— Знает кто-нибудь, где здесь клозет?
Шпербер счел себя обязанным как-нибудь отреагировать. Он вопросительно взглянул на спрашивающего и пожал плечами.
— Еще что-нибудь? — спросил Хайман.
— Должен же быть где-нибудь, — сказал Шек полуоскорбленно, полуизвиняясь.
Шперберу показалось, что Бартельс, сидящий на другой стороне стола, чем-то напоминает крысу. Каждый раз, когда он засовывал кусок в маленькое отверстие своего рта, вся верхняя часть его туловища подавалась вперед и его крутой, с горбинкой нос склонялся почти к самой тарелке. При этом светлая кожа головы просвечивала через жирноватые черные волосы. При вопросе о клозете рука Бартельса с вилкой застыла на уровне рта, а вся верхняя часть туловища подалась в сторону, откуда прозвучал вопрос, и нос его, казалось, готов был воткнуться в плечо Шека. Затем его узкие губы сложились в гримасу, чтобы вновь открыться перед вилкой, которая застыла у рта. Когда он засовывал кусок в рот, глаза его сузились как щелки, и Шпербер уже не мог понять, видит его Бартельс в эту минуту или нет. Интересно, что Бартельс думает о нем, Шпербере.
В этой ситуации, когда все так отмахнулись от Шека, Шпербер должен был бы, как ему подумалось, немного дружелюбнее отнестись к Шеку, но он не смог преодолеть своей стеснительности. Беднарц сидел, выпрямившись и манерно жуя, на другой стороне стола, напротив Бартельса, всем своим видом показывая, что ему ни до кого нет дела. В тот момент, когда кто-нибудь за их столом высказывался, Беднарц обращал свой взор на соседний стол или поднимал к потолку. Потом он нервически взглянул на часы и встал, но в этот момент Эдди, сидевший рядом со Шпербером, задал ему вопрос:
— А кто ты, собственно, есть?
— Что? — Беднарц заставил себя сесть. — Меня зовут Беднарц.
— Тебя зовут фон Беднарц, это я уже знаю.
— А что еще ты хочешь узнать обо мне?
Эдди молча продолжал есть. И Беднарц, покачав головой, ушел. Через несколько мгновений Эдди обратился к Шперберу:
— Он что, интеллигент?
Хайман на другой стороне стола подхватил:
— Глупый вопрос. Оставь его в покое.
— Тебя спрашивали? — поинтересовался Шпербер, не глядя на Хаймана.
Но Хайман встал и тоже ушел. Бартельс вытер нос платком, потом провел им по губам. Вдруг он зажал уголок платка между большим и указательным пальцами, повертел его в воздухе, и платок в его руках превратился в подобие шарика для пинг-понга. Бартельс осклабился. Шек в удивлении откинулся назад. Эдди громко расхохотался.
— Здорово! — сказал он.
Все четверо отнесли свои тарелки к окошечку, в которое сдавали грязную посуду. Перед ним стояла маленькая тележка с 500-литровым алюминиевым баком, куда сбрасывали и сливали остатки еды. Он уже был наполнен почти до краев мешаниной бело-коричнево-оливкового цвета.
— Для откорма свинок бундесвера, — сказал кто-то.
Над выходом из столовой красовался плакат: «Три четверти человечества голодает. Ты каждый день сыт. Не забудь об этом!»
* * *
После обеда получали постельные принадлежности. Оказалось, что простыни имели завязки.
— Они необходимы для того, — сказал Кубик, демонстрировавший на койке Беднарца ее заправку, — чтобы простыни не сползали и не скручивались.
Тем не менее это не освобождало новобранцев от ежеутренней расправки простыней и от регулярной проверки заправки коек. За два часа все освоили основы заправки по единому образцу и выполнили ее успешно: на постелях не было ни единой складки. Основательность, с которой унтер Кубик объяснял эту процедуру, охотно и спокойно помогая тому или иному парню безукоризненно постелить простыню и покрывало, навела на мысль, что заправке коек придается немалое значение. А в общем-то белые покрывала придали спальне привлекательный, в какой-то степени даже уютный вид.
Когда около десяти часов все наконец-то улеглись в постели, они уже знали, что дежурный унтер имеет на плече голубой аксельбант, наблюдает за порядком, чистотой и точным исполнением распорядка дня, что каждый канонир раз в сутки обязан взглянуть на черную доску, на которой вывешиваются приказы, что каждая спальня отвечает за чистоту определенного помещения, что дежурный по спальне может заставить любого из них лишний раз умыться и явиться в столовую с чистыми ногтями, что каждый должен соблюдать порядок за столом и к десяти вечера быть в кровати. Она уже знали, что после команды «Смирно» нельзя поправлять волосы, обмундирование или воротничок. Старший по спальне отвечает за казарменное имущество. Он назначается командиром батареи и им может быть сменен. Спальню полагается приводить в порядок утром и вечером, а при необходимости и в другое время. Содержание в чистоте своего тела способствует хорошему самочувствию коллег. Солдатское товарищество укрепляет нравственную атмосферу, боевой дух солдат и тем самым, крепит мощь войсковой части. Старший по спальне обязан следить, чтобы не возникали конфликты между солдатами. Начальники и вольнонаемные также являются для солдат товарищами. Каждый солдат может быть направлен на выполнение любого служебного задания. Каждый солдат должен чувствовать ответственность за общее дело. Наконец, каждый солдат должен быть здоров.
На следующее утро лейтенант Вольф, временно исполнявший обязанности заместителя командира батареи, ожидал перед казармой, когда построится батарея. Он имел метр семьдесят пять сантиметров роста, но казался выше, пожалуй под метр восемьдесят. Вольф стоял, похлопывая замшевыми перчатками по ладони, лаковый козырек его фуражки был элегантно надвинут на брови, так что видной оставалась лишь нижняя часть глаз. Он благожелательно оглядывал новичков, одного за другим, уделяя каждому не более десяти секунд. Кто-то во втором ряду тихонько посвистывал. Этого не терпел ни один командир взвода. Вольф подравнял своих подопечных по первому в шеренге, заложил большой палец руки за портупею и стоял, покачиваясь с пяток на носки. «Этот даст вам сегодня жизни, — сказал проходивший мимо ефрейтор-писарь. — Он будет гонять вас как настоящих солдат».
С точки зрения Шпербера, внешне этот Вольф смахивал на преступника: водянисто-голубые, почти светло-серые глаза, узкий овал лица, тонкогубый рот, скошенный затылок, похожий на кулак подбородок, короткая шея на туловище атлета. Первое впечатление — противный скользкий тип. Возможно, лейтенант Вольф стремился произвести устрашающее впечатление, сразу же дать почувствовать: со мной держать ухо востро. И вот он перед строем.
— Ваше имя?
— Хорст Хайман.
— Надо отвечать: «Канонир Хайман». Фамилия и звание неразрывны.
— Канонир Хайман.
— Хорошо. Подойдите ко мне.
Хайман вышел из строя.
— Я полагаю, — сказал Вольф довольно громко, чтобы слышали все, — что вы обладаете большей зрелостью, нежели воспитанники школы дефективных детей? Так?
Хайман кивнул.
— Имеете аттестат зрелости?
Хайман еще раз кивнул.
— Ну а теперь, Хайман, взгляните-ка на них. — Вольф показал на рекрутов.
Хайман осклабился.
— Веселенькое дельце, а? — И Вольф обратился к стоявшим: — Стоите вы, камрады, как цирковая труппа. Хайман, как они, по-вашему, смотрятся?
— Как цирковая труппа.
— Чепуха! Это же обитатели зоопарка. Отделение редких птиц. Ну-ка, Хайман, назовите мне пару редких птиц, или, может, вы специалист в социологии?
Хайман засмеялся:
— Нет, господин лейтенант.
— Прекрасно. И все-таки назовите несколько редких птиц.
— Ворон, аист, колибри, орел, коршун, попугай…
— Пока достаточно, кое-что вы соображаете. Ну а теперь речь пойдет о метаморфозе. Объясните, Хайман, что означает это слово.
— Метаморфоза — это значит превращение.
— Верно. Станьте обратно в строй. Так вот, господа хорошие, сегодня с вами происходит метаморфоза — вы превращаетесь из цыганского табора в организованную группу жителей Средней Европы: первая шеренга топает на вещевой склад на предмет получения формы. Закончить процедуру в восемь тридцать. Остальные шеренги отправляются туда же с интервалом в час, одна за другой. После обеда — демонстрация ваших мод.
Шпербер осмотрелся. Картина была действительно пестрая: все одеты кто во что горазд. Какими разными они были! Ранняя лысина одного соседствовала с африканской шевелюрой другого, бакенбарды до самого подбородка — с прической «ежик», как у метателя молота. Морские тужурки и французские куртки. Среди габардиновых брюк выделялись черные кожаные штаны. Шпербер представил, как бы все это выглядело, если бы эти ковбойские сапоги шли в ногу с разношенными монашескими ботинками, и в этот момент лейтенант Вольф сделал ему знак подойти:
— Завтра рано утром вы явитесь к командиру батареи.
* * *
Сладкой жизнью то время, конечно, не назовешь. Но, честно говоря, то были лучшие годы отца. Нынешним мальчикам об этом рассказывать вряд ли стоит, а вот люди старшего поколения все это помнят. Нельзя сказать, чтобы его отец был приверженцем Гитлера, но военную выправку он приобрел в те времена. Армия — это все-таки лучшая школа. Не для интеллекта, разумеется, а для жизни вообще, Похлопывая себя ладонью по груди, отец говорил: «Самообладание прежде всего. И главное: товарищество, товарищество до последнего дыхания. — Он шлепнул Йохена по плечу. — А существует оно сегодня?»
