Уильям и встал между ними.
– Отец, не смей поднимать руку на моего сына. Я тебе запрещаю.
Предельно униженный этими словами, Альберт Блэк, отпихнув два поколения своих потомков, побрел к себе в комнату.
11
Просто ебанись, я глазам не поверил, когда увидел Американку Брэнди, ждущую нас у “Кливленда”. Перед выходом я подрочил от души, а куда деваться, меня иногда заносит, и я могу выставить себя мудаком перед телочкой, ни к чему пугать мокрощелку, пока она тебя не обслужила по первому классу. Прикиньте, стоило мне увидеть ее ножки в плиссированной юбке, я почувствовал, как в яйцах вскипает молофья, и даже слегонца выплескивается. Ништяк, как говорится, наше дело не рожать – сунул, вынул и бежать.
Мы умостили задницы, взяли по коктейлю, и завязался разговор. Деваха несет всякую чушь, унылое говно про работу моделью, типа всякая реклама парфюмерных высеров в торговых центрах, но жизнь учит, что мокрощелке нужно дать эфирное время, притвориться, что их бабский угар тебе не по фигу, если хочешь наполнить соусом ее мясной пирожок. Чтобы накатить убойный хук, надо пропустить пару ударов в корпус.
Вскоре предлагаю двигать поршни в сторону клуба, но на улице нам первым делом встречается этот здоровяк Лукас.
– Сочный Ти, дружище! – приветствует он меня во всю глотку. Правильный пацан этот Лукас. Мне посрать на цвет кожи, главное, чтобы умел оттопыривать карман, а этот чувак не залипает проставиться. Телка в ахуе, сразу видно. Лукас котируется в мире хип-хопа, хоть я и не различаю это музыкальное говно.
Мне нравится погоняло Сочный Ти. И вообще, пускай гондоны в наших пабах, “Перчатке”, “Работяге” и “Серебряном Крыле”, привыкают к нему. Да ебанись, с курчавыми волосами, здоровенным дрыном и врожденным чувством ритма я больше ниггер, чем любой черножопый в этом сраном городе!
Мы с Лукасом хлопаем рука об руку, он по-джентльменски чмокает Брэнди в щеку и идет дальше, а она такая:
– Ух ты! Это что, Лукас Пи?
– Определенно. Ништячный чувачелла, хороший мой кореш.
Брэнди смотрит на меня, будто ей только что обломилось по-крупному. Оно и впрямь, только не так, как она думает. Когда показывается вывеска “Камеи”, Брэнди оборачивается ко мне и спрашивает:
– Хочешь закинуться экс?
Не сразу врубаюсь, о чем она, но вскоре доходит, что, наверное, это ешки.
– Снежка нету? – спрашиваю. Чё-та я последнее время на него подсел. И мне нравится, когда телка под ним.
– Нет, но колеса хорошие. Коку найдем попозже. И я подумал, а по хуй, сойдет, и закинул на кишку
ее таблеточку. Не хочу ломать компанию, особенно когда со мной перспективно ебомая баба. Надо думать, никто не зайдет в “Перчатку”, “Работягу” или “Серебряное Крыло” с предъявой, мол, “эй, Лоусон, я видел, как ты наешился до отвала башки на Майами-Бич и вел себя как тупая пизда, вместо того, чтобы с пацанами пройтись по снежку!”
В чужой монастырь, однако. Вот он я какой, охуенный космополит. Вместо того чтобы сразу пойти на танцпол, мы намылились в клевое местечко под названием “Клуб “Два очка”“, накатить по пивку, чтобы таблеты пришли. Через полчаса меня прет буром. Да пиз-дец, я привык, что ешки можно жрать весь вечер, как конфетки, и все равно ненавидеть каждого гондона в клубе, вся фигня, говенная музыка так и будет тебя компостировать. А с белым можно занюхать пару граммов, по дороге домой заточить бомжатины и задрыхнуть с бешеным кайфом. Так что я прикинул, если с таблет так кроет, как же охуенно придет снежок! Опупеть!
12
Через пару часов Альберт Блэк нарушил свое затворничество, но когда он пытался украдкой выскользнуть из дома, его перехватили Уильям с Дарси.
– Папа, куда ты собрался так поздно? – спросил Уильям.
– На улицу, – ответил Блэк, ощутив себя обиженным подростком. Они стояли вплотную к нему, перекрывая собой узкое место между мраморным столбом и входной дверью.
– Но вы же так и не поели, – распахнув глаза, запротестовала Дарси, от чего помолодела лет на десять.
– Со мной все хорошо, пойду прогуляюсь. – Блэк почувствовал, как сгустившаяся обида стягивает ему лицо.
Уильям двинулся вперед. Снова в нем прорезалось выражение огорченного мальчишки, напоминая Альберту Блэку, как сын, еще совсем маленьким, наступил на медузу на мрачном галечном пляже под Турсо. Тот собрался было взять сердитого отца за плечо, но отодвинулся.
– Отец… я чуток погорячился, и пожалуй, слегка… ну, я знаю, когда ты рос, все было по-другому…
“Теперь еще жалость!”
– …и что ты хотел как лучше…
– Ну хватит. – Альберт Блэк коротко качнул головой. – Мне кажется, сказано уже достаточно. Скоро вернусь. – Он посмотрел на сына и невестку и нашел в себе немного смирения. – Вы оба очень добры. Мне было непросто… без твоей мамы.
– Отец, но мы-то у тебя остались, – кротко возразил Уильям.
Блэк выдавил вежливую улыбку и, прежде чем выйти, буркнул что-то в знак признательности. “Было непросто”.
Ас чего должно быть просто, размышлял он. Идет последний этап его жизни, и Он остался в одиночестве. Никто, даже Библия, не предупреждает, что будет настолько трудно, так страшно подойти к концу смертного существования и пытаться найти в нем смысл. Господь никогда не говорил, что все закончится быстро или что мечты превратятся в прах задолго до твоего тела. Дело его жизни должно же хоть что-то значить!
Альберт Блэк пошел по Олтон-роуд на восток, в сторону Оушен-драйв. Он чувствовал себя как на острове, пустынном острове, забитом людьми, для которых он невидим. Мускусные сумерки дымкой сгущались вокруг. Он спешил в ночной клуб по многолюдной Линкольн-драйв, мимо все еще открытых магазинов. Любители выставлять себя напоказ, все эти уличные артисты, скейтбордеры и бомжи шагали, шныряли, и трещали без умолку, к веселью или раздражению окружающих. Пацаны петушились, девочки хихикали, парочки смеялись, двери магазинов глотали и выплевывали людей.
На Вашингтон приглашающе сиял красный неон “Камеи”, на улице выстроилась целая очередь подростков. Название напомнило ему о кинотеатре в Эдинбурге, в районе Тол кросс. Он считал, что фильмы несут порок и скверну, но временами сдавался и вместе с Марион шел на те картины, которые она любила больше всего. Она всегда бурно радовалась должности Уильяма. Он попытался вспомнить, что в последний раз смотрел с подлинным удовольствием: пожалуй, “Огненные колесницы”.
Он посмотрел вперед, и ему в глаза бросились черные буквы на освещенном фоне: Н-СИН. Блэк пробился к дверям, не желая стоять среди подростков, которые обратили настороженное внимание на пожилого учителя-шотландца.
– Без билета невозможно, – сказал крепко сбитый вышибала, когда Блэк осведомился о том, как попасть внутрь. – Может быть, вы в списке гостей?
– Нет, но я знаю Карла Эварта, Н-Сина, – сообщил Блэк. – Пожалуйста, скажите ему, чтобы вписал в список мистера Блэка из его прежней школы.
Вышибала недоуменно уставился на старика. Может, дело было в возрасте, или в странном акценте, в прямой осанке и властном поведении, но что-то в нем порождало желание хотя бы сделать попытку ему помочь. Вышибала вытащил мобильник и набрал номер.
13
Такси, которое Хелена взяла в международном аэропорту Майами, мчалось по надземной автостраде над городом, через береговой район в сторону дамбы Макартура, в направлении Майами-Бич. Окна были закрыты, из кондиционера лился холодный воздух.
