Если посмотреть брейкеру в глаза, то можно увидеть, что он избегает встречаться с тобой взглядом, будто стесняется. Начать танцевать апрок не так-то просто. Гораздо легче стоять с недовольной гримасой, скрестив руки на груди, слегка покачивая головой, — тебе кажется, что и ты смог бы проделывать все это, и даже лучше.
Музыка гремит, разливаясь по Пасифик, Невинс и Третьей авеню, сообщая тем, кто не знает: у тридцать восьмой творится нечто грандиозное.
Следующие на очереди «Флэмбойен». Большинство зрителей рады, что «Инфорсеров» сменил Стоун. Он не просто танцует брейк-данс, он весь ему отдается. И если «Инфорсеры» сами заводят толпу выкриками, то у Стоуна есть для этого человек с микрофоном, который, судя по всему, считает себя его младшим братом. Зовут парня Эм-Си Рафф, он тощий и подогревает публику непрерывным речитативом.
Никто из «Флэмбойен» не танцует — брейк Стоуна и крики Раффа и без того превращают двор в подобие «Соул Трейн».[5] Их музыка — ничего особенного, «Рай прекрасен» и «Любовь — послание», но в весьма неожиданных обработках, которые поражают слушателей. Особенно оригинальна «Любовь — послание». Исполнители — «ЭмЭфЭсБи», запись студии «Филли Грув». Официально их название расшифровывается как «Мать, отец, сестра, брат», на самом же деле — «долбаные сукины дети». У каждой команды по четыре-пять двенадцатидюймовых пластинок — никто не возражает.
Спустя пару часов опять звучит «Любовь — послание», теперь версия Флауэрса, более захватывающая. От самого Флауэрса исходит какая-то магия. Он похож на переселенца из Ямайки или Вест-Индии, и как будто не намерен ни с кем соревноваться. Флауэрс — один из первооткрывателей брейкданса, из тех, кто доказал, что даже под песни с немудреной мелодией и так себе вокалом люди могут танцевать как безумные. Сегодня вечером Флауэрс вновь это доказывает. С Берген давно убрали все столики, там нечего больше делать. Три сотни подростков толпятся во дворе школы номер тридцать восемь, в центре танцуют брейкеры. Никто не намерен затевать драку, но каждый бдительно следит, чтобы ни на нем, ни на его девчонке не остановился чей-нибудь подозрительный взгляд. Здесь собрались конкурирующие группировки, а танец агрессивен и резок, и, казалось бы, без разборок не обойтись. Но все проходит мирно, и вряд ли жителям окрестных домов придется звать копов, которые отнимут ножи, покрутят перед толпой своими дубинками и разгонят всех еще до полуночи.
Выступление Флауэрса длится так долго, что эта ночь превращается в легенду. Джемсейшн-77, накануне масштабного отключения электроэнергии. Озаренный прожекторами школьный двор свяжется в памяти с ночью, проведенной со свечами, — она наступит неделю спустя. В памяти всех, кроме белого паренька, единственного светлокожего в огромной толпе, который пришел сюда с другом по имени Доза. Белый мальчик не увидит всеобщего мрака и беспорядков. Он проиграл последнюю партию в шахматы, съел оставленные миссис Ломб бутерброды с индейкой, а завтра сядет в автобус и отправится в Вермонт. Благодаря фонду Фреш Айр.
Сегодня Дилана никто не трогает. Черт его знает почему, наверное, потому что все и в самом деле настроены мирно. Дилан вбирает в себя все, что видит и слышит, даже кричит «Хо-о» и «Оу», отвечая вместе с толпой на призывы Флауэрса, хотя и навлекает на себя в эти моменты косые взгляды кое-кого из стоящих рядом. Но этим дело и ограничивается. Просто потому что он сегодня счастливчик или из-за кольца. Может, оно сделало его невидимым. Или черным.
Кто знает?
Черно-белая фотография Фиделя Кастро в бейсбольной форме.
если метс хотели бы общаться
с коммунистами
они поехали бы на кубу к этому парню
а он вполне подходит для стадиона
уполномоченный краб
Открытка выскользнула из пачки пригласительных билетов и меню китайских забегаловок, впихнутых в почтовый ящик. Приземлилась текстом вверх на ковре в прихожей. Авраам и бровью не повел, поднял открытку и положил ее на столик в гостиной, к предыдущим. Он надеялся, что ничего важного в этих посланиях не содержится, во всяком случае, такого, что не могло бы подождать до возвращения мальчика. Читать открытки Краба у него не было ни малейшего желания.
На поверхности озера показался рот рыбы — видимо, она решила подышать воздухом. Высокую траву на берегу и кроны деревьев серебрил утренний туман. Небольшая полусгнившая пристань, на которой сидел городской мальчик, почти касалась серо-зеленой воды. Рассмотреть похожую на игрушку рыбку и ярко-зеленые, как брокколи, растения под водой было легче, чем противоположный берег.
— Рыба в тумане, — сказал Базз, хулиганистый подросток из семьи Уиндл, в которой жил городской мальчик. — Смотри-ка, что я сейчас сделаю. Учись.
Базз постоянно демонстрировал городскому мальчику деревенские штучки, которые тот сам никогда бы не решился проделать, даже если бы ему заплатили. У шестнадцатилетнего Базза уже были усики, он общался с компанией прошедших Вьетнам парней. Они собирались у вроде бы исправного, но вечно стоявшего на одном месте «мустанга». Как-то раз городской мальчик увязался за Баззом и провел в кругу его приятелей целый день, пока не получил команду отправляться домой. Взрослые друзья Базза собирались на загаженной машинным маслом, поросшей сорняком дороге, где курили одну за другой сигареты, мочились в бутылки из-под «Пабст» и отпускали шуточки на непонятном мальчику сленге.
Выдернуть рыбу из озера и оглушить броском о мшистые доски пристани было глупо и жестоко. Мальчик не проявил ни капли интереса к тому, что с такой ловкостью проделал Базз. Столбики, поддерживающие пристань на берегу, скрывала трава. Мальчик, закутанный в чужой желтый плащ, повернулся лицом к полю за домом и ссутулился еще сильнее — олицетворение одиночества, лишенный Бруклина ребенок. Вермонт, 1977 год.
Впрочем, он видел здесь и хорошее отношение к рыбам. Хэзер, тринадцатилетняя дочь Уиндлов, была на год его старше. Мальчик постоянно чувствовал на себе ее взгляд. Скорее всего интерес к гостю разожгла в ней его странная манера разговаривать и стрижка «под горшок» — то и другое сильно отличало мальчика от Базза.
Хэзер была блондинкой, как и девочки Солвер. Она с легкостью гоняла на велосипеде и напоминала детей с картин Брейгеля или Де Чирико.
Сидя рядом с этой девочкой на пристани, ты мог поделиться с ней тем, о чем ни за что не отважился бы рассказать кому-нибудь в Бруклине.
Наверное, в такие моменты ты был счастлив.
Хэзер Уиндл шла по тропинке. Из своего желтого плаща она уже выросла, и он не закрывал ее ног. Ступая по мокрым камням, Хэзер покачивалась из стороны в сторону и ладонью с растопыренными пальцами шлепала на себе комаров.
С мальчиком из города она общалась как с братом.
— Привет, Дилан.
— Привет.
— Чем занимаешься?
— Ничем.
Хэзер остановилась у пристани, рассеянно взглянула на столбик, прячущийся в траве.
— Ты чем-то расстроен?
— С чего ты взяла?
— Не знаю. Просто ты выглядишь расстроенным.
Может, он и правда грустил. Хотя если бы ему позволили провести остаток месяца рядом с ней, здесь, на пристани, или в поле, в тумане, да где угодно, лишь бы не на загаженной маслом дороге и не заполненной машинами автостоянке, то все было бы замечательно. Дилан с удовольствием перенесся бы из мира Базза в реальность Хэзер. Ему хотелось, чтобы она позволила ему уткнуться носом в нежный пушок на ее щеках, вдыхать запах белокурых волос.
— Я ждал тебя, — услышал он собственный голос.
Хэзер ничего не ответила — молча шагнула на пристань и села рядом с ним на мокрые доски, возле испещренного дождевой рябью окна озера.
— Может, ты грустишь, потому что у тебя нет мамы? — спросила она наконец.
— Я вовсе не грущу.
— Но сюда приехал, наверное, именно поэтому?
Дилан пожал плечами.
— У многих детей, которых отправляет на отдых фонд Фреш Айр, есть мамы. — То же самое он объяснял накануне вечером какому-то забулдыге с повязкой на глазу, поэтому сейчас говорил с легкостью. — Главная их задача — отправить ребенка из города куда-нибудь на природу. Твои родители, наверное, тоже считают это правильным.
— Да, — ответила Хэзер. — У нас и в прошлом году отдыхал один мальчик, только черный.
— Мой лучший друг тоже черный, — сказал Дилан.
Хэзер на мгновение о чем-то задумалась и придвинулась к нему. Рукава их плащей соприкоснулись.
— А я ни разу не была в Нью-Йорке.
— Ни разу?
— Нет.
— Ты и представить себе не можешь, что это такое.
Хэзер напряглась от любопытства, и, почувствовав ее интерес, Дилан будто озарился изнутри.
Конечно, он грустил и ждал ее сочувствия.
